– Ты с ума сошел.
– Мне это за согласие принять? – Стайлз наклоняется к ее губам со съеденной помадой. Это февраль, мокрый снег облепил стекла. Кофеварка все еще выплевывает соевое молоко в сетку слива. – Я люблю тебя, Лидия Стилински.
========== от заката до рассвета ==========
Комментарий к от заката до рассвета
Дайте мне знать, что вы думаете :)
[Я буду обнимать тебя, когда что-то пойдет не так,
Я буду с тобой от заката до рассвета].
zayn ft. sia - dusk till dawn
Добавьте к этому разбитое сердце, хмурое утро - и “возвращайся домой”, повисшее на другом конце провода.
В самолете холодно. Основной свет погашен, через толстые стекла иллюминаторов в темноте мигает правое крыло. Они сидят на местах F и G в среднем ряду на четыре кресла, слева у пожилого американца надувная подушка и овечий свитер с кислым запахом шерсти и пота - обоняние вернулось к Скотту с утроенной силой. Он срегенерировал. Неправдоподобно быстро, пока Сти не переставая обнимал его за плечи, а Лидия наготовила дюжину французских сэндвичей с ветчиной. Пока Лиам болтал о лакроссе, Мейсоне и Кори. Пока все они снова умело опускали то, что случилось. Пока Малия не осталась единственной, кто не был в порядке. Пока она не сказала ему “прошу, поехали домой”.
На Скотте его сухая рубашка, у него чистые волосы, завивающиеся на кончиках. Поджарое мускулистое тело в тесной физической близости с телом ее, подлокотник поднят с последней зоны турбулентности.
– Ты замерзла? – Скотт трогает ее лоб губами, он мокрый от пота и горячий, она плохо дышит, оперевшись на него полой грудью.
– Немного, – неубедительно врет она, и он тогда слегка отстраняется, чтобы завернуть ее в еще один пахнущий синтетикой и дешевым кондиционером для белья плед. Тот американец возле недовольно поджимает губы и поглубже впихивает беруши. Где-то в хвосте хнычут дети.
В конце концов, Скотт понял что-то. Малии не хочется думать, что он понял все.
– Иди ко мне, – он ее подтягивает к себе еще ближе, железная бляшка ремня безопасности проваливается за сидение с характерным стуком. В слабом электрическом свете с боковых панелей ее покрытое испариной лицо влажно блестит. Скотт сдвигает пару слипшихся прядей со лба, прежде чем целует ее немного неловко, с оговоркой на некстати мешающиеся носы и вертящегося соседа слева.
Но дальше он все-таки забирает боль, хотя она запретила ему.
/
Они никогда не жили вместе, и это могло бы стать проблемой, но не стало. Все ее вещи уместились в коробку из-под кухонного комбайна, когда они перевозили их из Долины. Она поставила зубную щетку в его желтый пластмассовый стаканчик и сделала вид, что в корне не поменяла собственную жизнь.
– Я хочу заняться с тобой любовью, Лия.
Он стягивает с нее растянутую майку в ванной, заставляя ее сползти вниз, застрять на бедрах, но после рвануть по худым коленкам, обнажая ее угловатое смуглое тело. Обветренным ртом скользит по помеченным солнцем плечам, пока не перекладывает ее к душевой пластиковой стенке и не сжимает ладонями ягодицы, вдавливая ее тело в свое. Медленно ласкает ее груди, обводит мокрым языком сморщенные соски, и она вздрагивает. Она преминула объяснить ему что-либо.
Он касается ее живота, оставляет теплый след своего дыхания, вязкую слюну на плохо сросшихся ребрах, и она старается отстранить его от себя, нервно отпирается узловатыми фалангами.
– Тише, все хорошо. Я не сделаю тебе больно.
Скотт твердый, поджарый, такой жилистый, но рот у него мягкий. Прижимается лбом ко лбу, когда все-таки толкается в нее медленно, совершает несколько поступательных движений, растягивая ее изнутри. Она тугая, крепко держит его внутри, сдавливая ногами его бедра, но намеренно уходит от его теплых губ, зажатая между ним и отшлифованной икеевской плиткой, прижатая всем телом, с дрожащими мышцами. И она дрожит. Потные, взмыленные, сталкивающиеся липкой кожей. Через нее он развинчивает кран с горячей водой, их окатывает слабой, местами сбивающейся в несильном напоре струей. И Скотт начинает вбиваться в нее с силой, до обильного пота на теле. Член скользит в ней быстро, он упирается лбом в ее острые ключицы, перехватывая бедро одной рукой, пока она скребет его спину тупыми ногтями, но упорно молчит. Потом она приходит, он кончает следом, проливаясь над своей жилистой рукой. А после обхватывает ее прежде, чем она сползает по ванне. Так или иначе, все, что он делал, причиняло ей боль.
Скотт относит ее в кровать, опуская на матрас, который тут же гнется под их весом. Заскорузлая фаланга следует изгибу ее скулы.
– Не уходи, – она стягивает его ладонь своей, проталкиваясь пальцами между пальцев, совсем беззащитно сворачивается у его еще влажной груди. Ленивые облепиховые тени через жалюзи лижут их раздетые тела. Скотт слегка давит на ее ягодицы, притягивая к себе - ну совсем тесно. Списывает ее честность на обыденную усталость. Сперва.
Она кричит. Половина второго, электронный будильник отбивает минуты красноватым свечением с экранчика. Малия так резко встает, что простынь рвется ровно по дешевым текстильным ниткам - впору теперь дорвать на подстилки в ветклинику вместо тех газетных сводок.
– Посмотри на меня, детка, – сам еще не проснулся, но в стабильной за последнюю неделю нужде тянет ее в ванну, залезает под холодный душ с ней, прямо в этих хлопчатобумажных штанах, надувающихся из-за воды. Он все водит рукой по ее мокрым волосам, выпирающим лопаткам под вымокшей, раздутой тканью футболки с вечно выползающим ярлычком.
– Ты не спала этой ночью, – пробует он уже утром, когда они продолжают не обсуждать то, что обычно случается. Радио возле допотопного тостера и засохшего кактуса в консервной банке плюется сплошными помехами.
– Их было шестнадцать. Таких ночей, – сухо говорит она, а потом счищает пережаренную фасоль с тарелок и выползает на пожарную лестницу через окно. Пару лет назад в соседней квартире было мужское братство, они перетащили на крышу полосатые шезлонги и протянули растяжку из Калифорнийского университета. Потом их выселили за неуплату ренты, они спустили все, кроме селективных пальм в горшках, и крыша запустела. Скотт знает, что там всегда была свобода, которая ей нужна.
Он берет еду на вынос из “Denny’s” после работы, возвращается стабильно в одно время и раздевает ее в закатных лучах, спуская пропахшую солнцем рубашку с плеч. Минует вторая неделя. Радио все еще выдает помехи, март ползет к концу по горячей неровной трассе вдоль побережья, в кафешках полно серферов и отлынивающих студентов с походными рюкзаками.
Скотт задержался на пару часов - Грэг скинул на него всю работу и укатил с бразильской стриптизершей в Малибу на покоцанной импале без номеров. От нее пахло лаком, она говорила с жутким акцентом и со смаком поцеловала его в щеку. Он еще увернулся. Долго оттирал ее губную помаду после и возился с мелочью в телефонной будке, чтобы позвонить Малии. Уже тогда должен был смозговать.
Он встал в тянущуюся вдоль всего пляжа пробку где-то в районе Санта-Моника. Потом солнце еще раз блеснуло в зеркалах заднего вида его “хонды” и утонуло в Тихом. Он вернулся в семь, дома было тихо.
– О чем ты думала? – он рывком выдергивает ее из холодной воды, перелившейся через край ванны, и крепко прижимает к груди.
Малия понимает, что испортила ему не только пятничный вечер. У нее стучат зубы. Она молчит еще день.
Скотт покупает жареную сахарную вату на пирсе Санта-Моника и бросает несколько смятых баксов в потрепанный чехол из-под гитары. Суббота, толпа русских слева и восемьдесят градусов по Фаренгейту. Губы постоянно приходится смачивать слюной.
– Я знаю, что ты не исцелилась. Знаю, что дело во мне, – он притягивает ее к себе возле влажных бортиков. Снизу шипящие волны отползают от смоченных просоленных столбов - на пляжах еще с утра подняли красный флаг. Малия вся напряжена, сухие мужские руки медленно ползут под ее рубашку, чтобы она расслабилась. И только потом он перехватывает страх. Липкий и убедительно навязчивый в ее потухших зрачках. Она все смотрит вниз, и он уверен, что она видит не то, что он.
