Все логично. Кухонные предметы ведь не летают сами по себе, коты не разговаривают, люди не впадают в спячку до весны, а картины не меняют изображения. Мы же не у Роулинг в сказке. Поэтому я, упорядочив свой внутренний хаос, вдохнула поглубже весенние ароматы свежести и цветения, и направилась обратно в кафе, чтобы забрать свои вещи.

Колокольчик не звякнул.

В Лавке царили тишина и запустение. Больше не было этих пряных ароматов. Свет не горел, в воздухе летала лишь пыль, покрывавшая все поверхности: столы и стулья на кованных ножках, разбитую витрину, сломанные полочки, которые еще недавно ломились от ярких жестяных баночек и бутылей с сиропами. Никаких десертов, никакой магии. Кафе явно пустовало много месяцев.

Я опешила и уставилась на столик, за которым сидела. Вот моя сумочка стоит на столе. На вешалке – черная кожаная куртка, к столику прислонена упакованная в чехол гитара. Своего бежевого кашемирового пальто я не увидела.

Но, поскольку это всего лишь сон, я не нашла повода для беспокойства, а просто забрала все, что нашла, попутно бросив взгляд на картину. На ней была изображена все та же светловолосая девушка. Только ребенок стоял намного дальше, уже не смеялся, а самолетика в его руках больше не было.

Я непривычно привычным жестом накинула лямку чехла на одно плечо и вышла из помещения, бывшего некогда «Кондитерской Лавкой».

И чуть не столкнулась с человеком.

По ступеням поднималась невысокая блондинка с серыми миндалевидными глазами, из которых ручьем лились слезы. Она растеряно посмотрела на меня, всхлипнула «извините» и взялась за ручку закрывающейся двери.

Я обернулась, заметив ее выпирающий животик. И узнала в ней ту самую девушку с картины.

Звякнул колокольчик, и она быстро исчезла в помещении, я даже не успела сказать ей, что внутри ничего нет. Странно, да? Вывеска есть, а заведения нет. И двери открыты. Заходите, господа вандалы.

Но колокольчик-то не звенел, его вовсе не было, когда, мгновение назад, отсюда выходила я. Может волшебная шкатулка вновь вывернулась функциональным нутром? Я было собралась снова заглянуть в Лавочку, но протяжное гитарное соло тоскливо завыло в моей сумочке.

На связи был некий Андрюшенька.

– Алло! Алиска, ты где ходишь?!

У меня чуть не лопнул глаз. Терпеть не могу, когда меня называют Алиской. Тем более незнакомые мне Андрюшеньки с тремя дополнительными жизнями в кармане.

– Ты кто? – рявкнула я.

– Алис, ты че, пьяная?

– Ты где?! – я чувствовала, как вздувается вена на моем лбу.

– Алиска…– начал было Андрюшенька.

– «Алиска» – это процесс твоего совокупления с пылесосом. А я – Алиса. Понял? Так ты где?

– В гараже…– растерялся мой собеседник.

– Адрес?

– Лермонтова, 64.

С трудом подавив в себе желание стукнуть туфелькой о туфельку, дабы в мгновение ока оказаться в Канзасе гараже силою колдовства Гингемы, я-таки решила закончить начатое и одним нервно-резким рывком вновь открыла дверь, выпустив облако пыли на улицу.

Пустота. Ни сладостей, ни плачущей девушки. Одним словом – сон.

Поговаривают, что во сне можно прожить целую жизнь. Почему бы не начать ее с членовредительства – решила я и, наверное, уже через секунду садилась в такси, зло колотя грифом гитары о потолок машины, силясь уложить сей крайне неудобный инструмент.

– О, вы гитаристка! – наигранно-восхищенно заметил таксист, пытаясь, вероятно, начать разговор.

– Нет. Я – Бандерас. А это – пулемет, – буркнула я.

Таксист усмехнулся, а я надеялась, что в чехле – действительно пулемет. Играть на гитаре я все равно не умею, а вот духа для того, чтобы застрелить Андрюшеньку у меня наверняка хватит.

Мы въехали в пригород – дачный микрорайон, где дорога состояла исключительно из матерных слов, оставленных водителями в местных ямах и выбоинах. Душа вылетала из тела при каждом скачке, моя голова в унисон с гитарным грифом ритмично отбивала такт о потолок авто. «Прощай, ходовка», – икала машина, а я вспомнила знаменитую фразу автомобилистов «Лучше бы написали про дороги», обращенную к каждому журналисту, которого бы они ни встретили на своем пути.

Странно, но многие, похоже, читают и смотрят информационные ресурсы своими пятыми точками, потому что про проблемы дорог не пишет только ленивый. Наверное, мое откровение будет страшным открытием, кто-то будет шокирован, а кого-то даже хватит удар, но журналисты не ремонтируют дороги, и практически всем, кто любит говорить «денег на дороги нет», на наши статьи и сюжеты наплевать. Живите с этим.

Лермонтова, 64 оказалась в самой настоящей деревне. Меня высадили аккурат посреди толпы кур и петухов.

– Хорошего вам дня, – попрощался водитель, а я, уйдя по щиколотку в месиво из воды, грязи, глины и чьего-то помета, застыла в размышлениях, где же мог спрятаться Андрюшенька.

А искать долго не пришлось. Из глубины улицы доносилось звонкое «брям-брям-брям» гитары, к которой через секунду присоединился сомнительный талант ударника. Ага, музыкантишки.

Я почему-то не сомневалась, что это – именно те звуки, на которые нужно идти. Учитывая факт наличия музыкального инструмента за моей спиной, надо быть полным идиотом, чтобы броситься искать нужного мне человека в свином корыте ближайшего сарая, игнорируя явную подсказку.

Романтичный андеграунд – группа, репетирующая в гараже в клоаке мира. Даже ностальгия нахлынула. Но и она не умалила моего желания наказать дерзкое сновидение за издевательство над моим именем.

Без труда обнаружив эпицентр электродрожи, я, успевшая по дороге пнуть гуся и увязнуть в коровьей лепешке, с нежностью Халка постучала в дверь гаража ногой – во многом ради того, чтобы стряхнуть вонючую мину с ботинка.

Звуки стихли, раздались голоса, и из открывшегося дверного проема высыпались четыре тощих патлатых парня. Видала я, конечно, фриков, но столь сильно голодающих фриков – особо не довелось. Бедные костлявые так себе музыканты. Мне даже не надо пытаться прибить одного из них. Он просто умрет от ужаса сам, едва поймав мой налитый кровью взгляд.

– Вы что, четверняшки? – вырвалось из меня. Восемь глаз крашеных брюнетов с отросшими корнями волос дружно переглянулись.

– Алис, с тобой все в порядке? – громыхнув костями, спросил тот, что воткнул в свои круглые глаза белесые линзы, пытаясь, вероятно, сделаться более зловещим. К сожалению, результат получился примерно таким, как если бы принцесса Ариэль вздумала мило промяукать «Ду хаст» на свадьбе у Рапунцель.

Остальные дружно и дружелюбно улыбнулись мне. Терпеть не могу дружелюбных жертв, они всегда обезоруживают мою воинственность. Каким надо быть моральным уродом, чтобы стукнуть по улыбающемуся лицу? Музыкантишки смотрели на меня с таким упоением, словно я держала в руках как минимум ведро хрустящих куриных крылышек. По всему видать, ребята из кожи вон лезли, чтобы выглядеть как можно более брутально. На каждом висели цепи, каждого украшали татуировки с черепами и крестами, черные балахоны и драные штаны, что делало из больше похожими на объекты для сатанинского жертвоприношения, выбранные из числа последних в стае девственников-последователей.

– Давай, заходи скорее. У нас уже завтра концерт, а мы ничего толком не решили, – заметил еще один парнишка с кольцом в носу, исчезая в недрах гаража. Моя фантазия, заливисто хохоча, дернула его за это кольцо раз десять, пока он произносил свою фразу.

Я шагнула за ним. Сон становится все интереснее и реалистичнее.

– Привееет, – поздоровались со мной две блондинки в джинсовых мини, сидящие на засаленном диване у одной из стен гаража.

«Фанатки», – фыркнула я про себя, проигнорировав их существование. Те, похоже, нисколько не обиделись и продолжили пялиться на ударника, попутно прихлебывая из бутылок с сомнительным содержимым.

– Это Орк с Мраком привели, – шепнул мне на ухо тот, кого я условно назвала сир Вонь. Смрадом его рта восхитилась бы выгребная яма, которая месяц кисла под палящим солнцем.