Спок терпит с полминуты, а потом перехватывает его за локти и подтягивает к себе на расстояние десятка дюймов.
– Спок, я… – Джим тяжело сглатывает и решается, замерев как кролик перед удавом. – Я ценю твою поддержку. Правда. Спасибо. Ты… и Ленн меня очень выручили…
– Я подразумевал не это, – вулканец морщится и шагает вперед, оказываясь вплотную. – Я говорил о том, что могу сделать именно я. С учетом всех наших испытываемых друг к другу чувств.
– Так и я… о том же, – у Кирка слабеют колени и, если бы старпом его не держал, он бы с радостью сел прямо на пол. – Я не имел права обижать ни тебя, ни Ленна…
– Нет, я имел в виду другое, тхайла, – вулканец все еще хмурится и прожигает взглядом, а Джим делает последнюю попытку прикинуться дурачком. – Вам ведь известно, что значит это понятие, капитан?
– Д-да… И я правда вел себя как дурак. Прости и спасибо за помощь, – отнекивается Кирк и шагает назад, но Спок держит крепко, притискивает обратно и со вздохом закатывает глаза.
– Ты выбрал не то его значение, Джим, – тихо укоряет он, а потом склоняется к его губам.
Поцелуй снова легкий, но до невозможности чувственный и весьма однозначный – спрятаться за дружбой не получится. Ни одного, даже самого близкого друга, так не поцелуют, и вот теперь Кирк снова в полнейшей растерянности. Старпом медленно мнет его губы, касается кончиком языка, приоткрывает рот и ловит чужой заполошный вздох, отвечая своим – горячим и длинным.
– Ты – часть меня, Джим. С того самого мелдинга и теперь навсегда. Если бы мы провели его раньше, то избавили друг друга от лишней боли, но теперь любая она – будет поделена между нами поровну. Ты больше никогда не останешься один, Джим. Хоть в петле, хоть на краю Вселенной. И какую бы ношу ты ни взваливал на свои плечи, я всегда встану рядом и помогу. Просто потому, что нет и никогда у меня не будет существа роднее и ближе, чем ты. Тот, кто пережил столько боли из-за меня, – он проводит ладонями по его плечам и смыкает их на чужой спине.
– Ты чувствуешь себя обязанным? – понимает Кирк, мысленно содрогаясь, а старпом снова горестно вздыхает над «логическими» умозаключениями капитана.
– Я чувствую себя предателем, не поняв твоих чувств раньше. А еще – горячо любимым самым неординарным капитаном во Вселенной, – отвечает тот. – Как думаешь, я бы смог оставить все это без ответа?
– Я не собираюсь тебя принуждать, так что не думай… – начинает Джим, а Спок тут же обхватывает его лицо руками и почти сердится.
– Тогда смотри, – и на этот раз капитана утягивает в водоворот чужого сознания. Молниеносно, безболезненно и настолько же глубоко, как это было и в его голове.
Он оказывается в больничной палате в Сан-Франциско. За Боунсом только что закрылась дверь, и у койки с телом Джима остается один Спок. Один. Над еле дышащим телом самого невероятного человека, которого когда-либо мог встретить вулканец. Темпераментного, отважного, сильного, умного и абсолютно парадоксального. Без раздумий пожертвовавшего собой ради всех них. Спока накрывает осознанием ситуации, и Джим переживает его вместе с ним. Только что… Только что этот человек был мертв. Только что они его спасли. Только что Спок мог никогда не взглянуть в его глаза и не заговорить с ним. Только что этот невозможный человек мог оставить их навсегда. И прямо сейчас вулканец осознает, что не знает, как в таком случае смог бы жить сам. Все просчеты ситуаций, планы на будущие, логические цепочки и предположения смешиваются в огромный клубок, который тут же стремительно распутывается – без Джеймса Тиберия Кирка все это теряет какой-либо смысл. Все это становится совершенно неважно, незначительно и не вероятно. Потому что все оно было построено на одной несущей опоре – Кирке – и рушится без него как карточный домик.
Вот что осознает Спок. Неожиданно понимает, что капитан давно уже стал неотъемлемой частью их жизни. Его, старпома, жизни. Он не видит ее без него. Он не желает просчитывать свое будущее без основного звена. Без него нет никакого смысла… Ведь только этот человек, абсолютно нелогичный, импульсивный и, порой, даже неадекватный смог добиться потрясающих успехов. Смог спасти столько жизней, смог руководить целым крейсером словно детским симулятором, смог найти подход к любому необычному существу, что встречались на его пути. Сын героя, и сам ставший героем. И Спок отказывается принимать его смерть. Ее время еще не пришло. И никто, никто не посмеет посягнуть на жизнь этого человека – Спок не оставит это безнаказанным.
И вот тогда снова приходит ярость. Все те чувства, что он подавлял большую часть своей жизни, затапливают лавиной его разум, и Спок не может не пойти за Ханом. За человеком, который решил, что чья-то жизнь может быть ценнее еще чьей-то… Вулканец снова чувствует обжигающее пламя в своих венах и снова тяжело дышит. Но теперь он знает, что не один здесь – чужая душа рядом – теплая, податливая, все еще испуганная и удивленная. Спок протягивает ей руку и чувствует ответный всплеск – боль, сопереживание, уверенность в чужих силах. Джим становится рядом и так же до боли сжимает зубы – это было самое тяжкое испытание гневом на его памяти. Но и дальше вулканцу было не лучше: томительные часы ожидания, пытка надеждой на чудо, бесконечное волнение и не проходящая боль в животе. Мучительное осознание того, что всего один человек может быть настолько важен.
Кирк сжимает его пальцы, поддерживая, и Спок ведет его за собой: к его принятию этого осознания, к необходимости чувствовать невиданный доселе водоворот эмоций, к развитию этих ощущений и новому болезненному пониманию – вулканец не вправе разделить эти чувства. Он приходит к тому же выводу, что и Джим – не с их работой, не с их характерами, не с их видами… Кирк, конечно же, был не настолько методичен, а старпом понимает с кристальной четкостью и сразу, что не сможет проверить, является ли капитан его тхайла. Не заставит себя, не позволит сомневаться и никогда не прибегнет к мелдингу, чтобы выяснить наверняка. И все просто потому, что Спок уверен – еще одной подобной ситуации он не вынесет. Он в этой жизни и так уже слишком много потерял – он больше не должен привязываться, если хочет существовать.
Он не должен обнадеживать себя, когда отношения со старшим офицером медленно прогрессируют до дружеских – приятельских подначек, бесед за шахматами и совместного приема пищи. И уж точно он не должен обольщаться – вулканцы и люди, хоть и совместимы, но являются настолько разными существами одновременно, что подобный союз – один на миллион. Спок ради «спортивного» интереса даже проверил статистику – единицы случаев, и уж точно ни одного – однополого. Создавать такой союз, когда раса вулканцев на грани вымирания, более чем… неразумно. И все это составляет из себя такую совокупность, что Спок моментально теряется во всех этих доводах, примерах, оговорках и заблуждениях, не в силах принять другое решение – он должен оставить эти чувства ради блага обоих. И прямо сейчас Джим понимает его как никогда раньше – он тоже прошел через все эти стадии отрицания, принятия и смирения. И точно так же остро чувствовал, что сколько бы ни сомневался и ни отказывался, а хотел всегда только одного. Горячо, страстно, рядом, навсегда.
Вулканец тоже это чувствовал – он оборачивается и смотрит прямо в глаза, позволяя разделить свое сожаление. А потом опять перематывает на медотсек в последнем витке петли… На заполошного доктора, который выбился из сил, спасая капитана и его офицеров, на главного инженера, доведенного до яростной паники состоянием их корабля и двигателей, на рулевого и навигатора, которые несут какую-то чушь про скачок во времени, про сторожевик Федерации, неизвестно откуда взявшийся, и про пожилого вулканца, который настоятельно рекомендует запросить связь с главнокомандующим…
И после всего Спок просто не в силах остаться на ногах – садится, где стоял, весьма живо представляя себе картину произошедшего. И возможную реакцию капитана… Джим в этот момент горько усмехается, зная, что вулканец никогда бы не смог угадать, но тот все уже видел в его голове и имеет представление. Спок же одергивает Джима и позволяет увидеть свою боль. Всю, сразу, целиком – он прекрасно знает, что для Кирка значит его экипаж, и он никогда бы не хотел, чтобы подобное происходило с капитаном. Терять все и всех раз за разом без единого шанса избавиться от настоящего… Да уж, Джим не зря не хотел об этом говорить ни с Ленном, ни со Споком, а последний лишь качает головой – они знают, они проходили через это, и оттого больнее упорство и замкнутость их близкого человека. Оттого страшно, тревожно, мучительно и необычно видеть волевого капитана сломленным до основания. И от этого же невыносимо видеть, как он справляется с этой травмой…
