После обеда уходили жильцы из седьмой комнаты, и она торопилась туда. Последняя, восьмая, квартира была доступна для уборки лишь с шести до девяти вечера. А в промежутках Саша должна выдраить все коридоры, лестницы, туалеты и ванные комнаты на своей половине. Ручкам дверей положено блестеть, панелям и паркету – быть натёртыми воском, самой ей положено выглядеть опрятно и улыбаться, улыбаться, улыбаться.

А через месяц Маргарита Николаевна вдруг решила попробовать Сашу в прислуживании за столом. Раньше за хозяйским столом подавала Проня, но она умудрилась сломать запястье, упав на лестнице второго этажа, заторопившись с обедом. Разбила гору посуды. Да, пора было её сменить. И спокойная, уверенная в себе, Саша показалась хозяйке самой подходящей кандидатурой.

Для этого она отстранила её от мойки посуды и перевела прислуживать к себе за столом.

– Александра, у тебя есть что-нибудь из платья? – спросила Маргарита Николаевна однажды утром, придирчиво следя за тем, как Саша наливает чай.

Ни одной капли не должно оказаться на скатерти.

– Это платье самое лучшее, Маргарита Николаевна, – Саша растерянно посмотрела на хозяйку.

– Тебе нужно будет сменить его, пусть это будет что-нибудь скромное, но новое.

– Боюсь, это невозможно, Маргарита Николаевна.

– Сегодня на обед придёт Иван, нож справа… нож справа, Саша! У нас, разумеется, – пожала плечами Дорофеева, отставляя сахарницу, – есть форменные платья, но нет твоего размера. И поэтому, дорогуша, это делается с вычетом из зарплаты прислуги. Однако для этого требуется время. Если девушка хочет работать в приличном доме, она должна стараться выглядеть прилично.

– Я могла бы попробовать ушить платье, если бы вы были так добры и дали мне его, – Саша остановилась напротив хозяйки.

А та почему-то смотрела мимо неё.

Оказывается, клиентка из пятой квартиры стояла в дверях кухни.

– Доброе утро, Аделия Петровна, – сказала Дорофеева, взгляд её стал предупредительным, но совсем чуть, ровно настолько, насколько насмешливо она относилась к этой жилице. – Иди, Саша, я позову тебя, если будет нужно. Извините, Аделия Петровна, я слушаю вас, – и тяжело вздохнула, привкус скандала она улавливала своим породистым носом издалека.

– Нет, пусть останется, – прощебетала жизнерадостно дама в голубом чудесном костюме и маленькой шляпке с откинутой вуалеткой. Содержанка из пятой квартиры, томная особа, всегда придирчиво следившая, чтобы ей оказывали уважение. – Доброе утро, Маргарита Николаевна. Я в растерянности, Маргарита Николаевна! Нам рекомендовали вас, как приличный пансион, где всё пристойно, где следят за прислугой.

– Что вы хотите этим сказать, мадам? – Дорофеева выпрямилась в кресле.

– У меня пропали серьги, – дёрнула плечиком Аделия Петровна, взяла высокую истерическую ноту и надула губы, – с бриллиантовыми бантиками.

Маргарита Николаевна встала.

– Кто у вас убирает? – спросила она.

– Вот она! – уставилась на Сашу.

– Я… – Саша покраснела, – но я ничего не брала, мадам!

– Больше никто не входит ко мне, кроме неё! – холодно продолжала та.

Маргарита Николаевна раздражённо посмотрела на Сашу. Ей не верилось, что девчонка способна на такое. Неужели ошиблась? Потом подошла к двери, открыла её и крикнула:

– Эй, кто-нибудь, пришлите ко мне Елизавету!

– Я могу позвать её, – Саша пошла было к выходу.

– Нет. Ты останешься здесь.

Аделия Петровна удовлетворённо вздёрнула свой скошенный подбородочек кверху.

Повисло тягостное молчание, нарушенное только один раз самой хозяйкой.

– Присядьте, сударыня, – сказала она с одышкой, что являлось признаком сильного гнева.

Не успела она это произнести, как в дверях появилась запыхавшаяся Елизавета.

– К вашим услугам, Маргарита Николаевна! – выпалила она.

Глаза её, юркие как мышки, перебегали с одного лица на другое. В чистом переднике на хорошо подогнанном форменном платье, с собранным в аккуратную шишку русым волосом, вся она была само внимание. Впечатление портил лишь грубовато слепленный нос, хрящеватый и будто обрезанный, придавая гневливое, вздорное выражение.

– Будьте обе здесь, – коротко приказала хозяйка и обратилась к клиентке: – Пойдёмте, мадам.

Они ушли. Елизавета пожала плечами и спросила:

– Что надо этой лангусте?

Аделия Петровна желала слыть изысканной дамой и ела каждый день лангустов, которых продавали втридорога и только в магазинчике француза Бертье.

– У неё пропали серьги. Помнишь, ты примеряла их? Может, они упали куда-нибудь, – сказала Саша задумчиво.

Тогда Елизавета показывала, как делать уборку, с чего начинать, что нельзя упустить ни в коем случае. И, протирая бюро, увидела открытую шкатулку с серьгами. Через секунду она уже была в них.

– Ты что?! – опешила Саша. – Быстро снимай!

Та расхохоталась, но сняла.

– Да, ты дурочка совсем, – глядя наглыми глазами, сказала она и сняла серьги.

Сейчас она непонимающе подняла подведённые тоненько брови.

– Ты о чём?! Твои комнаты. Сама взяла, а на меня валишь?!

– Ну, я-то знаю, что не брала.

Елизавета выглянула из комнаты и тут же с кривой усмешкой вернулась. Следом за ней вошла Проня и молча села у стены на стул, сложив на груди толстые, в вязочках, как у младенца, руки.

– А мне-то что с того, что ты не брала? – Елизавета вызывающе крутанулась перед Сашей.

– Опять за своё принялась, – тихо проговорила Проня, – ты её не слушай, девка, прежнюю прислугу из восточных комнат убрали по подозрению в воровстве. И сейчас обыскивают твою, Лизка, комнату. Стоой!

Подскочив и раскинув руки, Проня заключила Лизавету, ринувшуюся к дверям, в свои объятия.

– Отпусти, гадина, – зашипела та, бессильно барахтаясь в мощных ручищах поварихи.

– Сама гадина, – упёрлась та широким плечом в косяк.

И вдруг громко взвизгнула. Отпустила одну руку и съездила по губам Лизавету.

– Ещё кусается!

Но одной рукой не удержала её, и Лизавета выскользнула. Заметалась по комнате. Деваться ей было некуда – двери перегораживала разъярёная Проня. Лизавета забилась в угол и затихла и лишь сверлила всех ненавидящим взглядом.

– Выслуживаешься перед хозяйкой, Пронька? – ехидно проговорила она, сплёвывая кровь из рассечённой губы.

– Дура! – бросила та. – Ведь из-за тебя второго человека ни за что, ни про что под суд отдадут, а там каторга!

– Да пошла ты! Тварь! Тварь! Тварь! – окрысилась та. – Ну, отпусти меня, – тут же прошептала она, глаза её горели лихорадочно, – я поделюсь.

– Пропусти, Проня, – послышался возбуждённый окрик хозяйки из холла.

Проня посторонилась. Дорофеева вошла одна.

– Закрой двери, Прасковья. Сейчас прибудет полиция, – сказала она поварихе и села в кресло, одышка мучила её, лицо побагровело.

– Серьги нашлись? – тихо спросила Саша.

– Нашлись, – коротко ответила хозяйка, откинув голову на высокое изголовье кресла, – думаю, тебе повезло, что ты живёшь не здесь. А то она бы подкинула их тебе.

– Неправда! Это Шурка мне их подкинула, Маргарита Николаевна! Когда я ей показывала, как правильно убирать комнаты, она мерила их и крутилась перед зеркалом. Я ей сказала, чтобы она положила серьги на место.

Саша повернулась к напарнице.

– Ты врёшь, – тихо сказала она.

– Сначала она предложила поделить пополам выручку, я отказалась. Выходит, она всё равно их украла, а потом подкинула мне! – Лизавета даже не смотрела на Сашу.

– Замолчи, Елизавета. Я допустила ошибку, в прошлый раз поверив тебе. И не желаю теперь тебя слушать, – устало ответила Маргарита Николаевна, – Саша, приходил сын булочника, у которого вы снимаете комнаты. Сказал, что с твоей матерью что-то неладное. Он вызвал врача, говорил, что не знает, кто будет платить ему за визит. Ступай, но возвращайся. У полиции к тебе наверняка будут вопросы.

Саша побледнела, машинально дёрнувшись к выходу.

Что могло произойти с матерью? Ещё утром она ей говорила, что пойдёт на работу, что никакие уговоры её не остановят, что если она, Саша, не умеет добыть достаточно денег даже при таких богатых дружках, то она сумеет. Только решит одну свою проблему. Да, именно так она сказала утром и опять потребовала денег.