Сработал один из гитлеровских фанатиков, снайпер. Пуля прошла в опасной близости от сердца… Немца тут же вычислили, нашли на третьем этаже полуразрушенного жилого дома. Брать его в плен не стали. Приговорили врага на месте воины-разведчики из взвода Ходакова. Всё правильно. Враг должен был уничтожен, тем более там, в Сталинграде, на пепелище, среди гари, крови и трупов.
Ни в коем случае не положено жалеть и миловать того, кто безжалостен и жесток к тебе. В плен брали только тех фашистов, кто не оказывал сопротивления, понимая, что уже бесполезно это делать.
Не только немцы пытались взять Сталинград, но и румыны, итальянцы, венгры… Не получилось. В Великой Отечественной войне настал коренной перелом. Но Захару не пришлось сразу же после кровопролитных боёв в Сталинграде разделить с оставшимися в живых разведчиками радость победы в этом жестоком и важном сражении. Не две недели, как рассчитывал Ходаков, а больше месяца он находился в полевом госпитале. Его долго приводили в порядок. С трудом, но, всё же, поставили на ноги.
Там, в госпитале, в небольшом посёлке под разрушенным Сталинградом он прочитал в газете «Красная Звезда» небольшую заметку об одном офицере Волховского фронта, тоже разведчике, который за эти годы войны не сделал ни одного выстрела. Но зато с помощью ножа уничтожил более двухсот гитлеровцев.
«А мне лично, всяко приходилось действовать – и ножом, и петлёй, и пулей, – подумал тогда Захар. – Одному обер-лейтенанту даже зубами перегрыз горло. Так пришлось. По-другому не получалось».
После излечения он получил недельный отпуск. Конечно же, Захар отправился в Москву, чтобы хоть несколько дней побыть в родной семье, с отцом, матерью, с младшей сестрёнкой Катей. Но в квартире не застал никого.
От соседей узнал, что его отец Георгий Иванович, майор запаса, отказавшись от брони, как специалист, инженер-авиастроитель ушёл добровольцем на фронт. А мать Лариса Семёновна, инженер технолог с дочерью, тринадцатилетней Катериной, вместе с предприятием, с авиационным заводом № 39 и всем основным оборудованием была эвакуирована в Иркутск.
Добросердечная соседка, тётя Клава хотела вручить Захару ключи от московской квартиры, но он отмахнулся, сказав, что пусть пока они побудут у неё.
Записка была оставлена его матерью, с такими словами: «Дорогой Захарушка! Бога молю, чтобы ты был жив и здоров. Сообщаю тебе, что папа на фронте, а мы с Катей уезжаем в Иркутск. Думаю, когда закончится весь этот кошмар, и мы разделаемся с этими сволочами, ты нас найдёшь. Любим тебя, ждём. Твои мама и Катя. Быстрей бы, Захар, наши красноармейцы задавили бы этих нелюдей! Береги себя, сынок!».
Захару Ходакову ничего ни оставалось, как по предписанию, прибыть в штаб резервного пехотного корпуса на окраину города Курска. Надо признаться, что орденоносец, боевой командир, разведчик и диверсант был раздосадован и расстроен, что его определили в резервный корпус. Получается, что все будут воевать, а он… выжидать. Никуда это не годится, ни в какие ворота не лезет.
Всё это происходило в конце марта 1943 года. Область и город, куда его направили после лечения в госпитале, была уже больше месяца освобождена от немецко-фашистских оккупантов.
Как разведчик, он сразу же обратил внимание на то, что, практически за городом, чуть подальше от небольшого двухэтажного каменного здания, располагалось великое множество шатровых палаток и рядом с ними, в загоне, с высоким забором сотни полторы лошадей. Перед ним – повозки. Несколько десятков.
Ни одного танка или самоходного орудия. Странная армия. Разве можно со всем этим воевать с немцами?
Он доложил часовому о своём прибытии, показал ему документы и через несколько минут вошёл в большой двухэтажный дом, почти не повреждённый и не разрушенный. Наверное, раньше здесь находилось какое-нибудь государственное заведение, может, и управление отделения колхоза или совхоза.
То, что здание почти не было повреждено, означало только одно: здесь, наверняка, находился штаб и управления одного из крупных немецких воинских подразделений. А при скороспешном отступлении под натиском подразделений Красной Армии они просто не успели его сжечь или взорвать. Хорошо ещё, что умудрились, скорей всего, прихватить с собой кое-какие документы и унести собственные ноги.
Но сейчас здесь располагался штаб корпуса, управление крупного воинского подразделения Красной Армии.
Совсем молодой сопровождающий его ефрейтор, светловолосый, низкорослый, но кряжистый и крепкий с редкими усиками, в очках довёл его до места. На первом этаже, в небольшой комнате-кабинете за столом сидел среднего возраста долговязый и слегка лысеющий майор.
Не дослушав доклад старшего лейтенанта Ходакова, он жестом предложил ему сесть и протянул руки за документами. Внимательно и долго изучал их, не задавая командированному в их часть офицеру никаких вопросов. Потом протянул их Захару и просто сказал:
– Мы рады вас видеть, товарищ капитан, на месте вашего прибытия! Пока вопросы не задавайте. Я ещё не всё сказал.
– Виноват, товарищ майор. Но появилось сразу же два вопроса, и если вы позволите, мне их задать, то я вам буду очень признателен.
– Слова-то у вас, Захар Георгиевич, какие-то неуставные – «если вы позволите» и «буду очень признателен». Вопросов задавать мне не надо, потому что я знаю, о чём вы хотите спросить. Железно знаю!
Пристально посмотрев на Ходакова, майор начал отвечать на вопросы, которые, на самом деле, хотел задать ему Захар.
Майор Овчаренков, в силу временных и необходимых обстоятельств, находящийся при штабе корпуса, пояснил молодому офицеру-разведчику, что тот уже не старший лейтенант, а капитан. Пока Ходаков приводил себя в порядок в госпитале, ему на место новой приписки пришло повышение в звании. Кроме того, он награждён медалью «За оборону Сталинграда» и орденом Красной Звезды.
Встав с места по стойке смирно, Ходаков, громко сказал, приложив руку к козырьку фуражки: «Служу трудовому народу!».
– Садитесь! Награды вам через полчаса лично вручит командир корпуса генерал-лейтенант Мракасов Альберт Герасимович. На второй вопрос, почему вы, боевой разведчик с особыми способностями и возможностями, попали не в действующую часть, а в резервную, я одно только тебе скажу, Захар. Наш корпус только так называется… резервным. Воевать тебе, капитан, придётся, как, впрочем, и мне, в особых условиях.
– Так точно! Приму к сведению!
– Тебе приказано доложить о своём прибытии в часть лично командиру корпуса. Рад за тебя, Ходаков, Такой молодой, нет и двадцати пяти нет, а уже – капитан. Ты на особом положении.
– Только я?
– Да, все мы, две дивизии. В том числе и я – Анатолий Сергеевич Овчаренков. Прошу любить и жаловать! Но ты… особенно. А в дальнейшем, если мы с тобой, как и весь корпус, выйдем из предстоящего боя живыми, то это будет великим чудом.
– Если надо, то…
– По-другому и быть не должно. А теперь иди! Второй этаж. Сразу же доложишь сопровождающему при часовом, кто ты такой и что командир корпуса ждёт тебя. Там уже все и всё знают.
Подняв с полу вещевой мешок и спрятав документы в карман гимнастёрки, Ходаков направился в кабинет командира корпуса.
Генерал-лейтенант Мракасов оказался общительным человеком, тут же с шутками и прибаутками вручил Ходакову боевые награды и капитанские погоны. В кабинете он был не один. Рядом с ним, перед столом сидел человек в сером в чёрную полоску костюме, довольно пожилой и седовласый, в больших роговых очках человек.
