– Wir werden nicht! (He будем!) – ответил учитель и посмотрел на односельчан.
– Was?! Du wirst zuerst küssen! (Что?! Ты первый будешь целовать!) – закричал немецкий офицер и жестом руки подозвал к себе солдата. Он негромко объяснил что-то солдату и показал рукой на сельчан, а потом на учителя. Солдаты стали выводить из толпы мужчин и мальчишек от двенадцати-четырнадцати лет. Четырех мужчин возрастом от сорока до шестидесяти лет отвели в сторону и поставили у стены школы. Учитель посмотрел на офицера и солдат, а потом на мужчин.
В это время к одному из мужчин подбежала девочка лет десяти с криком: «Папа! Папа!» и обняла его за пояс. Женщина подбежала забрать девочку, но солдаты ее не пустили и грубо толкнули обратно в толпу.
– Lass das Mӓdchen da! Lass es mit ihnen sein! Warten Sie auf das Team! (Девочку оставьте там! Пусть вместе с ними будет! Ждите команды!) – крикнул офицер и, посмотрев на учителя пальцем указал на свой сапог…
Селяне быстро расходились
Он на коленях все стоял,
Фашисты в смехе заходились,
Дочь подошла, ее обнял.
Потом с женой, с детьми за руки,
Побрел он медленно домой,
А дома выл душевной мукой,
«Ну кто я стал теперь такой?
Все осуждают, это точно,
Фашисту ноги целовал!
А тот хвалил еще нарочно,
Свиньей, паскуда, называл…»
Жена обняла: – Не волнуйся,
Односельчане все поймут!
В ответ он грустно усмехнулся:
– Они лишь взглядами сожгут!
Хотелось плакать и кричать,
Он был унижен и раздавлен:
«А, труса грязная печать!»
Им приговор себе объявлен.
Он взял стакан и самогоном
Облéгчил боль свою слегка.
Жена сказала строгим тоном:
– Ты спас всех нас наверняка!
Они бы нас поубивали,
Село сожгли бы все дотла!
Поверь, спасать бы нас не стали!
Где наша армия была?!
– Пойми ты, Зоя: я учитель!
Что скажут дети обо мне?!
Села что скажет каждый житель,
Коль ползал там, при немчуре!
– Те, кто не ползал, там остались,
Уже холодные, поди…
Односельчане все боялись!
Ты спас всех, что ни говори!
– А мне как жить?! Душа рыдает!
Сапог немецкий целовал!
– Да тьфу ты! Каждый понимает,
Что ты село и нас спасал!
Он успокоился немного,
И самогон его свалил.
…Прошло три дня – и у порога
Фашист стоит. Он дверь открыл,
Пошел за ним в комендатуру.
Его тот встретил офицер,
Он поздоровался с ним сдуру,
Тот был лицом и зол, и сер.
Они прошли по коридору
И в кабинет потом вошли,
Картина, что открылась взору,
Кричала: все с ума сошли!..
…На полу кабинета, у стены, лежали два подростка. В одном он с трудом узнал своего ученика Витю Седова. Лицо у мальчика было разбито, и дышал он через стоны.
– О Бог мой! Что случилось?! – бросился к нему учитель.
Но немецкий офицер успел схватить его за плечо и крикнул:
– Stehen! (Стоять!)
– Боже, что случилось?! Это же дети! – воскликнул он, обернувшись к офицеру, но понял, что его речь непонятна и переспросил уже по-немецки.
– A, diese russische Schweine fünf Motorrader verbrannt! Zwei Karabinen und drei Granaten gestohlen! – ответил офицер, что в переводе означало: «Эти русские свиньи сожгли пять мотоциклов! Украли два карабина и три гранаты!»
– Sie sind Kinder! Das kannst du nicht! (Они дети! Так нельзя!) – возразил учитель.
– Kinder?! Nein! Das sind Saboteure! (Дети?! Нет! Это диверсанты!) – кричал немецкий офицер.
Учитель подошел к лежащему подростку и, присев, потрогал его за плечо.
– Витя, Витя! Родители знают, что ты здесь? Они знают, что вы сделали? Кто второй мальчик? – легко тормоша его, спрашивал он.
– Иван Матвеич… помогите, помогите… – почти шепотом отозвался Витя.
– Кто второй мальчик?..
– Это Костя… – сплевывая кровь, с трудом ответил Витя.
– Какой Костя? Червяков?!
– Да… – пробормотал подросток и потерял сознание.
– Боже мой, Костя?! Червяков! Костя! – присел учитель рядом со вторым подростком. Он не узнал этого избитого мальчика, который частенько приходил играть с его дочками. С семьей Червяковых они были соседями, с общим забором.
Он гладил мальчика по голове, повторяя:
– Костя… Костя! Родители знают? Боже, что вы наделали…
– Дядя Ваня, помогите, – шепотом просил подросток.
В это время в кабинет зашли два солдата и стали говорить с офицером. Из их разговора учитель понял, что семьи этих мальчиков уже доставили в комендатуру, и жителей сгоняют к школе.
Офицер жестом показал ему подойти, а солдатам кивнул на подростков. Мальчиков грубо подняли и, держа за плечи, потащили в коридор и к выходу. Фашист и учитель последовали следом.
Жители села стояли у школы в окружении солдат, а семьи мальчишек стояли отдельно, у большого деревянного забора. Когда они вышли из комендатуры, солдаты уже подтащили подростков к их родным. Матери кричали и вытирали кровь с лиц и голов своих сыновей…
В семье Червяковых, кроме Кости, который полулежал, опираясь на забор, было еще двое детей. Мать гладила сына по голове, а отец держал на руках самого младшего, трехлетнего Колю, и за руку пятилетнюю Ирочку. У Седовых кроме Вити был еще четырехлетний Миша, который испуганно прятался за отцом и плакал, пока мать вытирала платком лицо старшего брата.
Офицер отдал команду, и трое солдат встали перед семьями, направив на них автоматы.
– Herr Offizier ich bitte Sie, aufzuhören! (Господин офицер, я прошу вас, остановитесь!) – закричал учитель, быстро подойдя к нему.
– Weswegen? (Почему?) – спросил, усмехаясь, офицер.
– Das sind Leute, da sind Kinder! (Это же люди, там дети!)
– Das sind Feinde! Sie werden erschossen! – громко отвечал офицер, что означало: «Это враги! Они будут расстреляны!»
– Иван! Иван! Детей спаси! Детей! – кричал учителю Николай Червяков, глава семьи.
Односельчане кричали, ругая фашистов матом. Женщины и дети плакали.
– Herr Offizier, Kinder, lassen Sie die Kinder nehmen! Ich bin ihr Verwandter! (Господин офицер, детей, разрешите детей себе заберу! Я их родственник!) – просил учитель.
– Nur zwei! (Только двоих!) – зло выкрикнул офицер.
– А как же остальные? – спросил он и посмотрел на офицера. По взгляду сообразил, что его не поняли и спросил по-немецки: – Was ist mit den anderen?
– Sie haben drei Minuten! (У вас три минуты!) – рявкнул офицер и глянул на часы.
Учитель быстро подошел к семье Червяковых и, посмотрев на отца, с трудом выдавил:
– Кого-то одного…
– Ваня, как одного?! Хотя бы малышей! – вскрикнул отец.
– Иван! Нашего возьми! Ваня! – голосили мать с отцом Седовы.
– Ваня, я прошу, малышей возьми! Они тебе разрешат, Ваня! – умолял старший Червяков.
– Одного! Больше нельзя! Одного, понимаешь?! – крикнул он в ответ.
Червяков передал ему с рук маленького Колю и, опустив голову зарыдал, прижимая к ногам дочку.
