фортиссимо ах, как осенью пахнет, в открытом окне – Шопен между форте – пиано и между пиано – форте, холод с летним приданым в распахнутой настежь кофте поверх пёстрого платья шествует подшофе, полустёртые лица стареющих статных дам, вечер с лёгкой небритостью и фонари во фраках, невозможною прихотью небо упало в слякоть, и летят а каприччио толпы листвы к ногам, пируэты сложны пуританских сближений па уходящей вальяжности стай перелётных крыльев, на юру так и пляшут все от леденящих ливней, все костры сожжены в перекрёстном скольжении пар. ах, как осенью пахнет, возможно сойти с ума и шагнуть за окно, головою сбивая капли, и спросить заодно: "жизнь прекрасна, скажи, не так ли?" ринфорцандо на саксе Шопена фортиссимо… случайное случайно оказавшимся вблизи заброшенного неживого дома, обучен пёс прогавкивать "иди- те мимо, с вами не знакомы". скрипит калитка сорванной петлёй, заросший двор бурьяном матерится, хозяева давно ушли в запой, чужие неприкаянные лица гримасой полустертою тату валяются по кривоногим лавкам, флажком бесцветным реет на ветру пришпиленная к пустоте булавкой записка: "Извините, никого сегодня мы с котом не принимаем", цветёт полынь, и глушат молоко два пугала в крапиве за сараем. вот-вот и… в предчувствие рассвета петухи, срываясь от натуги на фальцет, отмаливают птичии грехи, куриный бог, забыв, что амулет, рассматривает родинки, глазок прищурил, вспоминает о волне, лениво солнце за мазком мазок рисует арабески на стене, растрёпанные парки седину отряхивают, глупые, туман, вытягиваясь в тонкую струну, исчезнет скоро, вытряхнув карман, считает ночь добычу, город спит, ещё под фонарями бродит тень, дождь, досыпая, мелко моросит, закинув руки за голову день чему-то улыбается хитро, но что он знает? что он может знать? а в крайнем доме шепоток ветров качает нежно детскую кровать. вот-вот и приоткроются глаза, потише, ветер, не запачкай взгляд, на несколько шагов, прошу, назад, здесь дети нерождённые шалят. зимний сад шлейф памяти метёт, опали звуки, усталый ветер, чертыхаясь зло, то лист сорвёт, то перекрестит руки, одним движеньем рвущие письмо из глупых слов в нестройных обещаниях, из стаи точек, пятен от слезы, забыла осень газ включить, и чайник тепло воды перегоняет в льды, последний лист проковыляет мимо, последний птах пробьёт моё стекло, и покраснеет от стыда рябина, а я усядусь молча у камина: вода или вино – мне всё-равно, мне всё-равно когда восходит солнце, зачем орут так тяжко журавли, и даже если чашка разобьётся, и вверх тормашками весь мир перевернётся - не шелохнусь, потухшие угли ни ворошить, ни задувать не стану, пускай в золу, в ничто перегорят, достану сигарету из кармана, пойду курить в свой мёртвый зимний сад. у зеркала
мой самый опасный враг хитрый и изворотливый исподтишка бьёт в пах, слёзы его кислотные мне разъедают лицо, когда я его целую, а я хочу ещё, на полусгнившем стуле в пачке балетной и с белой петлёй на шее в косы плету банты криво, но как умею, громко ору стихи, в зеркало мути глядя, и не могу найти, где я и мне не надо лампочных тусклых блях — выхватила и… здрасти — горестью на сносях нате – припёрлось счастье заложники плохой погоды заложники плохой погоды на переходах за и вне на цепь посаженой свободы, реальность пнув, живём во сне, и ногу на ногу закинув, горазды, блть порассуждать, не холодно, ли там пингвину на льдине пингвинят рождать, взболтает прорубь экскременты, взрастут на них, как на дрожжах, и будущие рудименты, и настоящая вожжа, под хвост попавшая кобыле, и Сивке на горах не жить,, кто укатал – того забыли, кто укатался – не мужик,. замёрзнут ягод лица в …брины, во льдах горчинку утопив, а смерть – обычные смотрины, из мёртвых вытряхнут живых. опять заставят (ул)ыбаться, писать – читать и говорить, Му-му – Герасимам, а зайцев — Мазаям, жизни – смерть.. в кредит. штиль знаешь, я хочу сказать тебе что-то очень, даже слишком важное, горсткой пепла, помнишь, в сентябре, выпала, и жизнь моя бумажная стайкой белых-белых журавлей потянулась, как в театре кукольном, только в детской раненой игре раньше всех меня одну застукали, надо было спрятаться всерьёз а не закрывать лицо ладошками, длинные составы паровоз тащит с необструганными досками, разгружала долго по ночам, занозила сплошь себя и до крови, верила румяным калачам, серенадам под чужими окнами, А потом пришла ко мне зима, раньше, чем сожгли листву пропащую, Видно предоплата внесена Будущим моим за настоящее, За окном снега, снега, снега… У соседей – травы да зелёные, Мягкие, пахучие стога, И огромный лес с живыми клёнами. у меня имеется свой лес, на горе, но тёмный, неприветливый, в том лесу есть много-много мест, где я разговариваю с ветрами, их осталось три, один ушёл, потому что ветки стал заламывать, мне не плохо и не хорошо, я учусь дышать и верить заново. |
