Но пробрало всех, даже футуристов, еще бы, я ведь не постеснялся стырить что помнил не только у Оруэлла, но и у Платонова, Замятина, Хаксли и других. Писатель я не ахти, кривенько вышло, но восприняли как новый, невиданный стиль. Типа о таких страшных вещах гладким слогом никак нельзя.

Почти сразу ее издали в Англии, Франции и даже Германии. Несколько пачек книг отправили в шведский фаланстер. Встряхнуло этот террариум единомышленников — мама не горюй! Андронов и Коба писали, что эмигранты то ли восемь, то ли девять публичных дискуссий устроили, одна закончилась пощечиной, одна — натуральным мордобоем. Но ничего так, нужные мысли зашевелились, товарищ Урицкий, например, так прямо и заявил “Пристрелите меня, если я начну делать такое, как в книге”.

В фаланстере наскоро перевели “Кровавое колесо” на шведский и передали местным социал-демократам. Тех вообще проняло до печенок, и какая-то сволочь кинулась за милицией, в смысле, в Шведскую академию. Вот только Нобелевки мне и не хватало…

***

— Ловко, это они ворота и двери за полминуты вскрыли?

— Обученные, Митрич, — довольно усмехнулся Федоров.

Вернулся он из армии осенью, по ранению, и ходил с палочкой. И руководил службой безопасности Центросоюза. Вернее, конгломератом из артельных сторожей, десятка юристов, нескольких сотен боевиков и работавших под его крышей ребят Савинкова.

Из двора дома в другом конце грязного переулка между Мещанских улиц порскнуло полтора десятка “клиентов”, а местных парфюмеров уже ставили носом к стене федоровские орлы.

— Все точно, “одеколон номер три”, — подбежал и просунул склянку в окно машины один из них.

Я с некоторым удивлением посмотрел на Ивана.

— Спирт. Пополам с водой да лимонная эссенция, — объяснил Федоров. — Если с апельсиновой, то это “номер четыре” и так далее.

— Торгуют в обход запрета? — догадался я.

— А как же, про парфюмерию ведь губернатор ни слова не сказал, и продавать ее можно хоть днем, хоть ночью. И это еще туда-сюда, на Хитровке ханжой, то бишь денатуратом торгуют. Разводят клюквенным квасом и торгуют.

— Восемнадцать тысяч, — доложил еще один боевик.

— Ваня!!! — взвыл я. — Ты что, бабки с них сшибаешь?

— Конечно…

— Немедленно отзывай своих и поехали отсюда.

Как оказалось, таким способом Ваня пополнял кассу “практиков”. Отменно организованный налеты на подпольные “винокурни” проходили стремительно и приносили изрядные суммы денег.

Но.

Я хорошо знал, во что вылился “сухой закон” за океаном, так что нехрен лезть на эту кривую дорожку. В боевики идут люди определенного склада и ну вот совсем незачем растить из них рэкетиров. Что я и высказал Ване в довольно резких тонах.

— Они людей спаивают!

— Ага, а после твоих налетов что, не спаивают? Точно так же, только цены выше задирают. А рано или поздно вы засветитесь. И знаешь, что скажут?

— Скажут, что мы за трезвость, — буркнул Иван, глядя в угол и потирая лежащие на столе громадные кулаки.

— Хрена там! Скажут, что социалисты прикрывают тех, кто спаивает! А на пьяные деньги свои газетки печатают! Не отмоемся! В общем так, товарищ Федоров. Я, как член Исполкома, приказываю эту деятельность свернуть.

— А чем людей занимать прикажете, товарищ Большев?

— Спекулянтами. Теми, что продовольствие придерживают.

— Что, деньги с них требовать? Так скажут, что социалисты прикрывают, — довольно ехидно отпарировал Ваня.

— Продовольствие изымать и раздавать в рабочих поселках и деревнях. Как Робин Гуд.

— Как кто?

— Благородный разбойник из Англии, в древности, лет семьсот назад. Грабил богатых и раздавал бедным. Вот ты и займись, сам знаешь, сколько всего попрятано как “залоги по кредиту”.

— Тяжело, — задумался Ваня. — Деньги то что, сунул в карман и пошел, а муку там или сахар вывозить надо. Хотя… можно ведь липовые накладные сделать и забрать как бы от имени хозяина… нет, не выйдет. Они же могут со склада позвонить.

— Ваня, ты же умный, ты же почти все сам придумал, ну?

— Провод перерезать?.. Нет! Своего монтера найти, переподключить, пусть звонят!

— Ну вот! Поговори с ребятами Крамера, продумайте все от и до и вперед. И с едой в городе полегче будет, и спекулянтам с банкирами козью морду сделаете, и поддержка в народе вырастет.

***

Митя нашелся летом, в плену.

Взяли его тогда контуженным, без сознания. Всю дорогу в плен он проделал в санитарной телеге, еще неизвестно, смог бы он пережить пеший переход — немцы гнали пленных, невзирая на офицерские звания, по 40 километров в день и очень скудно кормили.

Поначалу они даже не стеснялись мародерить с русских солдат хорошие сапоги “в обмен” на свою хреновую обувку. И еду прижимали, хотя продовольствия в Германии пока хватало, но русский солдатский паек с фунтом мяса в день был для немцев недосягаемой мечтой.

Первое письмо от Мити пришло из офицерского лагеря в Нейсе. Не в чистом поле, слава богу, но пленных поначалу разместили в старых складских казематах без окон, в принципе без дневного света. А куда не заглядывает солнце, туда приходит врач и вот медицину, санитарию и гигиену немцы поставили отлично. Всем прибывшим партиям каждый день лепили одну за одной прививки, от оспы, холеры, чумы и бог знает, чего еще. Руководил этим военный врач, поток не останавливался, следующую прививку делали строго по графику, а есть там осложнения от предыдущей или нет, немцев не волновало.

Как только стал известен адрес, туда, помимо наших писем, отправились и организованные Эйнштейном и Вельяминовым посылки из нейтральной Швейцарии. С едой и немецкими марками в обложках книг — все настоящие деньги, русские или немецкие, у пленных изымали и вместо них всучивали по грабительскому курсу “боны”, на которые, опять же по бешеным ценам, торговали всякой фигней в кантине при лагере.

Слава богу, весной пленных перевели в деревянные бараки в самом городе, где даже разрешили оборудовать церковь в бывшем манеже. Да и лагерное начальство относилось к Мите хорошо — он свободно владел немецким и стал кем-то вроде переводчика при старосте лагеря, полковнике-артиллеристе.

И почти сразу после переезда в лагерь доставили после лечения чудом выжившего поручика Морханова, который тут же стал подбивать Митю на побег.

Две недели они помогали полковому священнику, тоже военнопленному, заодно расколупали старый заколоченный люк для сена и в один из вечеров, после богослужения, сумели остаться в “церкви”.

И связь с Митей снова пропала.

***

Осень 1915

— Ну рассказывай, Василий, что да как.

— Сам знаешь, Митрич, дела не ахти, — мрачно начал Баландин. — Урожай спасать надо.

Состояние председателя образцового колхоза было на грани. Месяц назад пришло извещение что его сын, Василий Баландин-младший, погиб “за веру, царя и отечество”. А еще попытки этой самой “веры-царя-отечества” выжать досуха с такими трудами выстроенное. Того и гляди, сорвется и наделает глупостей, так что вызвал я его в Москву, чтобы немного отвлечь, сам не поехал — полицейский надзор за мной никто не отменял.

— Вся сволота… — Василий оглянулся на дверь и понизил голос.

— Не боись, тут чужих нет.

— Да, знатные хоромы ты отстроил, — покивал он головой. — Но все равно, боязно.

— Так пошли в лес, там точно никого.

— Помещики гадят, — продолжил Баландин, как только мы углубились на тропинки Сокольников. — Мы же им всем цену сбивали, так теперь, как почуяли, что нас прижали, так и отыгрываются. Уездное собрание под ними, чиновники за них, с исправником и судьей вась-вась, вот и давят.

— Что, и фон Мекк?

— Нет, Николай Карлович нет, наоборот.

— Попробуем помочь. Вечером пара человек подъедет, только наперед запомни, ты их знать не знаешь и никогда не видел.