– Да. Это ужасная трагедия. Около тринадцати тысяч человек.

Значит, ужасное предсказание Жозефа было не таким уж и абсурдным.

– Откуда вы знаете?

– Как я уже сказал, у меня есть друзья. Большинство арестованных отправили в Дранси к северо-востоку от Парижа, это большой концентрационный лагерь. Вы говорите, что ваш отец был среди них? Мне жаль это слышать.

– Да. – Ева все еще не была до конца уверена, что может доверять этому человеку. И она впервые услышала о концентрационном лагере. – Я хотела бы исправить эту ошибку, но у меня нет необходимых документов.

– А, понятно. Что ж, мадемуазель Фонтен, я мог бы вам в этом помочь.

– Правда? – У Евы перехватило дыхание.

– Конечно. Если вы поедете в Дранси с письмом от аргентинского консула, в котором будет указано, что ваш отец – гражданин Аргентины, властям придется освободить его, – буднично пояснил отец Клеман. – Видите ли, немцы заключили договор с правительством Аргентины. Они не должны арестовывать их граждан, даже евреев.

Ева удивленно открыла и закрыла рот. Ей и в голову не могло прийти, что понадобятся подобные бумаги. Но, разумеется, она не могла просто так заявиться к воротам лагеря и предъявить удостоверение личности отца, пусть даже и очень хорошо подделанное; этого явно было бы недостаточно.

– У вас есть друзья в аргентинском посольстве? – осторожно спросила она.

– Нет. – Отец Клеман поймал ее взгляд. – Но я знаю, как выглядят их документы. И в моем распоряжении много материалов. Я очень хочу вам помочь, мадемуазель. Однако и мне нужна ваша помощь. Есть бумаги, над которыми требуется поработать.

– Я понимаю.

– Может, обдумаете все хорошенько? – Он подвел Еву к двери, открыл ее и проводил девушку до выхода из церкви. Ева чувствовала себя совершенно растерянной. На мгновение она представила себя среди стеллажей с книгами в парижской библиотеке, где она волновалась только о том, как защитить диплом по английской литературе. Но затем реальный мир снова вторгся в ее жизнь. – Если вам это интересно, сегодня после наступления темноты приходите в церковь, но только одна. И клянусь своей жизнью, вы, мадемуазель Фонтен, и ваша мать можете доверять мадам Барбье.

– Даже после того, как она рассказала вам о нас?

Отец Клеман подошел к резной входной двери и взялся за ручку из кованого железа.

– Вы считаете, это предательством? Не думаете, что она пыталась спасти вас обеих?

Так и не получив ответа на этот вопрос, он распахнул дверь. Внутрь ворвались солнечные лучи, которые на мгновение ослепили Еву. Она повернулась, чтобы попрощаться со священником, но он уже исчез в глубине церкви, оставив Еву наедине с мучившими ее вопросами.

Май 2005

Бен примчался ко мне через тридцать пять минут после того, как я позвонила ему и сообщила, что через восемь с небольшим часов улетаю в Берлин и буду очень признательна, если он отвезет меня в аэропорт.

– Мам, ты с ума сошла? – набросился он на меня сразу, без лишних церемоний, едва я открыла ему дверь. Он стоял на пороге моего дома, на лбу у него выступали капли пота – свидетельство флоридского зноя. – Ты вдруг ни с того ни с сего решила улететь в Германию, а я должен вести себя как ни в чем не бывало?

– Мне все равно, как ты себя будешь вести, – пожала я плечами. – Мне нужно, чтобы ты отвез меня в аэропорт. Но ты, дорогой мой, рановато приехал.

– Мам, это выглядит очень странно, согласись. – Он вошел в дом, я закрыла за ним дверь, мысленно готовясь к спору. Чем он становился старше, точнее, чем становилась старше я, тем сильнее крепла его уверенность в том, что именно он знал, как для меня будет лучше. В последнее время наши битвы умов обычно сводились к его попыткам убедить меня переехать в дом престарелых – для моего же блага. Но зачем? Я полностью контролирую свою умственную деятельность, зрение и слух у меня почти такие же, как полжизни назад, я хожу на работу и могу самостоятельно доехать на автомобиле до магазина или врача. Да, три года назад я перестала косить траву на лужайке перед домом из-за того досадного эпизода с тепловым ударом. Но теперь этим занимался очаровательный садовник, который обходится мне всего в шестьдесят долларов в месяц.

– Я не понимаю, что тебя смущает. – И, повернувшись к нему спиной, я пошла в спальню, где на кровати лежал мой раскрытый чемодан. – Мне нужно собрать вещи, милый.

В моей комнате много книг, большинство громоздились тяжелыми кипами на прогнувшихся под их весом полках книжного шкафа, который собрал Луис много лет назад. В этих книгах истории других людей, и я провела всю свою жизнь, растворяясь в них. Иногда ночами, когда темно и тихо и я совсем одна, я спрашивала себя, удалось бы мне выжить, если бы эти страницы не помогали мне убегать от реальности? Но, с другой стороны, возможно, они лишь служили оправданием для моего нежелания жить своей жизнью.

– Мама. – Бен зашел следом за мной в комнату. – Объясни мне, что ты делаешь? Почему именно Германия? Почему именно сейчас? Ты никогда раньше не говорила про Германию! – В его голосе слышалось отчаяние, а также раздражение и досада из-за испорченного дня.

Я достала из нижнего ящика комода серый шерстяной кардиган. Интересно, в это время года в Берлине холодно? Я аккуратно свернула его и уложила в чемодан.

– Бен, я тебе многого не рассказывала о своем прошлом.

Бену теперь пятьдесят два года, он родился через много лет после того, как я распрощалась со всем, что напоминало мне о прошлой жизни. Но дети часто не могут понять, что их родители – независимые личности, со своими мечтами и желаниями; вот и Бен никогда по-настоящему не знал меня. Ему известно лишь то, чем я с ним делилась: мое тело, которое вскормило его; голос, который его отчитывал; руки, которые его ласкали. Но я гораздо сложнее, во мне заключено множество такого, что никак не связано с ролью матери и чего я никогда не позволяла ему увидеть.

– Прекрасно, – сказал Бен, ероша волосы, которые у него, в отличие от отцовских, густые и темные. К сорока пяти Луис почти полностью облысел, хотя и пытался мужественно прикрыть бо́льшую часть головы, зачесывая пряди с затылка. У меня так и не хватило смелости сказать ему, как глупо это выглядело. – Мам, давай поступим так. Ты подождешь несколько недель, а потом мы полетим вместе, хорошо? Я немного изменю свои планы, хоть будет непросто, но раз для тебя это так важно…

– Кажется, мы уже выяснили, что ты очень занятой и важный человек, – спокойно признала я. В этом я его подвела. Я люблю сына больше всех на свете, но время показало, что я совершила ошибку, позволив ему перенять жизненные приоритеты у отца, в то время как я была полностью погружена в мир книг. Почему меня не оказалось рядом, когда нужно было объяснить ему, что такое мужество, вера и отвага? Он хороший человек, я в этом не сомневаюсь, но слишком печется о своем успехе и почти не интересуется тем, что находится в наших сердцах. Я не такая.

– Мам, только не начинай снова, – ответил он усталым голосом. – Знаю, тебе кажется недостатком, что я переживаю за работу. Но, видишь ли, я люблю ее. И это не грех.

Не обращая внимания на его слова, я положила в чемодан темно-серое платье, а затем еще одно – сиреневое. Эти платья я купила много лет назад, потому что они напоминали мне о прошлом, и мне казалось уместным взять их сегодня с собой.

– Бен, – спросила я его, – скажи, я когда-нибудь рассказывала тебе о своей матери?

Теперь он обеими руками теребил волосы, напоминая чем-то безумного ученого.

– А это здесь при чем? – Я молчала, и он, вздохнув, опустил руки в знак своего поражения. – Нет, мама. Не рассказывала. То есть я знаю, что она была француженкой…

– Нет, она из Польши. Как и мой отец.

На мгновение он взглянул на меня обескураженно.