То, что я поступила в Сеульский университет, несмотря на то, что я вряд ли смогу постоянно учиться там в будущем, теперь можно было использовать с выгодой для себя, но это было нелегким делом. Я решила, что, даже если не смогу устроиться на работу и буду расстроена, словно провалила вступительные экзамены, я не хочу сожалеть, что не попробовала. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы заполучить работу, на которой мне может сыграть на руку мое неоконченное высшее образование. Мне хотелось поскорее начать работать.

Дом директора Хо оказался очень высокой старинной постройкой с внушительными воротами и закругленной черепичной крышей. Однако, когда мы вошли во внутренний двор, не было ощущения, что мы попали в обычный жилой дом. Перед деревянным полом крытой террасы дома для приема гостей было разбросано больше десяти пар резиновых галош и кроссовок, внутри комнат слышался шум работы десятка швейных машинок. Под стрехой стопкой лежали свернутые в рулон разноцветные материалы, сложенные друг на друга, в огромной коробке валялись спрессованный мусор, отходы и оставшиеся после раскроек куски ткани. Главный дом, возвышавшийся над каменной террасой, выглядел тихим и величественным. На мгновенье мне показалось, что жизнь в шести больших комнатах была роскошной и хозяева дома купаются в золоте.

Навстречу нам из кухни вышла женщина и пригласила в дом. Директор Хо оказался приятным на вид мужчиной, которому, похоже, еще не исполнилось сорока лет, он был одет в куртку и брюки из мёнчжу^[76]. Он встретил нас сидя, спрятав ноги под одеяло из искусственного шелка, постеленного на арятмоге. Вместе с ним была красивая девушка моего возраста, видимо, любовница. Они сидели в расслабленных позах и шутили, словно только что у них была легкая любовная перебранка. Как же надо презирать человека, чтобы пригласить его к себе, будучи с любовницей, и даже не подумать встать? Я почувствовала обиду, но когда увидела рамку перед трюмо, в ней оказалась свадебная фотография директора и этой девушки. Странно, из-за каких-то пустяков настроение у меня то улучшалось, то ухудшалось.

Директор Хо был человеком, не любящим формальности: пригласив нас сесть на арятмог, он простодушно предложил спрятать ноги под одеяло, которым укрывался сам. Затем, когда чуть погодя женщина принесла из кухни столик с завтраком, упрекнув ее, что она не подала лишние чашки и ложки, он предложил разделить с ними трапезу. Ноги у нас сильно замерзли, поэтому мы сели на арятмоге, но завтракать мы решительно отказались. Во время еды и после завтрака он проверял меня и, не спрашивая о намерениях, сразу начал обращаться со мной как со своим сотрудником. Судя по тому, как он шутил, говоря, что его, окончившего только неполную среднюю школу, забавляет, что на него работает студентка Сеульского университета, можно было понять, что меня взяли. Я откровенно призналась, что сомневаюсь в том, что справлюсь, потому что, хотя и поступила на факультет английского языка, не долго там проучилась, вдобавок у меня не было опыта в разговорном английском и я ни разу не разговаривала с иностранцем. Он, громко смеясь, сказал, что видел много людей в РХ, которые ударно учились, но не могли говорить по-английски лучше него. Затем он добавил, что у него уже есть человек, хорошо говорящий по-английски, а мне достаточно будет ему помогать читать и писать. Мне стало совсем непонятно, что же я буду делать. Сначала захотелось узнать все сразу, но потом я решила, что разберусь во всем, когда выйду на работу и с головой окунусь в дела. Постепенно я чувствовала себя все более растерянной. Директор, возможно, подумал, что я набиваю себе цену, и стал обращаться со мной непринужденно, как со своим человеком.

— На работу выходите с завтрашнего дня, потому что на оформление временного пропуска уйдет целый день. Да, кстати, раз уж вы здесь, может быть, осмотрим фабрику?

Он называл «фабрикой» дом для приема гостей, который мы видели из внутреннего двора. На фабрике шили пижамы из разноцветных тканей. Там была такая суета и так много людей, что, казалось, ногу некуда было поставить, но когда я привыкла к мелькавшим людям, я стала замечать в хаосе структуру. Кроме закройщика, все работники фабрики были женщинами. Я была поражена, впервые увидев автоматизированное швейное производство. Несмотря на то, что в женской школе мы потратили почти целый семестр на изучение работы швейной машинки, мы с трудом шили пакеты для ложек и вилок или сшивали края подушек, а тут красивая вышивка, словно нарисованная, в мгновенье ока выходила из-под иглы швейной машинки, ничем не отличаясь от традиционной ручной вышивки. Если на первой машинке, к которой я стояла ближе всего, на пижаме вышивались разнообразные рисунки с драконами, павлинами или цветами пиона, то на следующей, подогнав заднюю часть к передней, к пижаме пришивали рукава и воротник в китайском стиле — выходила пижама-куртка. Затем, подобрав брюки по цвету, собирали комплекты и клали в коробки, сортируя их по размерам. Пижамы шили из плотного и прочного блестящего искусственного шелка, на нем даже было жалко делать вышивку. Если пижамы продавали иностранным военным, их шили из атласа настолько некрасивого цвета, что если бы их давали бесплатно, то мы с сестрой, наверное, и тогда не надели бы их. Но, к моему удивлению, за один такой комплект выручали двенадцать долларов и двадцать центов. Я не знаю, какой был тогда официальный курс доллара, но если эти деньги поменять у валютчика, сумма была огромная. Нам этого хватило бы, чтобы спокойно прожить целый месяц.

— В магазине мы зарабатываем лишь в день зарплаты янки, тогда выручка доходит до двадцати тысяч долларов в день, — с оттенком гордости в голосе сказал директор Хо. — Смогу ли я усидеть, не заработав таких денег? В горячую пору фабрика начинает работать по ночам. Мисс Пак, вам тоже, если будете упаковывать пижамы, некогда будет вздохнуть.

Услышав эти слова, я поняла, что меня не выгонят, даже если я не смогу говорить по-английски, но мое самолюбие было задето, ведь он сказал, что меня могут использовать в качестве хаппари^[77]. С другой стороны, я ничего не могла изменить, и мне оставалось лишь тяжело вздохнуть и смириться. Осмотрев фабрику, я согласилась выйти на работу на следующий день, но, уже стоя на улице, не удержалась и откровенно сказала сестре, что расстроена.

— Нет, вы посмотрите на нее! Разве это не то, о чем ты мечтала? Ты же знаешь, как я волновалась, боясь, что если скажу, что ты училась не на факультете английского языка, тебя попросят делать тяжелую и грязную работу.

— Я думала, что РХ — другой мир, а тут шьют пижамы, какие и черти надевать не захотят. Было бы так чудесно продавать американские жевательные резинки и сигареты, а не этот ужас.

— Прежде чем разглагольствовать, знай, что выражение «Когда идешь справлять большую нужду, ощущение не то же, как когда ее справишь» как раз про таких дурочек, как ты. Разве несколько дней тому назад не ты хотела работать на рынке «Донам» хотя бы продавцом? Я думала: «Пусть я потрачусь, но я хочу, чтобы этот ребенок увидел хотя бы раз, как РХ выглядит изнутри».

Сестра помогла мне устроиться на работу, поэтому она, не переживая о моих чувствах, говорила прямо все, что хотела. Странно, но мне совершенно не было обидно. Конечно, она была не права, я хотела работать в РХ, но я словно вошла в совершенно другой мир, сердце бешено колотилось, душа волновалась. Слушая ее, я поняла, что роль тени мне надоела. Мать, потеряв единственного сына, говорила, что она не ждет никакой радости в будущем, олькхе стала еще одной вдовой. Они решили, что, раз не могут умереть, ничего не остается, как жить дальше, но у меня, мол, есть возможность стать счастливой. Я подумала, что прошло достаточно времени, когда я была обязана выражать сочувствие матери и олькхе. Впервые за долгий период я ясно почувствовала, как внутри меня приятно зашевелилось желание жить. Несмотря на то что я прошла огонь, воду и медные трубы, мне исполнился всего двадцать один год — самый цветущий возраст.