Они взяли какие-то щипцы, и я плотно сомкнула губы и зубы. Один из них, тот, который держал этот металлический предмет в своих руках, едва просовывая пальцы в два небольших кольца, зажал мне нос. Я успела задержать дыхание, но теперь не знаю, насколько этого хватит. Мой организм сопротивлялся, умолял о порции воздуха, но я держалась из последних сил, лишь бы мне не открыли рот или я сама его не открыла.

Лёгкие сковало болью. Я больше не могла терпеть. Из глаз брызнули слёзы, и я резко распахнула рот, как в ту же секунду в него впихнули какой-то железный предмет, из-за которого мне не удавалось сомкнуть его обратно. Зубы упёрлись в холодный метал, а язык стал беспорядочно метаться по ротовой полости, не давая громиле ухватить его щипцами.

Но неизвестному мне мужчине, чьё лицо закрывала плотная чёрная ткань, на виду оставив лишь ледяные аметистовые очи, удалось всё же схватить мягкую податливую плоть. Он грубо вытянул его наружу, и я завопила, стараясь вырвать язык из плотного хвата металла. Но взамен получала лишь боль, словно он рвался на куски.

Один миг и мужчина полоснул остриём кинжала по языку, оставив глубокий разрез на нём, но не отсекая его до полностью. Кровь хлынула из моего рта, и я тут же подавилась ею и собственным криком. Я не могла вытерпеть этой адской боли, от которой сводило всё тело и слёзы ручьями обжигали лицо. Во рту жгло и это сводило с ума, я билась в истерике и ужасающих конвульсиях, не в силах вытерпеть это безумие. Истошно закричав вновь, я поперхнулась собственной густой кровью, уже стекающей по моему подбородку разгорячёнными струйками лавы. В его глазах ни капли сожаления, тем временем как в моих — мольба, боль, страх.

Он полоснул вновь по оставшейся части не рассечённой плоти и снова из горла вырвался крик. Меня мутило. Боль граничила с безумием, а границы реальности размывались с каждой секундой всё сильнее. Я чувствовала, что прямо сейчас меня вырвет сгустками собственной крови и я потеряю сознание, не вытерпев боли, режущей, убивающей меня разрядами тока.

Мужчина демонстративно показал мне половину моей мягкой плоти, которая теперь истекала остатками крови в его руках. Изо рта вытянули металл и меня вывернуло наружу, прямо на собственную одежду. И металлический привкус сопровождал меня даже после того, как все холодные предметы пыток убрали из моего рта. Ненавистный привкус крови вызывал новые и новые рвотные позывы.

Я попыталась пошевелить остатками языка и вновь меня окатила сумасшедшая волна мучения. Тело стало неметь от миллиона импульсов, сознание неспешно растворялось, и я погружалась во временное Небытие. Напоследок застонав от боли, остатки света, рассеивающего от свечи, стали меркнуть в моих очах.

Истошные крики и адская боль корнями вросли в моё тело.

***

— Просыпайся, невежда. К тебе шехзаде пожаловал.

Женщина, чьё лицо испорчено морщинами, с отвращением толкнула меня в плечо и мне пришлось застонать, чтобы показать, что я уже не сплю. Мне не хотелось раскрывать очей. Совсем. Теперь я нема и речь моя слышна только мне, в моей страдающей голове. Она пригрозилась отрезать мне волосы, если я сейчас же ей не отвечу хоть как-то. Я распахнула веки и в глаза ударил яркий солнечный свет, полоснувший по глазным яблокам так же жестоко, как тот мужчина в подвале беспощадно полоснул ножом по моему языку.

Я показательно подняла руку вверх и стала крутить пальцами, щёлкать костяшками и показывая ими различные знаки, не несущие особого смысла. Она с отвращением взглянула на меня и поднесла к моему рту влажную тряпку, вытерев мне подбородок, едва его коснувшись. Видимо, она стирала остатки запёкшейся крови, которую не вытерла до этого. Я постаралась зашевелить языком, всё ещё в душе надеясь, что он на месте и я просто пережила очередной кошмар. Но когда по телу молниеносно пронеслось нестерпимое мучение, боль, от которой сводило все конечности, я поняла, что это был совсем не сон.

— Нечего было поднимать шум. Будешь знать, как перечить приказам шехзаде.

Она явно понятия не имеет, кто я, раз говорит подобное. Хотя, я и сама не особо помню, кто я такая. Уже не помню.

— Мой сладкий лукум. Как твой язык?

Из горла вырвался всхлип. Боль не покидала меня, а осознание добивало более изощрённо, искусно.

— Я просил тебя вести себя тихо, Лале. Ты отвратительна. У тебя нет языка, ты выглядишь, будто тебя только привезли с невольничьего рынка. Ты не пробовала ухаживать за собой?

У меня не было сил, чтобы схватиться за стоящий рядом подсвечник и кинуть в Мехмеда, чтобы он наконец умолк. Он давил на мои слабости, умело напоминая о моём положении, совершенно отвратительном, беспомощном. Я зарыдала. Снова грудь сдавило от ненавистных всхлипов. Я не могла ему даже ответить, не могла высказать всё то, что накопилось. Получалось лишь мерзкое мычание и рваные хрипы.

— Я пришёл поухаживать за тобой. Хоть отец и устроил мне допрос, а твои безродные друзья кидались обвинениями, я остался цел и невредим.

Я попыталась выдавить тихое «зря», но была вынуждена прикрыть рот рукой и сцепить зубы с такой силой, что я слышала их скрип, но лишь бы не чувствовать боли. Парень рефлекторно потянулся ко мне и в то же мгновение отпрянул, выказывая секундное замешательство. Хотелось прогнать его, избавиться от этого пристального изучающего взгляда, но не получалось. Я не могла сделать ничего, что помогло бы прямо сейчас.

— У тебя красивые волосы.

Глаза искрились от ненависти и затаённой обиды на кузена. Он сделал меня своей марионеткой, личной куклой, которой теперь распоряжался так, как было угодно его прогнившей душе. Я столь юна, мне удалось бы повидать целый мир, но теперь я — крест позора, центр вселенской ненависти и уродства. Хоть и казалось, что уродство бывает только душевным, но на деле существует и иное, внешнее. Из-за уродливой оболочки никто и никогда не примет твой распрекрасный внутренний мир по щелчку пальцев. Он мой ровесник. Красив и статен. Умён. Но, тем не менее, донельзя уродлив. Душа его искалечена жесткостью, ненавистью, обидой.

И я становилась такой же.

— Позволь мне к ним прикоснуться. — он потянулся ко мне и пришлось резко сесть и обхватить руками копну русых волос, утянув их за спину. Лишь бы он их не касался. Лишь бы я не чувствовала его касаний. Больше никогда.

— Скажи «нет» и я тебя не трону.

Мехмед открыто надо мной насмехался, выбивая истерику, что вот-вот была готова взорваться и окончательно лишить меня остатков светлого разума. Но и он меня покидал даже без истерики. Разве можно остаться при светлом уме после всего того, что мне пришлось пережить за такой короткий срок времени? И свет душевный, который так был мне дорог раньше, исчезал в густом дурмане злобы, мраке, из-за которого прежнюю доброту и мышление я не смогу вернуть. Совсем. Я растеряла его посреди океанов слёз и гнева, что высокой чёрной волной разбивался о скалы, разлетаясь на миллионы хрустально-чистых капель.

— Не забывай, что ты всё ещё моя фаворитка и я имею полное право на то, чтобы распоряжаться тобой и твоим телом.

Он аккуратно коснулся моего колена через тонкую шёлковую материю, что стала одной из самых отвратительных вещей в моей жизни. Если присмотреться, то в одной части покрывала будет виднеться длинный шов, появившийся там из-за моих совершенно неконтролируемых вспышек агрессии. Я старалась изрезать эту ткань всем, что попадалось под руку, старалась рвать руками и зубами, но материал был слишком крепким, а потому поддался только влиянию разбитого осколка цветочного горшка.

Я подтянула к себе колени и обняла их руками, чувствуя, как плавно спадают мои волосы по плечам неаккуратным каскадом, струясь вдоль рук и груди. Мехмед рухнул на мою постель и находился так близко, что по венам поползли гнилые черви, пробираясь в воспалённый разум и нарочно дразня его, из задворок памяти вырывая те картинки, кои я так старательно пыталась забыть, похоронить навсегда под толщей воспоминаний, приносящих лишь радость. Безусловную и безоговорочную. Теперь лишь безразличие скрывало те ужасные моменты, таящиеся внутри меня.