Да ее и не было никогда, второй ноги. Случается же, родится человек с одной ногой? Это – о Веснухине.

Вот стоят два друга Насонов и Веснухин. Точнее, три товарища, прямо как у Ремарка – Насонов, Веснухин и конь Арктур. Улыбаются. Или поют. По обыкновению жгут каминные спички. У Насонова всегда с собой пачка – другая на случай триумфа. Стоят, улыбаются или поют. На двоих три ноги. Точнее, на троих – семь. Незабываемое зрелище.

Арктур живет у Насонова. Ему, конечно, тесновато в двухкомнатной квартире полковника, но он безропотно терпит.

Стоит в коридоре. Коридор длинный.

Если хочется поваляться, пятится на кухню. Кухня просторная.

И вечное ворчание супруги Веснухина Полины Ивановны терпит. За долгие годы совместного проживания только два раза получала она копытом. И то, пожалуй, спросонья.

Все же мужчины и женщины отличаются друг от друга.

– Все же мужчины и женщины отличаются друг от друга. Не в пользу женщин, – размышляет страдающий бессонницей Арктур, коротая гулкие январские ночи, – и с чувством юмора у них плохо и вообще супружеская жизнь штука пресная: слишком много пыли и пустого сопения. Бабы бесстыжестью берут смолоду, а вот полководцев среди них встречать что-то не приходилось. Может быть, и есть, конечно, одна – две, не больше. Да, в шахматы играют, согласен, но как?

Вот и Ломоносов мужчина. И Хаслет, изобретатель легочного протектора.

Только один раз довелось примерить Арктуру специальный противогаз для лошадей. Это событие навсегда врезалось в его память.

Стоит, посапывает, бубнит про себя. Кони часто сами с собой разговаривают.

В 1905 году, в разгар русско-японской войны, вместе с членами экипажа крейсера «Аврора», направляющегося к берегам Страны Восходящего солнца, находилась парочка крокодилов, взятых на борт во время одной из стоянок в африканскому порту. Столь необычный «груз» объясняется просто: морякам разрешали брать с собой в плавание домашних питомцев. Конечно, домашними зверушками крокодилов можно назвать с трудом, но о вкусах, как говорится, не спорят. Крокодилам дали клички Сам и Того, устраивали для них плановые купания и даже пробовали приручить. Однако, как оказалось, дрессировка крокодилов – дело хлопотное, неблагодарное: улучив удачный момент, один из крокодилов бросился в океан и навсегда сгинул в его синих водах. Дневник командира в тот вечер пополнился заметкой: «Не захотел идти на войну один из молодых крокодилов, которого офицеры выпустили сегодня на ют для забавы, он предпочел выскочить за борт и погибнуть». Второй пресмыкающийся был убит во время Цусимской битвы**.

Пришел скверно выбритый Павел Сагадаев, толстеющий от разочарований актер вторых ролей. Перезревший плод и в переносном и в прямом смысле. Во время застолья, в особенности, когда он принимается читать монологи Макбета, трещины буквально на глазах образуются на его лице, что, несомненно, усиливает замышленный Шекспиром или группой жуликов, выдававших себя за Шекспира драматический эффект. Просто на глазах рушится человек, во всяком случае, его лицо. Когда бы это было перевоплощением, цены Сагадаеву не было бы. А так – черт знает, что такое творится с его физиономией.

Замечено, вне застолий ничего такого не происходит, хотя вне застолий Макбета он не читает. Вне застолий из него вообще слова не вытянешь.

Одним словом, вопросов много. И не только к данному конкретному актеру, но к театральному сообществу вообще.

Начать можно было бы так… здесь, думается, уместна хлесткая метафора…

Уж много лет ваш сад терзаем жалами да сорняками, в то время как плоды на ветвях да лапах перезревают и лопаются, издавая чудовищные звуки, отдаленно напоминающие вещий монолог!

Намек на Макбета. Догадались?

Доколе?!

Непременно припечатать в конце.

Доколе?!

Между тем, Павел одинок.

Я это к чему? Как часто в жизни усаживаемся мы мимо стульев, не попадаем кончиком нитки в игольное ушко, принимаем слона за Моську и наоборот! Вот обрати Сагадаев внимание на Юленьку, свей гнездо, глядишь, и лицо восстановилось бы, и сам Павел.

А Юленька? Взгляни на Павла новыми глазами, свей гнездо, глядишь, и солнце блеснуло бы, и раскинулась бы в слезах радуга-коромысло.

Так нет же. Каждый в своих грезах, каждый, намертво зажмурившись, журавля выглядывает. Оба суровеют и старятся.

Загиб и недоразумение.

Явились сестрички Блюм Рита и Марина, книгочеи и говоруньи.

Книжки предпочитают преимущественно о таинствах души. Оттуда интерес к стравинским четвергам. Книгочеи и говоруньи. Ни одна книжка ими до конца не дочитана. Достаточно пары фраз, и тотчас – дискуссия. Каждая спешит поделиться своими фантазиями и реминисценциями. Беседы могут длиться до трех суток. На каком-то этапе к дискуссии присоединяется Бахус, затем какие-нибудь сторонние молодцы, как правило, далекие не только что от психологии, но от знаний вообще.

В связях сестрички не разборчивы, но в любовных утехах толк знают.

Не исключено, что Юленьке не везет с замужеством ввиду того, что сама тема замужества, смесь нафталина и чеснока, мутной аурой обволакивающая бедняжку и ее благородного отца, всех бедняжек и их благородных отцов в большей степени отталкивает, чем, нежели привлекает.

Нередко побуждает присутствующих ко сну. Вспоминается удав из бессмертного Киплинга.

Пахучий зов невесты как гипноз.

Так обозначил бы я проблему.

Не сомневаюсь, Стравинский охотно согласился бы со мной.

С тем и оставим Крыжевичей в покое.

Действительно, становится душно от этой брачной саги.

Спешат городские сумасшедшие, вышеупомянутые бродячие собаки, пожарные Фефелов и Сопатов, водитель троллейбуса Улитин вне троллейбуса, журналисты и маклеры, блатные и студенческая молодежь. Всяк спешит. По четвергам как будто весь город оживает. С кем только Стравинский не выпивал, кого только не обучал искусству отрицания и погружения!

Осчастливил своим визитом долговязый, всегда с зонтом, сам напоминающий зонт профессор Диттер, вечный оппонент С.Р., рассматривающий жизнь не в качестве кольца, как предлагает Сергей Романович, а в виде разомкнутой, в отдельных случаях порванной цепочки, следовательно, в виде череды колец. Притом цепочка, по утверждению Диттера, не имеет ни начала, ни конца. Собственно, как и кольцо Стравинского. На том бы и сойтись, но дурной характер и азартность каждой из сторон делает спор столь же бесконечным, как и сам предмет спора. Кроме того, Диттер, не стесняясь окружающих, то и дело пускает ветры. Потому на четвергах незваный гость.

Знамо дело, пришли бродяги Игорь и Петров.

Бродяг Сергей Романович привечает. Запрещает называть бомжами, говорит, что нет такого слова и быть не может. Говорит, что всякая аббревиатура – точка, смерть, а он желает бродягам долгой и светлой в перспективе жизни, ибо они, сами того не понимая, понимают то, чего никто не понимает.

В особенности Диттер, прощелыга и зонт. У Игоря и Петрова тоже есть зонты, ими же исправленные и улучшенные, однако зимой они их не носят, на что Сергей Романович неоднократно указывал профессору. По поводу чего профессор впадал в бледную ярость, так как сравнение с бродягами казалось ему несправедливым и нестерпимым.

Детский писатель всегда мрачный Волокушин приволок… дурной каламбур, согласен… детский писатель всегда мрачный Волокушин принес новые рассказы. В одном из рассказов его новый герой маниакальный ветерок играл наперегонки с ручейком, в другом – тот же ветерок уже забавлялся с лейкой.