– Не знаю.

Симон как будто бы очнулся.

– Кажись, я видел радугу. Но сейчас она исчезла. Ты всё испортила своими сигаретами.

– Тю, – сказала Грета и насупилась. – Я сказала же тебе, что нашла их на кухне. Не хочешь – не кури!

– С чего здесь вдруг лежит пачка сигарет?

Симон и в самом деле изменился. Он стал каким-то неспокойным, словно что-то изнутри его смущало.

– А мне откуда знать?

Грета напружинилась.

– Может быть, рабочие забыли.

Она взглянула на него из-подо лба и улыбнулась.

– Ладно, дай мне сигарету, но одну. Мы скурим по одной и больше не будем.

Симон выглядел смешным и рассредоточенным.

– Ну хорошо, – покривлялась Грета и замолкла.

Они оба выкурили по сигарете, посмотрели в окно, ещё раз взглянули на цветы у стены и вышли в коридор.

– Цветы ненастоящие, – подметила Грета и пальцем указала на дверной проём, за которым пряталась растительность. Она была и в самом деле искусственной. Грета это сразу поняла. Цветы выглядели неестественными, чересчур яркие краски – таких в природе не бывает.

– Зачем в пустом неосвоенном доме цветы? – говорил Симом с удивлением.

– Не знаю. Может, их оставили там, как символ радости. Без них бы помещенье выглядело мрачным.

– Но в этом доме всё брюзгливо – так почему именно в той комнате?

Симон ещё раз заглянул через открытый дверной проём в угол комнаты, который был виден из коридора.

– Я не знаю. Мне здесь также всё ново, как и тебе.

– Что мы будем делать с этим домом, Грета?

Симон заметно нервничал. Дом был ему как кость в горле. Он подумывал его продать, но опасался Греты – верней того, что она на это скажет, и Грета ему резко заявила:

– Симон, послушай, этот дом, каким бы он там ни был, достался мне в наследство от дяди Грэга, и при всей любви к тебе я не могу его продать. Я так не чувствую. Здесь что-то есть. Дом обладает аурой, каким-то седативным действием. Я это чувствую. Я не могу вот так вот взять и от него избавиться.

Симон замялся. Он понимал, но в тоже время его что-то удручало в этом доме. Стены на него давили, пыль засаривала ноздри, он даже слышал этот странный металлический скрежет каркаса.

– Я схожу с ума, – прошептал Симон.

– Отчего же?

Грета вздрогнула в недоумении.

– Что-то мне не нравится здесь, но не знаю что.

– Симон, ты преувеличиваешь.

Грета улыбнулась.

– Да, дом необычный. Он большой и серый, пыльный. Здесь никто не жил, но если посмотреть иначе, то что-то есть в нём. Он как будто бы живой, словно мы с тобой пробудили его снова к жизни. Ты же видел радугу за окном! – воскликнула Грета. – Разве это не прекрасно!

– Хорошо. Что будем делать дальше?

Симон расслабился, покачиваясь с ноги на ногу.

– По плану следующее, – продолжала Грета, – мы поедим на ночь домой. Отоспимся как следует, а завтра всё обдумаем, окей?

– Окей, – сказал Симон и спустился вниз, отряхиваясь и оглядываясь по сторонам, словно дом его и в самом деле напрягал.

Солнце постепенно шло к закату. Было душно, и летали мухи. Симон двинулся к машине, не оборачиваясь, сел за руль и уставился перед собой. Грета запрыгнула на своё пассажирское место и смотрела через лобовое пыльное стекло на дорогу, пролегающую вдаль без какого-либо признака жизни.

– Чёрт возьми! – не удержалась Грета от гнусной реплики. – Почему же здесь так глухо?!

– Потому что мы у чёрта на куличках, – зашевелился Симон на своём продавленном сиденье. – Ты хотя бы усекла, сколько миль мы прокатили после съезда с мало-мальски загружённой трассы?

– Нет, – протянула Грета как в небытие.

– То-то и оно, – вымолвил Симон и повернул ключ зажигания.

– Что за хрень? – раздражённо выдал он и опять попробовал завести свой старенький пикап, который, кажется, его не слушался.

– Я в шоке! – заорал Симон и стукнул кулаком со всего размаху по баранке.

– Чего ты бесишься? Ты ведёшь себя как психбольной!

Грета выскочила из машины и замерла при виде пролетавшей и громко каркающей стаи ворон у неё над головой и с ужасом села обратно в машину.

– Мне становится жутко, – пробрюзжала она и посмотрела на Симона.

– Дранная таратайка, будь она неладна, – возмущался Симон и бил ногами в пол, а руками по рулю в полной безысходности.

– Что будем делать? – вяло спросила Грета и совсем поникла.

Симон через боковое стекло посмотрел на дом и отчаянно пролепетал:

– Кажется, придётся нам заночевать в твоём наследстве.

– Вот только не язви, – сказала Грета и взглянула с боязливым любопытством на оранжевый в закате дом.

Они, лишённые какого-либо выбора, поникшие вернулись в дом. Грета долго стояла у огромного окна, выходящего на дорогу и лавандовое поле. Она водила глазами во все стороны, наблюдая за жужжащей мухой, которая как спятившая билась о стекло. Солнце почти спряталось за горизонт, оставляя красноватую полоску летнего заката. Слабые лучи проходили сквозь окно и ложились бликами на лицо задумавшейся Греты. Она думала о двоюродном дяде, которого почти не помнила, и о том, что он, наверно, был очень одинок, раз завещал ей всё своё богатство.

Грета чувствовала запах пыли и бетона, а ещё ей показалось очень странным, что за всё время, что они здесь, ни разу не пронёсся грузовик или какая-нибудь легковушка, или мотоцикл. Никто не съехал с дороги к бензоколонке заправиться. Кругом было тихо и пусто. Даже ветер утих с их приездом.

– Симон, – вдруг закричала Грета и вышла в просторный, залитый лучами закатного солнца зал. Она встала посерёдке комнаты и прислушивалась к шорохам и звукам, пытаясь догадаться, где Симон. Ей захотелось угадать, с кокой же стороны он выйдет.

– Ты как всегда предсказуем, – расхохоталась Грета, глядя прямо на Симона, который с удивлённым видом вышел из-за стены-перегородки со встроенным в неё камином. Он не понимал, почему ей так смешно. Грета покрутилась на месте с раскинутыми в стороны руками и задранной кверху головой и на радостях вскричала:

– Не могу поверить – это всё моё!

Её так и распирало от счастья, свалившегося на неё внезапно. Никто не мог подумать, что однажды вечером она вернётся с работы домой, заглянет в почтовый ящик и – вуаля – то самое письмо, изменившее всю её жизнь.

Грете было тридцать два, а Симону тридцать. Пять лет назад они познакомились в интернете, когда она переехала в другой город и первым делом застряла в поисках новых друзей. Тогда никто, кроме Симона, не откликнулся на её запрос в друзья, наверно, многие считали это шатким несерьёзным делом. Она в свои двадцать семь была такой же взбалмошной и лёгкой на подъём. Симон, в отличие от Греты, был частично приземлённый, но тоже склонный к авантюрам. Между ними было очень мало общего, но что-то их объединяло. Иногда они вели себя как дети. Грета полагала, что их детский взгляд на жизнь стал фундаментом их крепких отношений, но Симон считал иначе.

Они решили жить вместе спустя полгода после знакомства. До этого просто встречались. Грета настояла на совместном проживании, хоть для Симона – для любителя пространства – это было слишком рано. Он боялся запускать к себе подругу, потому что знал, чем это чревато. Грета быстро навела порядок в его квартире: на окна повесила шторы, развела кучу комнатных растений – в каждой комнате как минимум по три горшка, – а ещё пришлось отдать ей больший шкаф под вещи. Симон же поначалу обходился стенкой в прихожей, но потом обустроил себе гардероб в рабочей комнате с дубовым столом, компьютером, креслом на колёсиках и офисной тумбой для документов с выдвижными ящиками. Одним словом, с появлением Греты свободного места в его просторной, когда-то холостяцкой берлоге почти не осталось.

Вынужденные заночевать в неуютном недоделанном доме, им впервые пришлось обосноваться на холодном бетонном полу, вымощенном старым заляпанным матрацем в коричневых пятнах. Симон кривился, обнюхивал себя, не пропах ли он стройкой, а Грета мирно застелила матрац покрывалом для барбекю, которое достала из багажника машины, и бросила себе под голову его котомку (свою сумку она берегла), накрыв её своей хебешной кофточкой, а Симон, уже улёгшись навзничь, подложил под голову руки и уставился с несчастным видом в потолок. Грета легла рядом, подмостила поудобнее мешок под голову и посмотрела на жалкое лицо Симона, на котором чётко отражалась мысль, что этой ночью ждёт его бессонница.