Вот так, из-за одного приступа гуманизма возник другой «приступ», и всем им теперь светит черт знает что за нарушение Первой директивы. Джим ее в задницу этому гоблину готов засунуть – он ему только что жизнь спас, вытащив с вулкана, и спас всех туземцев – таки взорвав тот вулкан. И Боунс с ним полностью согласен, да не согласен Спок – опять и до кровавой пелены перед глазами. Они снова ругаются, снова готовы вцепиться друг другу в глотки, и Леонард не знает, как долго все это будет продолжаться. Ему страшно до одури от того, что они могут с собой сделать – и дело даже не в новом спарринге, на который Кирк снова зовет своего старпома – они калечат друг друга психологически, и все это может закончиться не двумя смертями, а четырьмястами. Русская рулетка, чтоб ее.

И конкретно в этом случае Леонард может только лечить Джима – его ушибы, переломы и вывихи. Ну или быть его собутыльником, когда Кирк обнаруживается на обзорной палубе в полночь по корабельному времени и с бутылкой андорианского виски в руке – тот капитанчик явно не отделался простым спасибо, раз так уверенно лез обниматься к Джиму. И куда только Спок смотрит? А, Маккой знает – на обратную сторону своего черепа, закатив глаза. А сам Боунс прямо сейчас – в черный зев космоса, что рвется в иллюминаторы палубы. Он осторожно присаживается рядом с Кирком на пол, недолго следит за движением газовых светил по пространству без горизонта и уже хочет попросить капитана завязывать с этими ночными бдениями на пороге вакуумной смерти, как Джим успевает первым – протягивает бутылку и грустно-грустно улыбается.

– Он сказал, что ненавидит меня, Ленн… Представляешь? Это его-то Логичное Безэмоциональное Величество, – фыркает он, а потом протягивает другу свою левую руку. – А у меня от этого вон что…

Леонард осторожно закатывает рукав легкой кофты, что Джим накинул поверх форменной майки, и видит кровоточащие буквы метки. Вот оно до чего уже дошло… Так будет не всегда, но если метка «дала течь», то очень скоро ее хозяин «потонет». И в прямом, и в переносном смысле. У Леонарда перехватывает спазмами горло, и он утыкается в чужое плечо, не в силах удержать порыв: гнева, отчаяния, сочувствия, любви… Чего угодно – он сейчас для Джима ничего не пожалеет. И не жалеет – слушает, когда Кирк начинает говорить: тихо, нервно, путаясь. О том, что, да, знал еще с Академии, о том, что пытался снова, и снова, и снова, и пытается до сих пор, но все усилия – псу под хвост – Спок не видит, не слышит, не чувствует. Из какой бы кожи Джим ни лез вон, а все тщетно. Он ни сблизиться с ним не может, ни оттолкнуть – они все-таки на одном чертовом корабле. Остается только отчаяться и смириться – успокоиться и напиться. Принять это все как данность и начать сосуществовать вместе с ней. Боунс знает, что Джим сумеет это сделать. В конце концов, это продолжается уже не первый год, поэтому Леонарду остается только верить в способности Кирка справляться с собственными «житейскими бурями»…

Говорят, вулканцы медитируют, чтобы успокоиться. Но и у Джима есть похожий способ. Сродни медитации – напиться, подраться, проспаться, а потом, на похмельное утро, мучаясь от головной боли, слушать какую-нибудь психоделическую долбежку на бесконечном повторе. Голова от этого начинает болеть еще сильнее, но зато мысли агонизируют строго в такт доносящимся в ушах ритмам, – и это как никогда помогает построить их ровным строем и отправить на плац своего подсознания. Помогает только с сильного похмелья, но стопроцентно. На трезвую голову психодел навевает тоску, а скучать Джим не любит, вот и приберегает проверенный способ на крайний случай. Кто сказал, что нирвану нельзя постичь через боль – Кирк вот прекрасно справляется всю свою жизнь… А потом – холодный душ, крепкий кофе, и он снова готов к бою. Снова готов хоть к бою со Споком, хоть с клингонами, хоть с очередными туземцами, хоть с Адмиралтейством. Боунс знает, что, проспавшись, Джим все еще будет их капитаном. Как бы паршиво ему ни было.

***

Спок говорит, что ненавидит его. Это хренов-то вулканец ему это заявляет! Это после того, как Джим спас его тощую задницу от потока лавы! Это хренов благодарный Спок! Кирк не может этого терпеть. И он не ограничится подправкой отчетов старпома – он в ультимативной форме запрещает ему даже заикаться о нарушении Директивы. «Вулканцы не лгут» – да черта с два! Они прекрасно умеют лукавить, замалчивать и прикрывать глаза на то, что касается именно их – конкретно: нездоровые отношения со всякими капитанами. А вот на то, что он Джима под трибунал подведет, ему плевать! Он-то в шоколаде останется! И после всего этого, в новом спарринге, посмеет заявить, что ненавидит своего капитана! И вот поэтому Джим не может его не бить. Не может не цедить сквозь зубы со злобной усмешкой, напоминая, что вулканцы не способны ненавидеть. Это нелогично. Зато может ненавидеть сам Джим – за двоих. И может за двоих же и напиться, понимая, что ему до Спока не достучаться, не докричаться, не донести и не высказать так, чтобы тот понял. Очень красноречиво об этом говорит метка – кровью и болью, что теперь станут новыми спутниками жизни Джима. Любимыми друзьями и изобретательными любовниками. Что ни говори, а все тщетно. Остается только пить, плакаться Боунсу, вытребовать «Энтерпрайзу» наконец-таки увольнительную и пуститься в недельный загул на какой-нибудь курортной планете. Черт возьми, они это заслужили.

Заслужили пить, драться и трахаться – снимать напряжение в любой доступной форме. Поэтому Джим берет с собой Скотти, Чехова и Сулу, а Боунса со Споком оставляется на корабле – пробирки считать. Прямо сейчас Джим обижен на родственные души, что не принимают друг друга, поэтому не хочет сейчас слушать нотаций от Леонарда о том, что Чехову еще что-то рано. Но берет с собой Сулу – тот будет притормаживать их разгоняющийся экспресс в Ад и присмотрит за Павлом, если что. Джиму все равно надо избавиться от «всевидящего ока» Боунса хотя бы ненадолго – после срыва на обзорной палубе, с «охами и ахами» по поводу противного вулканца, ему все еще немного стыдно перед другом. Расклеился, дал слабину тогда, когда все еще только начинается, потому и спешит сейчас от чужого заботливого гипошприца.

Джим ведь был для Маккоя занозой в заднице, о чем тот ему регулярно напоминал. А Маккой был иногда курицей-наседкой, и Кирк его тоже об этом информировал. Они никогда всерьез не обижались друг на друга, но имели тенденцию не верить на слово, когда кто-то из них обещал, что все будет хорошо. Обещания эти было сложно выполнить, но когда получалось, главной проблемой было не напиться на радостях больше обычного. А то тогда снова появлялась опасность не выполнить обещанное. Поэтому старались много не обещать, так как ни один из них не обладал способностями к магии. Только ко – влипанию в неприятности и к – гиперопеке. Сложные отношения, чего уж там. Причудливые, стабильные и всеобъемлющие. Такие противоречивые, что ни один из них совсем скоро не смог представить себя без оных. Даром это было или проклятием они предпочитали не определять – чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону со скоростью света или чуть быстрее, так что проще было оставить все, как есть. Расслабиться и получать удовольствие. В каком бы ни было смысле. Их все устраивало. Только, разве что, не в отношении родственных душ. Но они хотя бы могли понять, что служило мотивом для того особого отношения. А в остальном все было чудесно.

***

Джим слишком часто следовал за зовом сердца, а Боунс не мог позволить себе такой роскоши – для начала, он был врачом. И уже только потом человеком, другом, отцом, сыном, любовником. Он даже, наверное, им родился – как котята рождаются котятами. Другое дело – он не всегда был рад этому. Например, когда беспокоился о том, что Джим, пробуя очередной виртуозно-непонятный коктейль на какой-нибудь задрипанной планете в не менее задрипанном баре, пытается проверить его способности к купированию анафилактического шока, опять, а не – покончить с собой таким изощренным способом. Его специализацией была хирургия, а не психоанализ, и в первую очередь, он был врачом, а уже потом другом. Но и в этой ситуации их все устраивало. Джим напивался, «аллергировал» и иногда изливал душу, но никогда не просил у Леонарда больше, чем тот мог дать. Не из чувства такта, Боже, Джиму его понятие было слишком безразлично, а потому, что ему и так хватало с избытком. Этого и так было больше, чем он когда-то мог мечтать – и знание этого медленно убивало Маккоя. Поэтому он старался быть этим самым врачом, другом, братом, офицером Звездного, мать его, флота – кем угодно, кто мог бы понадобиться его капитану. И хотя бы потому, что всегда получал в ответ не меньше. С самого дня знакомства и до настоящего времени. До конца любых времен – он знает, это не изменится. Как не изменится сам Джим. Его пристрастия и метка на его руке.