Пул кивнул. И все же Монга заставил три раза повторить вслух эти фразы, и только потом расслабился и прилег.

– Надо набираться сил, – устало произнес он, а через минуту спохватился. – Где же будете спать вы, юноша, ведь я, кажется, занял ваше место?

Мальчик махнул рукой:

– Не беспокойтесь, я притащу еще пару тюков соломы.

Его подмывало спросить, зачем нужна корректировка орбиты планеты, и какой катастрофы не избежать никакими силами, но Монга выглядел таким изможденным, что он не решился.

Ночью Пулу приснился трехрукий Уток. Мутант гонялся за ним по пустынной улице, в каждой руке держа по кинжалу. Пул убегал со всех ног, прятался в подворотнях, снова убегал, но страшный разбойник не прекращал преследования. В конце концов ему удалось настичь Пула, но руки мутанта неожиданно превратились в щупальца, а кинжалы в длинноствольные пистолеты. Уток, хихикнув, прицелился, и сразу из трех стволов громыхнули выстрелы. Вскрикнув, мальчик проснулся.

Сквозь пыльное окошко пробивался предрассветный сумрак, тянуло сыростью, веяло прохладой. За перегородкой в коровнике невнятное бормочет Гиза; приглушенно звякнуло ведро. Пул догадался: это мачеха, проходя мимо, ударила в дверь кулаком, отчего он и проснулся. Нужно вставать, идти работать по хозяйству.

За дверью мальчик, как обычно, нашел свою дневную пайку: миску с перловкой и ломоть черствого хлеба. Утренний туман клочьями висит в низинах, бодрит свежестью, и прежде чем взять еду, Пул сладко потянулся. За каменным забором в заброшенном саду загомонили птицы, радуясь наступлению дня. Диск, завидев хозяина, приветливо замахал хвостом. Пул отломил от булки и бросил ему краюху хлеба. Затем вернулся в сарай и накрыл на пне для старика завтрак. Пробудившись, тот почувствует голод.

После этого мальчик взялся за работу: натаскал из колодца воды скотине, разложил по кормушкам сено, курам насыпал проса. Гиза, кутаясь в старый, затертый халат, спросила об улове, а услышав ответ, принялась ругаться. Пул старался не слушать; эти ругательства он знал наизусть. Сквернословие для мачехи было жизненно необходимым; если она не ругалась, ей становилось плохо. В такие минуты она начинала беспокойно топтаться на месте, хлюпать не подходящими ей по размеру отцовскими калошами и, поминутно поправляя завязанный на затылке платок, сердито посвистывать коротким носиком.

Справившись с делами, мальчик проскользнул за сарай, где находился тайник с деньгами, отсчитал несколько монет и отправился на поиски Ганита Печено.

Площадь, несмотря на раннее утро, гудела как растревоженный улей. Торговцы разными голосами наперебой расхваливали товар.

– Инопланетные туфли, не имеют сносу, отдам почти даром, – кричит бородатый мужлан в синей рубахе.

– Икра баркасской ящерицы, деликатес, – звонким голосом перебивает толстая краснощекая баба.

У ветхого лотка молодая девица торгуется с загоревшим до черноты продавцом рыбы; где-то гремит музыка – начинал представление заезжий цирк. Народу собралось много, и торговцев, и покупателей, с равнины наехали фермеры, заполонив площадь телегами и дрогами.

Пул пробирался сквозь толпу, направляясь к портовой улице. На рынок он зашел за продуктами и теперь нес в руках увесистый сверток, с куском ароматного сала и парой десятков картофелин. На первое время хватит.

В двух шагах от Пула кто-то крикнул:

– Держи вора!..

Маленьким людским водоворотом возникла толчея, и тот же голос добавил:

– Бей его, бей негодяя!.. – Раздались звуки глухих ударов, жалостливые стоны.

Толпа зевак хлынула в том направлении, но Пул не позволил себя увлечь течению; обогнув пару телег, он вышел на портовую улицу и заспешил к порту.

У пристани бодрый прибой жмет деревянные корпуса кораблей к причалу; поскрипывают снасти; ветер хлопает разноцветными флагами; в нос бьет крепкий запах дегтя и рыбы; слышится матросская песня. С палубы трехмачтового брига докеры, стуча башмаками по настилу, скатывали по сходням деревянные бочки. Одна сорвалась в воду, обдала рабочих брызгами; послышалась крепкая брань. Белая шхуна, похожая на альбатроса, взяла курс в открытое море. Подгоняемые дудкой боцмана, матросы акробатами запрыгали по реям, ставят паруса. Юнга, примерно ровесник Пула, карабкаясь по вантам, помахал ему рукой – во взгляде юного морячка читалось горделивое превосходство. Пул усмехнулся и пожал плечами, как бы говоря: ну и что, я тебе нисколечко не завидую.

Он в самом деле не испытывал зависти. Морские путешествия захватывали, но в сравнении с космическими перелетами, выглядели детской забавой. Не на морском корабле мечтал Пул отправиться в путешествие, и не от этой пристани. Космопорт находился в соседнем городе, в Аркине, по прямой линии верст сорок с лишним. И хотя Пул ни разу там не был, по рассказам отца прекрасно представлял то место.

…На огромной бетонной площади десятки стартовых площадок; некоторые временно пустуют, чернея обожженными, оплавленными по краям стартовыми упорами; на других – узкие корпуса звездолетов. Внезапно раздается оглушительный взрыв, перерастающий в протяжный рев, и дальний корабль, извергая пламя, вздрагивая корпусом, устремляется в небо…

Не так давно Пулу приходило в голову, устроиться на шхуну юнгой. Он даже навел в порту справки. Но выяснилось, что юнгам не платят жалования. Их берут на корабли из жалости, кормят, обучают морскому делу, но ничего не платят. А это закрывало дорогу в навигаторскую школу…

Нужную таверну Пул узнал издали. Фанерная звезда над входом – правда, не алая, а светло-коричневая, – бросилась в глаза за пару кварталов. Двухэтажная, каменная постройка ничем не отличалась от других строений порта. Окна первого этажа покрыты слоем краски, чтобы внутри терялся ход времени; над крыльцом тускнеет поблекшая вывеска. У приземистой двери, прямо на брусчатке, бормоча ругательства в рыжую бороду, сидит бродяга с пропитым лицом. Он попросил у мальчика монетку на опохмел.

Войдя, Пул остановился на пороге. Таверна, несмотря на ранний час, переполнена посетителями. Зал тонет в сумерках; единственный фонарь у стойки обволокло плотной завесой смоляного дыма. Режет глаза, мелькают неясные тени и силуэты. В глубине гремят пивные кружки, гомонят хмельные голоса, кто-то безудержно хохочет. Рядом послышался удушающий кашель.

Пул прошел к стойке. Там на высоких деревянных табуретах потягивали пиво два матроса. Маленькая женщина в белом фартуке и чепце, стройная и миловидная, за прилавком мясным ножом режет вяленую рыбу.

– Почему вы нас за темноту держите, – говорит она с деревенским акцентом. – Видели мы и пароходы, и атомоходы, и более того!.. Это они в Грэг никогда не заходят, а, если хотите знать, мы с мужем когда-то жили в Аркине. Там цивилизация, ни то, что здесь. Если бы мужа с планетохода по возрасту не списали, мы бы сюда не переехали. Правда, дорого там все.

Она дорезала рыбу и увидела Пула.

– А тебе чего, юнец? – воскликнула она. – Не рано ли по таким местам шляться?

– Я по делу, – насупившись, ответил мальчик.

– Какой он важный, – улыбнулась женщина, подмигивая матросам. – И по какому – такому делу?

– Я ищу Ганита Печено. Мне сказали, я могу его здесь найти. – Пул обиделся на «юнца».

Улыбка исчезла с губ женщины. Опустив глаза, она схватила тряпку и взялась протирать стойку, хотя та была идеально чистая.

– А нету мужа, в Аркин уехал и неизвестно когда вернется.

Она бросила на мальчика жгучий взгляд и скрылась за дверью, задернутой холщевыми шторами.

Пул остался в недоумении; такого поворота событий он не ожидал. Мальчик взобрался на такой же табурет, на каких сидели матросы, и принялся ждать. Что-то ему подсказывало – женщина лукавит.

Один матрос рассказывал другому, как в море пиратский корабль наткнулся на военный крейсер и не успел спустить пиратский флаг.

– Без всяких переговоров, тот его в щепки… Бац!!! – подытожил рассказчик.