Комбат, страшно матерясь, оторвался от стереотрубы:

– Что делают, что делают! Побьют ведь всех!.. Макаров, поднимай роту!

– Рота! Примкнуть штыки! Вперёд!

И рота нестройной цепью выплеснулась из траншеи и побежала на холм. А там уже гремели взрывы гранат, автоматные очереди и шёл рукопашный бой в траншее и блиндажах.

– Колесников! – крикнул комбат. – Бери миномётчиков – и туда же!

И расчёты бесполезных теперь миномётов тоже кинулись в бой.

Колесников, перепрыгнув через заваленный трупами окоп боевого охранения, бежал впереди миномётчиков к первой траншее. Там уже всё было кончено – бойцы добивали оставшихся немцев, кидали гранаты в блиндажи. Ротные пулемётчики без команды катили уже свои «максимы» на холм, с флангов доносилось «ура» второй роты и густая пулемётная стрельба отделения Грошева.

И немцы дрогнули! Они стали вначале организованно, огрызаясь огнём, отходить из второй траншеи по направлению своих позиций – к соседнему опорному пункту, откуда уже летели немецкие мины. Однако в чистом поле снег сыграл с немцами плохую шутку: в свете разгорающегося дня они были видны, как мухи в сметане. Подоспевшие «максимы» довершили разгром – мало кто ушёл живым.

Макаров с телефонистом и ординарцем в присутствии комбата уже обживались в немецком блиндаже. Праздновать победу было ещё рано – надо было собрать раненых и трофейное оружие, похоронить убитых, поправить окопы, накормить бойцов.

– Товарищ политрук! – Колесникова кто-то дёрнул за рукав полушубка. Позади стоял пожилой мичман в форменке и фуражке, зябко кутаясь в окровавленную немецкую шинель.

– Мы сейчас уходим. Вы уж там похороните наших отдельно. И лейтенанта тоже – убили его ещё внизу, в окопе. Хороший был парень и командир отличный. Ребята озлобились и кинулись дальше…

– Хорошо! Сделаем всё как надо.

Уцелевшие моряки погрузились в одну машину, в другую бережно положили раненых, укрыв шинелями. Подцепив орудия к передкам, ушли конные упряжки артиллеристов, так и не дострелявших свои осколочно-фугасные снаряды.

Проводив моряков, Колесников вернулся на холм, в новый уже ротный КП, около которого складывали в кучу трофейное оружие. Старый солдат Мищенко был прав: станковые пулеметы МГ-08 на неуклюжих треногах и чешские ручные пулемёты «Ческа збройов-ка»[9] с магазином наверху тут присутствовали.

Возбуждённый победой, сияющий Макаров вместе с комбатом рассматривал на столе немецкие документы и карты.

– Знаешь, часть эта формировалась в Австрии и прибыла сюда прямо с колёс. Так что необстрелянные нам немцы достались. Но моряки-то, моряки как себя показали!..

Лейтенант Колесников, который начал воевать ещё в 1920 году с поляками, не находил особых причин радоваться. За какую-то малую высотку положили столько молодых и здоровых людей. А сколько этих высоток ещё будет…

Моряков похоронили вместе с их командиром. Дали залп из винтовок. На могильном холмике поставили пирамидку, сколоченную из снарядных ящиков. На неё прибили бескозырку, и налетевший ветер уже трепал её ленточки с якорями. Наконец прибыло пополнение, и рота снова стала полнокровной.

В вечерней сводке Совинформбюро голосом Левитана прозвучало, что на Калининском фронте шли бои местного значения. Война была ещё впереди.

Для замполита стрелкового батальона Колесникова война закончится после тяжёлого ранения в августе сорок четвёртого на Сандо-мирском плацдарме.

118-я стрелковая дивизия, недавно прибывшая с переформирования после боёв под Тирасполем и Яссами и проделавшая большой марш из Молдавии в Польшу, была сразу переброшена на Сандо-мирский плацдарм. Её полки вели ожесточённые бои с отчаянно сопротивлявшимися немцами, то и дело отбивая контратаки и переходя в наступление. Потери в наступлении были большими, в стрелковых батальонах уже оставалось немного больше половины списочного состава. Резервы таяли. Маршевые роты в дивизию хотя и подходили, но сразу же направлялись в бой.

Поздно вечером лейтенанта Колесникова вызвали в политотдел дивизии. Наконец-то закончилось его затянувшееся после госпиталя вынужденное пребывание в офицерском резерве, закончились постоянные перемещения то в учебный батальон, то в гаубичную батарею и нескончаемые дежурства по штабу.

Только недавно отбили немцев, переправившихся через Вислу и пытавшихся отрезать наш плацдарм от переправ. Ожесточённые бои шли два дня, 13 и 14 августа 1944 года. Сводный батальон резерва, где Колесников временно был замполитом, несколько раз ходил в атаки, четырежды попадал под огонь немецкой тяжёлой артиллерии и отбил атаку роты «пантер», бивших прямой наводкой по их окопам.

Помогли штурмовики «Ил-2» и «катюши», нанёсшие массированный удар по наступающим танкам и пехоте. Немцев отбросили за Вислу, мало кто из них ушёл.

Зам начальника политотдела дивизии, седой как лунь подполковник Ямщиков, знавший его ещё с Калининского фронта, сказал:

– Ну что, Колесников, кончились твои «посиделки». Идёшь в 527-й полк, к майору Крюкову – у него замполит во втором батальоне, капитан Мостовой, выбыл вчера по ранению. Повезёшь с собой партбилеты, отдашь на месте парторгу полка, капитану Зеленину. Сейчас возьми предписание – и на переправу. Там колонна с боеприпасами через час в полк пойдёт, с ней и доберёшься. Мы сами завтра-послезавтра тоже на плацдарм перебазируемся… Всё, лейтенант, давай. Не подведи…

Лейтенант хорошо помнил капитана Мостового по встречам на совещаниях, последний раз виделись в местечке Луковец под Львовом, ещё в июле. Жаль, хороший мужик, ладно хоть живой остался.

Ямщиков пожал руку на прощание и отвернулся к телефону.

Лейтенант, прихватив вещмешок, шинель и полевую сумку, наскоро попрощался со знакомыми штабными офицерами и побежал на переправу через Вислу.

Там уже стояла колонна «студебеккеров», гружённых боеприпасами и готовых к отправке. Через полчаса они уже медленно двигались по прогибающейся под колёсами понтонной переправе. Хотя немцев отогнали довольно далеко, переправы ещё были в зоне действия огня немецкой дальнобойной артиллерии с флангов, и столбы воды то и дело взлетали на реке. Дня не проходило, чтобы сапёрам не приходилось сращивать настил и менять понтоны. Над переправой барражировали наши истребители, время от времени вступая в бои с немецкими пикирующими бомбардировщиками «Ю-88», пытавшимися днём и ночью прорваться к переправам под прикрытием «мессершмиттов» и «фокке-вульфов».

По обоим берегам почти колесо к колесу стояли зенитки – целый лес стволов, задранных в небо. Днём переправы закрывались дымом, машины и танки едва ползли. По серой и мутной Висле сверху густо плыли трупы наших и немецких солдат, вздувшиеся лошадиные туши, а также снарядные ящики и прочий хлам, – немцы беспрерывно пытались блокировать плацдарм.

Сапёры на лодках всё это вылавливали, не давая подплыть к бонам заграждения. Поток машин, танков, самоходок, обозных фур и пехотных колонн не прекращался ни днём, ни ночью – с плацдарма готовилось наступление, накапливались силы, которых прожорливый фронт требовал ещё и ещё.

За колонной пристроились две самоходки СУ-76, шедшие из ремонта, дальше шла колонна «студеров» с зачехлёнными приземистыми длинноствольными противотанковыми 100-миллиметровыми пушками. У солдат, сидевших на снарядных ящиках, на рукавах гимнастерок были нашиты чёрные ромбы со окрещёнными стволами – отличительный знак противотанкистов.

Сержант, сидевший рядом с Колесниковым в кабине, почтительно сказал:

– ИПТАП [10] пошёл. Отчаянные ребята – танки на прямой наводке лупят. Насквозь «тигру» прошибают. Но долго не живут.

– А кто на передке-то долго живёт? Оттуда, брат, две дороги – или в Наркомздрав, или в Наркомзем, – откликнулся шофёр.