— Выпорю так, что мало не покажется! — Она поставила на диван поднос с едой, которую теперь я могла есть практически без боли. В основном приходилось есть то, что меньше жуётся, хоть об этом она позаботилась и не стала меня мучить сильнее прежнего. Я ненавидела её всем своим сердцем, раскрошившимся на мелкие осколки от предательств и ненависти, что ранила меня сильнее всяких ножей. Всё это медленно меня травило, выращивая во мне монстра, которого так трудно было сдерживать, чтобы он не взял надо мной контроль.

— Есть садись, скоро шехзаде придёт. Знала бы ты, какой мне выговор вынесли за то, что я тебе волосы отрезала тогда. Если бы я знала, что шехзаде так любил твои патлы, то отрубила бы тебе пальцы. Чтоб не громила тут ничего.

— Убей… Убей…

«Я… Я не смогу…»

— Убей её… Убей эту дрянь и вырви её сердце…

«Замолчи! Заткнись! Хватит!»

— Ты чего уставилась?! Живо садись есть, а то сейчас выпорю!

Я противилась до последнего. Боролась с этой бурей, что постепенно накрывала меня с головой. Меня начинало трясти, руки совершенно не слушались, а мысли путались в один огромный комок. Я дала себе отрезвляющую пощёчину, но это не сработало. Перед глазами всплыла пелена, а ватное тело, пытающееся опираться приказу, всё равно тянулось к канделябру, которым хотелось пробить ей голову. И теперь я во всех красках видела, как замахиваюсь и попадаю прямо хатун висок, как она обмякает и без сознания падает на пол, практически бездыханно. Я чувствовала неистовое наслаждение от того, как сажусь рядом с ней на колени и бью её по голове до тех пор, пока не увижу то, что её наполняло. Била отчаянно, с режущим уши хохотом. Безумным хохотом.

— Ещё один твой взгляд, и я забью тебя до полусмерти.

Её голос вывел меня из пелены раздумий. Она ещё не знала, какие у меня на неё планы, даже, вероятно, и не догадывалась. И меня уже не пугало, что это из обычной мимолётной мысли превращалось в план, буквально манию, которой я теперь буду бредить до тех пор, пока не завершу задуманное. Кивнув головой, я покорно уселась на диван и принялась за еду, жадно её поглощая. Зачерпнув ложкой безобразную вязкую кашу, я посмотрела на неё внимательнее и заметила, что на ней уже далеко не каша, а мерзкая смесь из червей, жуков и мух. Они разлетелись по всей комнате и стали надоедливо жужжать возле моих ушей, садиться на мои руки и больно прокусывать мою кожу. Черви падали прямо в тарелку, где ими кишело, некоторые из них валились на мои ноги и тут же слетали на пол из-за чрезмерной брезгливости.

«Это всего лишь еда… Их здесь нет, это не черви…»

Но мой разум не подчинялся мне, и я отбросила тарелку в сторону, рассматривая, как маленькие скользкие твари расползаются по комнате в разные стороны, постепенно наполняя мою «клетку» всё больше и больше, казалось, они уже доставали до моих щиколоток. Страх сковал меня, отвращение подкатило к горлу за считанные секунды, и меня вывернуло прямо на пол густой тягучей кровью. Вкус металла въелся в мои дёсны, щеки, язык.

Не знаю, сколько прошло времени, но ощущение было, что пролетела целая вечность перед тем, как всё просто померкло. Все черви, мухи и жуки растворились в пустоте, каша была такой же кашей, а моя рвота была не кровью, а мешаниной из воды и моего завтрака.

В этом доме все меня «любезно» называли прокажённой, говорили, что я душевнобольная и мною овладел Шайтан, потому что я прогнала Аллаха из своего сердца. Наверное, так и было. Сколько бы я не возносила молитв ко Всевышнему, он не слышал меня, не хотел принимать моих просьб. Меня заставляли молиться по утрам, чтобы изгнать лукавого, били так, что хотелось выплюнуть наружу собственное сердце и лёгкие. На спине до сих пор горели полосы, оставшиеся от длинной тонкой розги.

Стыд и позор. Я превратилась в жалкую пародию на человека, от прежней Лале не осталось ничего, кроме карих глаз и имени. Но даже мои глаза с каждым днём становились мутными, теряя насыщенный миндальный цвет, который завораживал и меня в отражении, и тех, кто в них подолгу заглядывался.

Мои друзья не приходили на помощь мне, и злоба сжирала изнутри. Я так надеялась на то, что одной прекрасной ночью, когда лунные лучи коснутся этих земель, усеивая окружающую зелень сединой, они по-геройски ворвутся в этот дом и заберут меня подальше от всех невзгод. Но их не было. Я истошно кричала и метала в стены всё, что попадалось под руки, из горла вырывались их искажённые болью имена. Мехмеда я проклинала, наверное, каждую секунду своей жизни, даже в глубоком спокойном сне, где меня не тревожили ни голоса, ни галлюцинации.

Меня отругают за то, что я не съела кашу и раскидала её по полу. Шахи-хатун никогда так не ругала меня, даже не прикасалась, когда я могла по-крупному провиниться. Она кричала, плакала, кружила вокруг меня, точно голодный орёл вокруг зайца, но никогда не поднимала руки. И хоть во всём том, что со мной сейчас происходит, виновата и она, но зла я почему-то на неё не держала. Я поняла, что она мне что-то подмешала в воду уже тогда, когда Мехмед жадно ласкал моё тело сухими горячими губами, не смотря на мои попытки опираться.

— Почему ты не хочешь сбежать?

«Я не могу».

— Можешь… Ещё и отомстить можешь…

«Я не могу. У меня нечем мстить, я абсолютно бессильна».

— Свеча… Возьми свечу….

Покорно взяв восковое изделие, я долго прожигала его взглядом, не понимая, чего хочет голос. Он приказал мне коснуться кончиком пальца фитиля, легко, невесомо и коротко. Я ощутила приятную мягкость фитиля, а затем — резкий жар, от которого пришлось одёрнуть палец и округлить глаза, с испугом и не доверием разглядывая вспыхнувший огонёк.

Это снова галлюцинации. Мне снова плохо. Отставив в сторону свечу и отрезвляя себя чередой звонких пощёчин, я со скрытым интересом поглядывала на предмет моего шока, подмечая, что огонек не исчезал в отличие от червей, жуков и другой дряни, которую я устала видеть перед собой.

Я не знаю, как у меня получилось сделать это. Не понимала, как одним прикосновением сумела поджечь дурацкий фитиль и почему он так покорно заискрился под невесомым напором. Маленькое задорное свечение упорно не хотело исчезать, и только после этого мою голову пробило молнией ослепительного осознания: это всё была реальность. Эта реальность, над которой я получила контроль на жалкое мгновение, что показалось фальшивым, таким же ненастоящим, как и предыдущие видения. Импульсы гнева и лукавства скользнули вдоль моих вен, смешались с кровью в ядовитую смесь, что теперь так охотно согревала каждую клеточку моего тела.

Если я не ослушалась призрачного голоса и всё же у меня получилось создать огонь из пустоты и собственного желания, неподкреплённого ничем, кроме такого же пустого доверия к фантому в моей голове. Забавы ради, я прикоснулась кончиком пальца к разорванной белой подушке, на которой красовались такие же белоснежные перья, что её наполняли. Но ничего не воспламенилось. Кроме злобы внутри меня.

Подняв отдельно невесомое пёрышко, я уложила его на ладонь, предавшись приятному ощущению его шелковистости. Хватило лишь мысли и усиленных бесчисленных попыток, чтобы перо в одно мгновение вспыхнуло красно-оранжевым пламенем, на долю секунды раскалив ту точку, где оно лежало. Одёрнув руку и прижав ногтями обожжённое место, пытаясь унять секундную боль, я стала копаться в периферии собственного сознания, стараясь уловить жалкий момент возникновения огонька на моей руке. В алом цвете секундной искры я увидела закат. Закат, который так плохо было видно из моего окна. Увидела всех, кто находился со мной тем тёплым майским вечером, когда солнце устало пряталось за небосвод в поисках покоя. Видела обращённый ко мне тоскливый взгляд Влада, уловила на себе поникший взор Аслана. Они будто видели меня через этот огонь, но не могли ничего мне сказать. Ровно, как и я сама.

Когда я пыталась по старой привычке объяснить что-то хозяйке, изо рта вылетало только несвязное гортанное мычание, что было похоже на предсмертный хрип больного старого человека. И за это меня тоже ругали, безжалостно толкая в грязь лицом.