– Нормально, сказал же. – Выцедил я сквозь зубы. И снова предательски закашлялся.
– Ладно. Когда ты домой?
Домой. Нет у меня больше дома.
– Не знаю. Завтра надо явиться к нотариусу насчет завещания. Подать заявление. – Мысли отказывались ворочаться в моей голове. Я затушил окурок в консервной банке и зашел обратно в квартиру. Отец оставил для меня записку, в которой написал, что и как делать, чтобы вступить в наследство. Моим наследством была двухкомнатная чумазая квартира на первом этаже в далеком, маленьком, северном городе. Со всем скарбом. С ворохом выцветших фотографий. С протертыми обоями и несбывшимися мечтами о единственной любви.
– Понятно. – Паша чем-то зашуршал. – Ладно, отпишись, как поедешь. Мне с тобой поговорить надо. А по телефону это как-то… Не получится.
– Угу. Давай. – Я отключился и сунул телефон в карман. Поговорить. Знаю я, о чем он хочет поговорить. Собрался валить на квартиру в городе. Нашел себе какого-то великовозрастного педрилу. Будут теперь там жить в своем Сан-Франциско. Городе стиле диско. Будут щупать друг друга за жопы и судорожно смеяться. Хы-хы-хы. Хи-хи-хи. Тьфу.
На душе было очень паршиво. Хотелось всех выгнать, выкинуть все эти бутылки, выбросить весь хлам, советский хрусталь, какие-то дурацкие мягкие игрушки, сорвать с окон пыльные шторы. Все, все выбросить. Себя самого выбросить. Очиститься.
Какие-то проснувшиеся тени бродили по квартире, заглядывали в бутылки, искали, чем бы похмелиться. Я стал понемногу всех выпроваживать. К четырем часа дня я остался один в гулкой квартире. Как и думал, выбросил весь мусор. Советский хрусталь все-таки пришлось оставить. Да и мягкие игрушки тоже, никому же не мешают.
Я сидел на полу и разбирал наши старые фотографии. Смешно, буквально полгода назад я смотрел на черно-белые лица и думал о папе, о том, как он тоскует. А сейчас он уже ни о чем не тоскует. Сейчас ему уже хорошо. Мне на глаза попалась фотография папы и мамы со свадьбы. Почему она не приехала? Ведь она была первым человеком, кому я позвонил. Она помолчала после того, как я выдавил из себя, что папа умер. А потом сказала чуть дрогнувшим голосом: «Темочка, я на работе сейчас. Я перезвоню». И не перезвонила.
Я взял телефон и набрал ее номер еще раз. Долго и усиленно слушал гудки. Не берет. Конечно, ведь ей звонил всего лишь сын. Нежеланный, ненавистный сын, чтобы сообщить, что ее нелюбимого, нежеланного, ненавистного мужа вчера закопали!
Зажмурившись, я бросил телефон подальше от себя. Поднялся на ноги, зашагал по комнате, собирая вещи и одеваясь. Надо съездить к отцу на кладбище. Обычно вроде бы ездят на следующий день. Почему в школе не преподают, как вести себя, как жить, что думать после того, как родители умирают?! Ведь я же полнейший неуч в этой теме.
На улице было ужасно холодно. Моя куртка меня совсем не грела. Я отоварился в том же ларьке через дорогу бутылкой коньяка и трясся в автобусе, изредка ее попивая. Коньяк не грел. Меня ничего не грело в этот день. Когда я шел по грязи на кладбище, на меня опрокинулся дождь. Могила отца показалась какой-то другой, как будто из фильма или сна. Я присел возле свежей еще земли и отер фотографию на памятнике от дождевых брызг. Я знал эту фотографию. Интересно, когда он фотографировался в этот день, думал ли он, что именно это изображение будет висеть потом на его надгробии?.. Может быть, где-то есть и моя такая фотография.
Я практически прикончил бутылку и сидел на краю могилы, слегка покачиваясь. На голодный желудок всегда дает очень быстро. Говорят, души мертвых ходят по земле еще сорок дней. Привет, папа, это я. Единственный, кто пришел проведать тебя на следующий день после похорон. Выпей за свою смерть, раз за здоровье уже не получается. Видимо, слишком мало пили за твое здоровье, тосты не уберегли от агонии на больничной койке. Прости меня. Я не знал. Я думал, это не та болезнь, после которой не возвращаются домой. Я думал, это просто язва…
Я задрал голову к небу. Дождь омывал лицо. Наверное, сейчас, когда никого рядом нет, действительно можно поплакать. Я зажмурился, стараясь выдавить из себя пару капель. Ничего. Именно в этот момент плакать действительно не хотелось. Я тяжело вздохнул. Опрокинул остатки коньяка на землю отца. Он любил выпить. Потом достал две сигареты. Одну положил ему рядом с цветами и венками. Другую закурил сам. Почему-то в этот момент мне стало гораздо легче. Как будто бы вместе с дымом из легких выходила боль, досада, разочарование, тоска. Прищурившись, я смотрел на тлеющий кончик сигареты. Мне казалось, в этих клубах дыма я смогу увидеть его лицо в последний раз. Он обнимет меня и скажет какое-то напутствие. Ну, знаете, как Паркеру говорил его дядя о силе и ответственности. Во всех чертовых фильмах главному герою умирающие родители говорили напутствие. Но, видимо, я опять попал не в то кино.
Пришлось подняться и, не прощаясь с отцом, пойти к выходу с кладбища, чтобы успеть на последний автобус. Я совсем промок и к тому же вымазался в грязи. Наверное, выглядел как восставший из мертвых. Впрочем, никого, кроме кондуктора, в салоне больше не было, и я благополучно доехал до своей остановки.
Дома разрывался на части телефон. Я совсем забыл про него. Очень удивился, когда увидел несколько пропущенных от Антона.
– Где тебя черти носят?!
От его рыка я немного протрезвел. Как был, сел в мокрых джинсах на диван. Носки противно облепили холодные ноги.
– Я был на кладбище.
– Какого хера, телефон тебе нахера? Говори адрес.
На меня нашла дрожь. Очень мне не хотелось впускать его в нашу с папой квартиру.
– Ты что, в городе?
– Нет, бл*, для общего развития хотел спросить. Конечно, в городе. Уже пару часов! На чем добраться до тебя?
Вздохнув, я сообщил ему номер автобуса и остановку, где надо выйти. На дорогу у него ушло минут десять. За это время я исследовал пропущенные звонки и обнаружил, что мама так и не перезвонила. Опять. Я перевел взгляд на пол и поспешно стал сгребать фотографии в кучу и прятать их в комод. Мне представилось, как Антон смакует шуточки, глядя на пятилетнего меня и на счастливых родителей рядом.
Я снова вздрогнул, когда телефон зазвонил. Это был Антон.
– Впусти меня.
Домофон у папы не работал, поэтому я пошел вниз, открыть ему дверь.
– Ну, ты как? – Он вошел со стороны дождя. – Пи*дец у вас тут дубак, у нас в городе теплее градусов на восемь.
Здесь всегда холодно. Но я промолчал, поднимаясь на свой этаж.
– И это, значит, квартира твоя? – Антон очень по-хозяйски стал осматриваться. Я внутренне скривился. – Че, подал заявление?
– Завтра подам. Сегодня воскресенье. – Отозвался я, опускаясь на стул на кухне. Антон впервые глянул на меня внимательно.
– Да ты вымок до нитки. Тебе разве не холодно?
Мне было никак. Я смотрел в сторону и думал о том, как же хочется курить. Последнюю сигарету я отдал отцу.
– Иди, переоденься во что-то сухое. – Антон кивнул в сторону темной квартиры. – А то простынешь еще.
– Мне пофигу. Дай закурить.
– Переоденься, сказал.
Мы уставились друг на друга с одинаковой неприязнью. Я первым не выдержал этой игры. Я никогда не выигрывал. Поднялся, начал стаскивать с себя мокрую толстовку, под ней футболку. Отвернулся от Антона, расстегивая ремень. Мне не хотелось, чтобы он на меня смотрел. И тем более не хотелось его, когда он, не дав мне до конца раздеться, вжал мое тело в угол за закрытой кухонной дверью.
– Пусти. – Я ткнул его локтями. У него были ужасно горячие руки. Казалось, они оставляют на мне ожоги.
– Тебе полегчает. – Раздалось над ухом.
– Я не хочу трахаться в батиной квартире. Пусти меня!
Он заломил мне руку за спину почти до лопаток. У меня перед глазами полопались белые пузыри от боли. Антон был невыносимо настойчив. И тяжел, как никогда. Мне казалось, он сделан из металла.
– Не н-надо. – Услышал я как будто со стороны собственный дрожащий голос.
– Что я, три часа ехал, чтобы ты мне не дал? – Я почувствовал, как мои штаны сползают на колени вместе с трусами. – Расслабься, тебе полегчает, обещаю.
