– Я все же думаю, что это из-за витка.

– Может быть, – соглашается Спок. – Но может быть и иначе. В моем времени Джим был моим тхайла.

Вот это заявление повергает Джима в шок, и он не может себе представить, как вулканец решился на подобную откровенность.

– Кхм, – он старается не краснеть и быть максимально тактичным – Спок и так уже столько для него сделал, что Джиму вовек не отплатить. – Я не буду спрашивать о подробностях, но вы понимаете, что сейчас, возможно, вводите меня в заблуждение?

– Понимаю. Но еще хочу, чтобы ты знал, Джим: в той ситуации ты оказался неспроста, и когда все закончится, я прошу тебя не относиться к нему предвзято, – сочувствие, сопереживание, участие – Спок дал ему так много, что Кирк готов в ответ на что угодно.

– Даже не подумаю.

Они немного неловко прощаются, а напоследок вулканец отправляет ему новые данные – свои наработки и исследовательского центра. Они все еще не сдаются, и остаток этого витка капитан опять проводит за терминалом – сведя синяки в медотсеке у младшей медсестры – Боунс на этот раз боролся с массовым отравлением в столовой.

***

На его счастье, ситуация с пон фарр не повторяется. Джим решает больше не досаждать старпому, держать дистанцию, но приглядывать за ним одним глазом, на всякий случай. Он не хочет верить в предположение другого вулканца – слишком заманчиво и слишком больно, если оно окажется неверным. Спок ведет себя как обычно и больше не проявляет каких-либо признаков одержимости капитаном. И Кирк расслабляется. И пытается снова сосредоточиться на исследовании. Но чем больше он изучает, тем больше отчаивается – все выводы до сих пор неутешительные, а внезапной разгадки, как разорвать петлю, так и нет. И Джим сдается.

Он сереет, спадает с лица, теряет жажду жизни и желание найти ответ. Он все больше уверяется, что это – теперь его единственная судьба, и поддержка другого Спока не возвращает его стремление докопаться до истины. Кирк уже десяток раз перепроверял все свои расчеты – все они сводятся к неподъемному для него сроку длительности реакции. Он постареет и умрет в этой петле. И никакие исследовательские центры, Адмиралтейства и вулканцы не вытащат его отсюда. Он понимает, что это – апатия, депрессия и атимормия, но не находит в себе сил с ними бороться. Он опускает руки и смиряется. Но он по-прежнему ведет журнал наблюдений, составляет отчеты начальству, просматривает уже заученные наизусть данные с зондов, когда они раз за разом оказываются у Альфы Януса, и периодически делает новые расчеты. Ведь если остаток его жизни должен пройти так, то ему ничего не остается, кроме как подстроиться и научиться сосуществовать с этой действительностью.

Он безумно устал ото всего этого. Как его когда-то просил Леонард, Джим изредка сканирует сам себя, а в результаты уже не смотрит, на автомате сохраняя данные на падд. Потом, после, для Боунса это станет историей болезни капитана. Для него – более информативной, чем записи самого Кирка и исследования ученых. Джим заставляет друга обследовать экипаж, чтобы увериться, что излучение на других офицеров действительно не влияет, и рад, что все-таки этот кошмар достался ему – капитан обязан выдержать все до последнего. И никому бы из них он такой судьбы не пожелал.

В особо тоскливые или тяжелые витки Джим оставляет Спока на корабле, а сам уходит на планету. Переиграть все сейчас – тоже оказывается не выход из положения. Джим умирает то в бою с гусеницами, то на орбите под огнем уктов, то, однажды, от сердечного приступа, когда «Энтерпрайз» взорвался в небе прямо у них над головами. Но так он хотя бы что-то делает, а не проживает одно и то же. Даже если и возвращается каждый раз в лифт с новой душевной раной. Но как бы он ни крепился, а это сильнее него. Все, что он может, это попытаться сохранить свой рассудок как можно дольше.

Как ни странно, но в этом ему помогает Спок. Его Спок. Джим старается чаще отвлекаться именно на старпома – обедает вместе с ним в столовой, приглашает на партию в шахматы, а иногда приходит к нему в исследовательский отдел. Всегда ненадолго и максимально непринужденно. Эти короткие встречи становятся его единственной отдушиной – небольшой перерыв в череде постоянной смерти и жалкой пародии на жизнь. Это – та единственная малость, что все еще держит его рассудок. Иначе бы… Джим не уверен, но возможно, через несколько лет он бы устроил себе лоботомию, и до конца своей жизни больше не ощущал бы ни боли, ни страха, ни отчаяния от все время повторяющегося настоящего. Но пока проходит всего лишь четыре с небольшим месяца…

Джим узнает, что старпом вполне не против художественной литературы и музыки. Человеческих и классики уже давно даже для XXIII века. Что он бывает азартен, если победу в шахматной партии стимулировать освобождением от обязанности составлять отчеты. Что он равнодушен к кинематографу, а какао-бобы вызывают у вулканцев эффект алкогольного отравления. Что он предпочитает спать на правом боку, а медитация для него – жизненно-важная необходимость. Все эти мелочи постепенно складываются в целую картину, а Джим начинает подозревать, что он – мазохист – ну зачем ему знать своего старпома еще лучше, чем уже есть? Чтобы груз его безответных чувств становился все неподъемнее? Чтобы эти, и так уже давно не приносившие удовольствия, чувства окончательно стали его проклятием? Он же никогда не сможет их реализовать. Даже если он признается, то Спок все равно это признание забудет. Перед этим отказав капитану во взаимности, конечно же.

Еще через месяц, когда старпом снова умер у него на руках, а пожилой вулканец мог только пытаться разделить чужую боль хотя бы посредством разговора, Джим пробалтывается.

– На самом деле, это не я мог бы быть для него тхайла… Это он – для меня. Давно, еще до всего этого, – Кирк не знает, зачем говорит все это. Чтобы выглядеть еще более жалким в чужих глазах или хочет, чтобы об этом узнал хотя бы этот Спок?

– Джим… Тогда я более чем уверен, что и ты – для него, – говорит пожилой вулканец и улыбается. – Попробуй поверить и это придаст тебе сил жить дальше.

– Я пытаюсь, – отвечает Кирк, но он, пожалуй, врет самому себе – так будет еще больнее. Сейчас он занят прокрастинацией, а не поисками смысла жизни в повторяющемся аду.

– И действовать, – Спок деловито складывает руки за спиной и смотрит на него с прищуром. – Знаешь, я недавно связывался с Адмиралтейством и выдвинул им предположение забрать тебя с корабля. Не уйти на шаттле с «Энтерпрайза», а воспользоваться беспилотником «извне». Даже если это не разорвет петлю, но возможно, вызволит тебя.

Джим обдумывает это предложение несколько минут, а потом качает головой – ответ здесь может быть только один.

– Нет. Капитан остается со своим кораблем до самого конца, – нет, как бы ни было заманчиво, а он не может оставить свой экипаж погибать раз за разом. Уж лучше вместе с ним.

– Даже если это разорвет петлю? Джим, ты понимаешь, что рано или поздно нам придется это попробовать? Послать кого-то извне – это негуманно и неэтично, Адмиралтейство так не рискнет, но оно позволит тебе уйти, – настаивает вулканец.

– А что, если не разорвет, а я смогу выбраться? – резонно вопрошает Кирк. – Лучше вечность здесь и вот так, но не жизнь там и с осознанием, что они умирают каждые двое суток. Нет. Что бы вы ни говорили.

– Джим, я понимаю твои чувства, но все же подумай об этом. Рассмотри гипотетическую возможность… – вздыхает Спок. – Полагаю, тебе однажды просто прикажут это сделать.

– А что они сделают за неисполнение приказа? – фыркает Кирк, а собеседник становится еще печальнее. – Уж точно не придут сюда меня арестовывать!

– Нет, но они могут сместить тебя с должности и приказать Споку взять тебя под арест и выслать с корабля…

Да уж, вот такая перспектива Джима абсолютно не прельщает. Размышляя над ней, как и просил вулканец, Кирк клянется себе, что если выберется из этой системы, но не сможет попасть обратно, он тут же взорвет этот беспилотник вместе с собой. Жизни без «Энтерпрайза» он не представляет ни в каком виде. Уж точно не без Боунса, Скотти, Сулу, Чехова, Ухуры, Чапел и еще четырех сотен офицеров. И уж точно не без Спока.