Ярослав выглянул в коридор.

– Молчанов, давай бегом на КПП, к тебе приехали! – подавшись с приземистой тумбочки-постамента, махнул ему дневальный Трофименко, великан с густыми бровями.

Приехали? Кто?

Он подошел к Трофименко.

– А если меня какой-нибудь офицер остановит? Спросит, почему я один, без строя.

– Скажешь, что вызвал дежурный по КПП Яшин. Давай живей, не тормози!

Ярослав надел шинель и вышел. Уже на лестнице услышал:

– Куда, чудик?

Леша Лукашов протягивал ему свой хлястик.

– С отдачей.

– Само собой.

На КПП Ярослава ждал сюрприз. В дежурной комнате сидел Игорь. Напротив какой-то сержант звенел ложкой, аппетитно пожирая кильки в томате.

– Ярила, знакомься с моим земляком: Костик из Пензы.

Сержант важно прочавкал:

– Для кого Костик, а для кого старший сержант Яшин.

Он был скуласт и плечист. Воротник нараспашку – расстегнуты крючок и две верхние пуговицы. Желваки методично ходят в такт жерновам зубов. Настоящий дед.

– Кто ко мне приехал? – спросил Ярослав.

– Никто. Военная хитрость, – подмигнул Игорь. – Я рассказал Костяну о твоей беде с хлястиком… Погоди, а ну повернись. А ты что, уже нашел?

– Это не мой, Лешка Лукашов одолжил.

– Понятно. Значит, есть выход. Костик, расскажешь?

Сержант Яшин и ухом не повел. Нарочито медленно принялся вылизывать банку. Сначала ложкой, потом куском хлеба. Кропотливо, основательно. Наконец домучил и сковырнул опустевшую «кильку» на пол.

– Игорёша, наведи порядок.

Игорь безропотно залез под стол, поднял укатившуюся жестянку и выкинул в урну. Сержант с удовольствием рыгнул и благодушно уставился на Ярослава.

– Значит, так. Есть у нас в части швейная будка. Там сидит швея, противная тетка, к ней на козе не подъедешь. Но ты салага, она таких жалеет.

– Какой мне от нее толк?

– Не перебивай. У этой швеи, по слухам, есть много чего из амуниции и фурнитуры. Ремни, кокарды, бляхи, пуговицы, шевроны, петлицы. И хлястики от шинелей, говорят, тоже имеются.

– А она мне даст?

– А это уж как попросишь, – осклабился сержант…

Из окошка швейной будки высунулась стриженая усатая физиономия, похожая на Петра Первого. Ярослав даже отпрянул от неожиданности.

– Клавдия… Васильевна?

– Ну, – сдвинул брови "Петр".

– Извините, что тревожу. У меня хлястик украли.

– Чего?

– Хлястик, говорю, украли.

Тетка поскребла ногтем усы, приглядываясь к нему, о чем-то раздумывая. Наконец ёрзнула задвижка, дверь открылась.

– Заходь.

Она была на голову его ниже и раз в пять шире. Ее бочкообразное тело облегала безразмерная вязаная кофта. На ногах красовались солдатские штаны и ношеные кроссовки.

В небольшом, обитом вагонкой помещении было свалено неимоверное количество барахла. Солдатские кальсоны и кители, офицерская полевая форма, парадная форма, шинели любых размеров с погонами и без. У окна грудой лежали болотно-зелёные бушлаты, похожие на ватники-зипуны.

Портянок было просто навалом – они плотной гармошкой утрамбовались на двух секциях стеллажа. Одну секцию заполнили лёгкие летние портянки, вторую – зимние, с начесом.

Прямо под ногами валялись петлицы. Много. Ярослав вспомнил, как у Кулиева кто-то стащил петлицы. И тот бегал по казарме, обещая убить того, кто это сделал. И вот Ярослав видел россыпь этих самых петлиц у себя под ногами – бери не хочу.

– Что-то хлястиков не вижу, – заметил он.

– Шагай за мной.

Для своей комплекции она неожиданно ловко, словно лесное животное, вильнула в проход между грудой шинелей и горой штанов. Ярослав устремился за ней.

Они миновали стеллаж и уперлись в дверь. Швея клацнула выключателем и провернула ключ в замке. Но дверь почему-то не открыла.

– Заходь сам да гляди, – буркнула она и ушлепала в своих растоптанных кроссовках.

Ярослав почему-то подождал, прислушиваясь. Он чувствовал здесь какой-то подвох. Но медлить было нельзя, скоро ужин, построение. Он нажал на дверную ручку и резко распахнул дверь.

На него хлынула и снесла лавина серых солдатских хлястиков. Словно оползень, накрыла и затопила. Он забарахтался среди них, новых и выцветших, аккуратных и с торчащими нитками, царапающих лицо, лезущих в нос, пахнущих затхлостью…

– Выбрал? – будто с другого берега реки, донесся голос швеи.

Fructus temporum

11 октября 1989

Из интервью экономиста Станислава Шаталина:

«У нас трагическая история, огромная страна с трудным климатом, жалкая инфраструктура. Не надо нам обгонять Америку. И Европу не надо обгонять. Нужно сделать нашу страну приличной в материальном отношении, и чтобы при этом каждый мог оставаться самим собой…»

«Литературная газета»

8.

Вместо того, чтобы говорить красиво, Базаров красиво резал лягушек. Ему это доставляло удовольствие. Чувствуется, что с таким же удовольствием он бы резал людей. Куда больше симпатий вызывает Павел Петрович. Он умный и благородный. А Базаров – просто самоуверенный хам.

Ирина Леонидовна перевернула страницу и с любопытством продолжила читать школьное сочинение. Ирландец Ким поднялся с коврика и подошел, положил морду ей на колени. Она машинально его погладила.

Да и какой из Базарова ученый-экспериментатор? Ученый всегда сомневается, задает вопросы. А у этого на все готовы ответы. Примитив. Его счастье, что он умирает. Рано или поздно он бы разочаровался в себе, в своих исследовательских способностях. Поскольку любить он не способен, то и семейное счастье ему недоступно. В 1917-м году такие же, как он, устроили революцию…

– Тебя же из комсомола попрут за подобные мысли, – пробормотала она, уставившись на вольнодумное сочинение девятиклассника Парамонова.

В комнату вошел отец.

– Ирочка, там какая-то женщина тебе звонит. По-моему, она не в себе.

Ирина отложила дерзкий опус. Вышла в коридор и взяла трубку.

– Вика исчезла! – оглушила мать Вики Шканиной.

Выбулькнув еще несколько нечленораздельностей, она бурно разрыдалась.

Только этого не хватало. Беременная школьница, а теперь еще и пропавшая.

– Вы классной руководительнице звонили?

– Фро…Фроловой? Зво… звонила! Она только ругается и меня клянет.

Через двадцать минут Ирина была у нее дома. Куцый коридор однушки был пропитан душными запахами луковой поджарки, курева, потной одежды, нафталина, дешевых духов и еще чего-то лекарственного. Рано постаревшая женщина торопливо притворила дверь на кухню, где угрожающе храпел Викин отец.

Ирина вошла в комнату. Здесь сутулилась бедность. Вылинявшие обои с полустёртым узором. Ободранный шкаф с просевшей дверью. Прислоненная к стене гладилка с бурым следом от утюга. Тюлевые занавески в дырах. А в углу, где в каждой семье обычно восседал пузатый телевизор, у Шканиных аскетично чернела швейная машинка Зингер с тугой «тренажёрной» педалью. На исцарапанном столе валялись пилюли успокоительного.

– Куда я только не звонила, – причитала Шканина, – в милицию, в больницы, морги. Ну, где она может быть?

– Вы ничего в ней не замечали в последнее время?

– А что я должна была заметить?

– Она разве не говорила вам…

Ирина Леонидовна вздрогнула от невесть откуда взявшейся черной кошки. Та спрыгнула на скрипнувший стул и тут же на нем свернулась.

– Разве Вика вам не говорила, что беременна?

Мамаша тупо заморгала.

– Понятно, – вздохнула Ирина Леонидовна. – Где Викины вещи?

Шканина махнула рукой в сторону угла, отгороженного ситцевой занавеской в полоску. Ирина отвела ее вбок. Плакат с "Ласковым маем" в полстены. Панцирная кровать с массивной тумбочкой, на которой неровной стопкой топорщатся тетради и учебники. На верхнем учебнике подмигивает зеркальце. Раззявил рот маникюрный кошелёк, из которого вывалилась пилочка для ногтей.