Интересно, увидели ли они меня? Сумели ли пленённые принцы разглядеть мой измученный образ перед собой, в свете недогоревшей свечи? Или это снова проделки моего сознания, что шло наперекор мне?

Энтузиазм рвался наружу, пылал в моих пальцах и просил больше огня. Огня, в котором я увижу больше остальных.

Теперь слова бесконечного шёпота в моей голове обретали смысл, в котором я одновременно находила и утешение, и безграничную грусть, которые собой вытеснили ненависть на затянувшиеся минуты. Я могла их видеть, могла наблюдать за ними и в глубине души тешиться, что у них, в отличие от меня, всё в порядке, что хоть они не страдают от капризов прихотливого озлобленного на весь мир мальчишки. Но параллельно меня охватывала совсем недетская печаль: они явно не видели меня и даже не догадывались о том, какие силы пробудились во мне с приходом подобных болезненных перемен.

«Я могу обучиться этому?»

— Да… Да…

Со всех сторон послышался сдавленный шёпот, пробравший меня до мурашек. Такое наслаждение мне удалось испытать в тот момент, когда с заглушающей мысли болью послышался ответ неведомого мне собеседника, что ни чувствами, ни словами этого не передать. Будто в кровь попала конская доза счастья, животного удовольствия, подобного тому, которое испытывал Мехмед, каждый раз вколачиваясь в моё тело, изнывающее от утомления.

Я не знала почему этот голос направлял меня, почему я так охотно слушалась его приказов, не противясь им кроме одного единственного раза. Но мне нравилось это полупрозрачное чувство покровительства, словно есть кто-то стоящий выше, кто может контролировать мои действия и давать волю накопленному внутри негативу. Может, уши мне ласкала медовыми ручейками моя же собственная тёмная сторона, из которой я состояла практически полностью. Может, демон внутри меня, достаточно изголодавшийся, наконец окреп, и готов был взять мою оболочку в качестве своей собственности, которой он вправе вершить судьбы. И даже если нечистый завладел моим сознанием, изломив его до такой степени, что я не видела ничего в этом плохого, то он явно знал, что доставит мне поистине райское наслаждение. Он расплачивался с моими обидчиками той же монетой. И я не могла отделаться от мысли, что мне это нравится.

Теперь мне предстояло пройти путь обучения, что был не менее тернист, чем моя прежняя стезя, по которой я шагала так уверенно, пока у меня не отобрали возможности видеть, говорить и ходить. Теперь я, практически беспомощная, безвольная кукла, должна была руководиться исключительно оставшимися чувствами, которые привели бы меня к заветному плоду, запретному, но блаженному.

Я мечтала расправиться с шехзаде так, чтобы это видели все.

Чтобы все узнали, что мне пришлось испытать.

Чтобы все видели и слышали то, чего не дано им познать от рождения.

***

Прошло несколько долгих месяцев. Они растягивались предательски медленно, тянулись, точно густая патока. И этого времени мне было катастрофически мало. Если бы я могла попасть во временную петлю, то я застряла бы здесь, в прохладном с виду октябре, который подарил мне долгожданное спокойствие и дал возможность отточить свои умения.

Но за всё содеянное приходилось платить. Мир требовал равновесия, баланса, за который приходилось отдавать всё ценное, что было. Переломанные пальцы за умение передвигать предметы одним только взглядом, невыносимая головная боль взамен на то, чтобы забраться в чьи-то мысли, начать хозяйствовать в чужой голове, обгоревшая кожа — следы моей игры с огнём. Пока моё тело корчилось от боли, душа спокойно странствовала по чужим снам, воспоминаниям, лишь отдалённо чувствуя то, что добивало в реальности. Но стоило мне завершить прогулку и с нежеланием вернуться, как все эмоции и ощущения усиливались в сотни тысяч раз, не прекращаясь в течении нескольких долгих часов. Складывалось впечатление, что надо мной просто ставят опыты, кто-то посторонний неотрывно наблюдает, тихо посмеиваясь и считая дни до моей смерти. Смерти явно мучительной, ведь возможность расхаживать по чьему-то прошлому вряд ли приводило таких, как я к чему-то безусловно хорошему.

С тех пор я под замком. Если раньше под моей комнатой круглые сутки стояли стражники, то сейчас дверь надёжно запирали всеми балками, которые только удавалось отыскать. И мне не удавалось справиться этими брусками дерева. Я не могла их банально даже сжечь, ведь всё тот же баланс пресекал мои порывы: после последней попытки сжечь двери дотла, кожа на моей правой руке превратилась в сморщенное, изуродованное волдырями обгоревшее нечто, что едва повиновалось мне. И от этого я злилась ещё больше. Безболезненно проходили только мелкие пакости, что загрязняли мою карму и очищали разум одновременно. Эти жестокие проделки освобождали меня от оков, которые на меня накинула беспощадная судьба.

Пока никто не замечал моих умений, никому не бросалось это в глаза. Действовать приходилось осторожно, каждый раз утопая в сомнениях, не лишат ли меня жизни раньше положенного, до того, как я расправлюсь с Шехзаде Мехмедом Хазретлери.

Я терпела тысячу неудач и в сотни раз меньше побед. Мне было больно от каждой практики, я истощалась за считанные минуты, на сон требовалось больше времени и еды я требовала больше. Я могла спать с утра до ночи, могла съесть целую дюжину каш и мяса, но иногда все потребности просто исчезали, и я могла спокойно прожить несколько дней без всего, что так необходимо человеку. Голоса не умолкали ни на секунду. Слишком много шума было в моей голове. И он не давал сосредотачиваться, потому что призрачная речь не утихала, сводя меня с ума окончательно, с каждым разом всё настойчивее управляя мной и уговаривая на безумные поступки. Я слишком непостоянна в своём мнении по отношению к голосам. Но я не могла даже сопротивляться, ведь иногда это приносило животное удовольствие, но чаще — адские муки.

— Он здесь…. Он здесь…

За дверью раздался шум. Не такой, чтобы обратить на него внимание, но всё же, это привлекло меня, заставило вслушаться в каждый настойчивый неумолкающий шорох. И хоть я сидела на своей постели, вдали от дверей, но слышала всё так чётко, будто нахожусь в самом эпицентре звуков, в их безудержной какофонии.

В комнате появилась до боли знакомая юношеская фигура, что ту же расплылась перед моими глазами, рассевшись, точно дым. Он вмиг стал всего лишь набором жалких фосфенов, приобретающих сложные геометрические формы, кои вмиг растворялись обратно, склеиваясь в нечто простое, незамысловатое. Мой равнодушный взгляд, пустой, как и моя душа, небрежно коснулся фигуры шехзаде, скользнув вдоль его мужественного тела. Кажется, ему скоро исполнится семнадцать лет. Может, уже исполнилось. Я потеряла счёт дней, недель, месяцев. Для меня время стало очередной загадкой, ведь именно его я не могла подчинить себе по первому зову, именно время диктовало свои правила и ставило условия. Оно меня ограничивало сильнее, чем любые мои потребности или возможности, коими я была наделена в этой осточертевшей клетке. И именно с временем мне хотелось играться, управлять им так, как нужно мне, научиться его останавливать, чтобы утопать в радостных моментах или давать себе фору на спасение в случае опасности.

— Когда уже твои волосы отрастут… Ты выглядишь отвратительно. Как ведьма.

Если бы он знал, насколько близок к правде, то умолк бы сию минуту.

Парень приблизился к моей постели, вальяжно расхаживая по комнате, как по своей собственности, что скорее являлось правдой. Он чуть изменился, его лицо стало более мужественным, черты лица обрели привычную взрослую грубость, глаза стали безразлично-чёрными, как у большинства юношей, что преодолевали черту детских грёз и желаний. Мой стеклянный взгляд и растянутая долгим безумием улыбка явно его озадачили, ведь он отшатнулся, словно я была смертельно больна, на его лице отразился весь спектр человеческого отвращения, которое он никогда не стеснялся проявлять по отношению к тем, кого в принципе не считал за людей. Я усмехнулась, обнажая некогда белые ровные зубы.