Лишь много позже переселенцы узнали, что во всем случившемся обвинили Зикри-малума – мол, он один в ответе за бегство узников и Калуа, дезертирство серанга и ласкара и даже убийство первого помощника.

Обитатели трюма пребывали в полном неведении о том, что творилось наверху. Наконец их выпустили на палубу, но лишь для того, чтобы сообщить им о смерти пятерых беглецов. Обнаружен баркас с пробитым днищем, сказали охранники, и, стало быть, беглая сволота получила по заслугам. А Зикри-малум находился под арестом – капитану пришлось дать обещание разъяренным надзирателям, что по прибытии в Порт-Луи он передаст виновного властям.

– Бог ты мой, не описать, как всех сразили эти новости. Ласкары горевали по серангу Али, а гирмиты – по Калуа, Полетт оплакивала Джоду, он был ей как брат, и Зикри-малума, которому отдала свое сердце. И только мои глаза, скажу я вам, были сухи, ибо я ведала истину. Успокойся, шепнула я вашей тетушке Полетт, они живы и нарочно столкнули баркас в море, чтобы их сочли мертвыми и поскорее забыли. И о Зикри-малуме не печалуйся, не голоси, он все устроит, доверься ему. И вот через день-другой один ласкар, тиндал Мамбу его звали, принес ей сверток с мужской одеждой и прошептал: как придем в порт, переоденься, а уж мы найдем способ доставить тебя на берег. Я ничуть не удивилась, потому что все так и должно было случиться, как показал мне шторм, поднявший меня в небеса…

Маловеров, сомневающихся в рассказе Дити, всегда хватало. Многие ее слушатели, выросшие на острове, были близко знакомы с ураганами и не понимали, как это можно взглянуть на мир глазами шторма. Может, она все это вообразила, вспоминая те события? Или с ней случился припадок, в котором ее посетила галлюцинация? В правдоподобии этаких видений сомневались даже самые покладистые родичи.

Но Дити была непреклонна: в предсказания по звездам, планетам и линиям руки вы верите? Согласны, что они могут поведать судьбу тем, кто умеет читать их знаки? А чем хуже ветер? И потом, звезды и планеты движутся по определенным орбитам, а вот путей ветра не ведает никто. Он властитель перемен и преображений, и она, Дити, всегда полагавшая, что судьбой ее управляют звезды и планеты, в тот самый день поняла: именно ветер предначертал ей новую жизнь на Маврикии, именно ветер устроил шторм, давший свободу ее мужу…

И вот тут Дити показывала на самую, пожалуй, примечательную деталь картины – изображение собственно шторма. Занимая верхнюю часть панно от края до края, он был представлен в виде гигантского змея, свернувшегося кольцами, которые, постепенно уменьшаясь в размере, венчались огромным глазом.

– Убедитесь, это ли не доказательство? – обращалась Дити к маловерам. – Могла ли я вообразить око урагана, если б не видела его своими глазами?

Обычные люди, Колверы не отличались особой доверчивостью и воспринимали картину «Расставание» как своеобразную семейную реликвию, поскольку для иного не имелось рационального повода. Обратить внимание семейства на воистину провидческую деталь картины – а именно, глаз бури – выпало Нилу. Для того времени подобный подход к природной стихии был поистине революционным, ибо в 1838 году, когда случился шторм, ученые еще только предполагали, что ураган представляет собою завихрение воздушных масс вокруг безмятежного центра, то есть глаза.

Ко времени, когда Нил оказался в святилище, понятие «глаз бури» стало почти банальностью, но картина произвела на него столь сильное впечатление, что он четко припомнил, как лет десять назад впервые прочел в журнале статью об этом удивительно интересном явлении, породившем у него образ гигантского ока во вращающемся окуляре. Оно все разглядывает, что-то испепеляет, а другое оставляет нетронутым, выискивает новые возможности и создает иные начала, переписывает судьбы и сводит людей, которые иначе не встретились бы никогда.

Уже потом собственный опыт пережитого шторма обретет форму и смысл, а в то время Нил еще не понимал его значения. Но вот как неграмотная запуганная Дити могла обладать этакой прозорливостью? Ведь о том знала лишь горстка самых выдающихся мировых ученых.

Это была загадка, и Нил, слушая рассказ Дити, как будто вновь переносился в глаз бури.

– …И вот все вокруг кричат мне: ну же! скорее! А дед-то ваш, такой огромный, такой тяжелый… Добрался он до борта, и я падаю ему в ноги, молю его: позволь мне с тобою! А он меня отталкивает: нет! нельзя! подумай о нашем ребенке! Шторм ярится, ярится, а баркас с беглецами отвалил от шхуны и тотчас пропал из виду…

Нил будто вновь ощутил, как под ногами прогибаются доски палубы, как в лицо хлещет дождь, и даже обрадовался, когда тормошившие его детишки отогнали это невероятно реальное наваждение.

– Что случилось дальше, дядя Нил? Тебе было страшно?

– Тогда – нет. Страх накатывает, когда я о том вспоминаю, а в те минуты бояться было некогда. Ветер неистовствовал, и мы что есть мочи вцепились в леер, чтоб нас не смыло с баркаса, который, казалось, вот-вот перевернется. Каким-то чудом он удержался на плаву, а потом вдруг ветер стих, и мы, очутившись в глазу бури, успели пристать к берегу. Баркас хотели спрятать в укромном месте, но серанг Али нас остановил: нет, в нем надо сделать пробоины и столкнуть в воду. Мы это сочли безумием – как же тогда выберемся с острова? Тут проходит много судов, успокоил нас боцман, а баркас нас выдаст и накличет беду. Если его обнаружат, враги поймут, что мы живы, и будут преследовать до конца наших дней. Нет, пусть нас спишут в покойники, мы же начнем жизнь с чистого листа. И он, конечно, был прав.

– А потом? Что было потом?

– Первую ночь мы провели в скалах, укрывших нас от буйства шторма. Вообразите наше смятение: мы крепко потрепаны бурей, однако живы и, главное, свободны. Но что нам делать с этой свободой? Кроме серанга Али, никто не знал, где мы очутились. Мы думали, нас вынесло на необитаемый остров и нам грозит голод. Но очень скоро сей гнетущий страх развеялся. К рассвету шторм стих. В безоблачном небе засияло солнце, и мы, выйдя из укрытия, увидели тысячи кокосов, сбитых ветром и разбросанных по берегу и на мелководье.

Наевшись и напившись, мы с А-Фаттом провели короткую разведку. Судя по тому, что мы увидели, весь остров представлял собою поднимавшуюся из моря мощную гору, у подножья окаймленную темными валунами и золотистым песком. Выше был сплошной лес, густые джунгли, донага ободранные штормом и теперь представшие в виде бесконечной череды голых стволов и веток. Похоже, опасения наши подтверждались – мы и впрямь попали на необитаемый остров!

Но серанг Али ничуть не тревожился – улегся в теньке и спокойно уснул. Мы сочли за благо его не будить и, усевшись поодаль, ждали, снедаемые беспокойством. Вообразите наше нетерпение, когда он наконец проснулся: что теперь делать?

Вот тогда-то серанг и поведал, что местность ему знакома – в юности он не раз сюда приплывал в китайском сампане. Остров назывался Большой Никобар и был вполне обитаем – на побережье с другой стороны горы имелись поразительно богатые селения. Как так? – удивились мы. Серанг показал на стаи быстрокрылых птиц, носившихся в небе: видите? Здесь их называют «хинлен»; островитяне боготворят этих птах, источник своего богатства. Хоть с виду невзрачные, они обладают кое-чем невероятно ценным. – Чем же? – Гнездами. За них выкладывают кучу денег.

Вообразите, какое впечатление произвело это на трех индусов – вашего деда, Джоду и меня. Похоже, боцман держит нас за дураков, подумали мы.

Да кто, скажите на милость, станет платить за птичьи гнезда? – Китайцы. Они их варят и едят. – Как дхал? – Да. В Китае это чрезвычайно дорогой деликатес.

В полном недоумении мы посмотрели на А-Фатта: это правда? – Да, сказал он. Если речь о гнездах, в Кантоне известных как «янь-во», то они и впрямь очень ценны, не уступают любым деньгам, имеющим хождение на востоке. За гнезда хорошего качества выплачивают серебром или золотом сумму, равную их весу. В Кантоне за ящик гнезд отвалят восемь тройских фунтов золота.