– Четверть часа ни мычишь ни телишься. Хватит уже. Сочинил или нет, складывай ручонки и проси помощи.

Этот голос звучал гораздо грубее предыдущего.

– А как мешок? По-вашему, одного голоса хватит?

– Сейчас организуем.

Подойдя сзади, преступник снял мешок с абросимовской головы, бросил его на пол и завязал глаза олигарху плотным темным платком.

– Давай рожай уже.

Голос звучал молодо, и Никита Анатольевич снова ощутил прилив животного страха. В свои сорок пять он не считал себя стариком – не катил бочки на «современную молодежь» и не стеснял свободы собственной дочери. Но сейчас он понял, что внутренне давно уже пасует перед новым поколением.

Бандитов постарше он еще мог понять, мог попробовать предсказать их реакцию, их действия. Но молодежь казалась ему особым племенем. Оно жило своей жизнью в каменных джунглях огромного мегаполиса. Говорило на языке отдаленно похожем на русский, но внутри было устроено совсем по-иному.

Даже физиологические реакции молодых людей казались другими. Никита Анатольевич замечал, что они не щурятся от вспышек яркого света, не мерзнут с непокрытой головой и расстегнутым воротом на морозном ветру.

От невидимого молодого человека он ожидал чего угодно. Еще секунда промедления, и этот парень начнет бить его головой о стену, пока череп не треснет и мозги не потекут из ушей. Или разглядит в человеке с завязанными глазами что-нибудь смешное, заржет как жеребец и угостит сигаретой, сунув ее в рот пленнику своими пальцами, наверняка длинными, ломкими и грязными.

– Уже все, я готов, – поспешил Никита Анатольевич.

– Добро, снимаю.

Пленник едва уловил, как включилась камера. Не станет он ничего передавать между строк: риска много, причем совершенно неоправданного. Скажет, что требуется, и все. Поскорей бы убрали его подальше от этого парня с камерой.

Пока же «оператор», наоборот, приблизился на пару шагов. Стали слышны равномерные щелчки. Абросимов-старший не сразу понял, что это за звук, – так долго и равномерно можно жевать только жвачку.

Этот звук мешал сосредоточиться. Никита Анатольевич не мог начать, хотя понимал, что испытывает терпение «оператора».

– Ну… Долго ты будешь мне глазки через повязку строить?

– Сейчас-сейчас… Обращаюсь к тому, в чьи руки попадет эта кассета…

Помимо воли интонация получилась жалостливая, как будто он милостыню собирался выпрашивать: «Сами мы не местные… Помогите, кто чем сможет… Дай вам Бог здоровья…»

– Я – Никита Анатольевич Абросимов. Со мной вместе захвачены моя жена Ольга и дочь Даша.

– Теперь дубль два, потому что я камеру отключил. Врубаю…

– Я – Никита Анатольевич Абросимов, – повторил пленник. – Со мной вместе захвачены моя жена Ольга и дочь Даша. Прошу тех, от кого зависит наше спасение, остановить поиски, не предпринимать попыток освобождения. Прошу своего брата Андрея принять условия похитителей и выплатить выкуп.

«Господи, что еще сказать?» – подумал он.

– С нами обращаются нормально.

Абросимов-старший замолчал, ожидая одобрения или критики. Он готов был дополнить свое обращение, готов был произнести его заново. Но в помещении было тихо. Наконец он сообразил, что парень с видеокамерой уже ушел.

Чтобы выйти на след преступников, нужно было разобраться, кто они такие – криминальная банда или люди, которых собрали вместе ради одного дела. Слепой получил возможность поработать с копиями нераскрытых дел о похищении людей в Центральной России.

Всего двенадцать за последние три года. В двух случаях заложники пропали без вести, в трех милиция обнаружила трупы со смертельными пулевыми ранениями в затылочной части. В остальных родственникам удалось выкупить заложников втайне от следствия.

С людей, побывавших в руках бандитов, снимали подробные показания. Это не помогло изловить похитителей по горячим следам, но для Глеба сведения были очень интересны.

Кого-то держали в подвале, кого-то в загородном доме прикованным наручниками к батарее отопления, кого-то спустили на веревке в выработанную шахту. С некоторыми обращались очень жестоко, другие испытывали минимум неудобств.

Один заложник толком не видел и не слышал похитителей. Его пинками загнали на неделю в какую-то темную нору, потом пинками вытолкали из нее. Другой успел поговорить с преступниками обо всем на свете: о политике, о бабах, о смысле жизни.

Сиверова особенно интересовали видеоматериалы. Кассет с посланиями на волю было всего две. Обе были сняты одинаково безыскусно. Кто-то просто направлял камеру на перепуганного, подавленного случившимся человека и бесстрастно фиксировал его просьбу заплатить выкуп.

На самом деле эти несколько минут несли в себе достаточно информации. Какая камера использовалась. Какого роста человек вел съемку. Насколько близко он привык становиться к «объекту».

Кому-то может показаться, что бандит с видеокамерой в первом случае встанет близко, во втором – через полгода – далеко. На самом деле это как почерк, манера держать сигарету и многое другое. Один и тот же человек (тем более если он не оператор по профессии) подсознательно выбирает одинаковое расстояние.

Но ведь видеосъемкой в банде могут заниматься разные люди? Маловероятно. В криминальном мире принято четкое разделение обязанностей.

Две кассеты давали слишком мало материала. Разница между ними бросалась в глаза, хотя «кино» с заложником в обоих случаях длилось меньше пяти минут. Сиверов хотел, не теряя времени, просмотреть и другие «ролики». В свое время кассеты должны были подкинуть по адресу – близким и родным. Ознакомившись с делами, Глеб знал, к кому обращаться.

В течение дня он мотался по Москве. Пытался установить контакт с людьми на работе и дома. Кому-то звонил, кого-то дожидался в приемной. Объяснял, что давний материал может помочь раскрыть очередное преступление. Пытался пробудить в бывшем заложнике сочувствие к товарищу по несчастью. Пробовал заставить родственников и компаньонов, когда-то мучимых неизвестностью, сопереживать незнакомым людям, которые теперь точно так же не спят ночами.

Но никто не хотел ворошить прошлое. Одни отвечали, что давно уже уничтожили кассету, чтобы навсегда забыть о кошмаре. Другие вообще отказывались от разговора.

Глеб не настаивал. Он заранее знал, что кассет осталось немного. Зачем, в самом деле, беречь и хранить такую вещь – для воспоминаний, для семейного архива? На пленке – унижение, страх, огромный денежный ущерб. Но даже не это главное.

Тот, кто заплатил выкуп, боится нового расследования – сколько именно было уплачено, откуда взялась такая баснословная сумма наличными? Не так давно этому не придавали такого значения, как теперь, во времена повсеместного укрепления финансовой и прочей дисциплины.

Только раз Глебу повезло. С ним говорили, даже не спрашивая, кто он и откуда. Василий Смелянский, известный продюсер, не собирался забывать, как его жену три дня держали в кромешной темноте и насиловали. Она даже не могла точно сказать, сколько там было человек.

– Еще немного – и она бы повредилась рассудком, – жестким, как наждак, голосом сообщил Смелянский, предлагая Глебу выпить. – Удивляетесь, что я об этом так легко рассказываю незнакомому человеку? Именно потому и рассказываю. Вы человек другого круга и никогда, извините за откровенность, не войдете в мой.

– Не за что извиняться. Наоборот, спасибо за прямоту.

– Я дал себе слово найти этих людей. Вот уже два года оплачиваю поиски, обещаю хорошую премию. Срок истекает осенью. Если результата не будет, обращусь к другим.

– Вас могут обмануть, – заметил Сиверов, делая глоток.

– Знаю. Я сразу сказал, что трупы мне не нужны. Они нужны мне живьем. Вместе с доказательствами их вины. Я этих тварей скормлю своему лучшему другу.

Похлопал по загривку огромного черного дога:

– Правда, Филя?

Пес никак не прореагировал, но хозяин, явно уже не в первый раз, истолковал молчание как знак согласия. Глядя на собеседника, Сиверов тоже воспринял сказанное всерьез.