Тилль не отвечает, поднимается на ноги и протягивает мне руку.
— Пошли, — говорит он. — Какая теперь разница.
— А разница в том, что он снял шлем, а значит, мог остановиться, потому что узнал убийцу, — отвечаю я.
Тилль все еще протягивает мне ладонь, берусь за нее и поднимаюсь. Он чуть притягивает меня к себе и склоняется к моему лицу.
— Значит, его убили свои, — говорит он чуть слышно, и я ощущаю его дыхание на своем лице.
Несмотря на труп и жуткий запах, эта внезапная близость волнует. Мне хочется поцеловать его, но я сдерживаюсь, высвобождаю руку и отступаю. Не время для нежностей, и я не понимаю, что на него нашло.
Тилль пристально глядит мне в глаза, а потом отворачивается и смотрит на наш мотоцикл, запаркованный чуть выше по дороге. Солнце слепит, он щурится, прикрывает глаза рукой. Я ощущаю, что между нами висят его невысказанные слова, но понятия не имею, какие именно.
— Стреляли не в упор, — говорю я, чтобы разрушить гнетущее молчание. — Вероятно я поспешила с выводами, и парень даже не догадывался, что его собираются прикончить.
— И что же заставило его остановиться? — Тилль так и не смотрит на меня, теперь он разглядывает окрестности — бескрайние поля, поросшие высокой травой и асфальтовую дорогу, уходящую вдаль и утопающую в полуденном мареве.
— Может отлить решил, — я пожимаю плечами. — А может, увидел кого-то.
— Думаешь, тут была засада?
— Я думаю о другом.
— О чем же? — Тилль, наконец, смотрит на меня, но я не вижу заинтересованности в его взгляде, только усталость. Расследование убийства не трогает его, как и все мы, чудом уцелевшие в мире, сошедшем с катушек, он воспринимает случившееся как должное.
— Здесь негде спрятаться, — отвечаю я и обвожу рукой окрестности.
— И что это значит?
— Работал профессионал, — отвечаю я. — Возможно, он был в маскировочной экипировке. Маскхалаты, как выдают военным.
— Кто-то решил отомстить за своих? — Тилль улавливает ход моих мыслей.
— Да, возможно. Военный с опытом или снайпер с винтовкой с оптическим прицелом. Охотник за головами. Ты же помнишь, как жестоко байкеры расправлялись с солдатами, не пожелавшими примкнуть к бандам? Но кто-то мог выжить и теперь мстит за своих.
— Это разве плохо? Кто бы ни был этот снайпер — он на нашей стороне, — Тилль равнодушно пожимает плечами, ему все равно как умер последний байкер, ему хочется скорее добраться до места и узнать правду о Крумбайне. Я могу понять его нетерпение. Мне самой не нравится вся эта история с антихристом и хочется побыстрее развенчать опасный миф, но рисковать понапрасну я не собираюсь.
— Мы этого не знаем наверняка, и он может быть поблизости, — отвечаю я и напряженно вглядываюсь в поросшие травой и цветами поля, но не вижу никаких признаков жизни. Ветер колышет травы, в небе кружат вороны — ждут, когда мы уберемся чтобы продолжить трапезу.
— Ты же не собираешься искать этого снайпера? — спрашивает Тилль, и его брови вопросительно поднимаются, от чего морщины на лбу становятся глубже.
— Этот человек может представлять опасность, откуда нам знать, что он не поехал крышей и не отстреливает любого, кто попадет в прицел?
— А кто сейчас нормален? — Тилль невесело усмехается.— Сегодня смерть может прийти, откуда не ждешь. Единственный выход — сесть в самолет и улететь в США.
Я раздумываю над его словами, а потом говорю:
— Возможно ты прав, и после того как побываем в больнице мы так и поступим.
— Ты же знаешь что это ложь, — говорит Тилль, отворачивается и идет к нашему мотоциклу.
Я тяжело вздыхаю и направляюсь следом. На душе неспокойно, и я на самом деле уже подумываю о том, чтобы бросить свою затею и покинуть Европу. Но то, что мы находим в больнице, кардинально меняет мое решение.
Этот маленький замшелый городок и в мирные времена нельзя было назвать процветающим. Церковь, полицейский участок, пара магазинчиков и хорда центральной улицы, на которую нанизаны небольшие переулки, большинство из которых упираются в заборы огораживающие частные владения. А за оградами ни одного целого дома: зияющие окна, обгоревшие остовы деревянных строений, запах гари и разложения.
Лечебница для душевнобольных находится чуть в отдалении, к ней ведет грунтовая дорога присыпанная гравием. Он шуршит под колесами байка, и мелкие камушки разлетаются в стороны, падая на поросшую густой травой обочину и распугивая зазевавшихся насекомых. К моменту, когда мы добираемся до решетчатых ворот, на удивление целых, мои серые брюки покрыты плотным слоем красноватой пыли. Тилль глушит мотор и воцаряется мертвая тишина, нарушаемая лишь заунывным скрипом дверных петель, где-то поблизости. На улице жарко, солнце в зените, по моей спине струйками сбегает холодный пот. Волосы под шлемом взмокли и прилипли ко лбу, но я не обращаю на это внимания — стою и смотрю на здание больницы как заворожённая и ощущаю, как против воли холодеют руки. Кажется и Тиллю не по себе, он молча разглядывает этот обветшалый двухэтажный дом, выкрашенный в зеленый и словно боится пошевелиться.
Если бы я верила во всякую паранормальную хрень, то сказала бы, что в заброшенной психушке живут призраки, но я не верю и потому скидываю оцепенение и уверенным шагом направляюсь к воротам.
Перед больницей разбит небольшой парк, который разделяют в строгом шахматном порядке на ровные квадраты дорожки из белого кирпича. В недалеком прошлом здесь чинно прогуливались больные в полосатых пижамах — любовались ухоженными кустами цветущего жасмина и сирени, клумбами с садовыми розами и слушали успокаивающее журчание воды в небольших декоративных фонтанчиках. Сегодня все выглядит зловеще: фонтаны пересохли, розовые кусты превратились в бурые колючки, а кирпич на дорожках раскрошился, и сквозь него пробиваются неубиваемые сорняки.
Здание тоже выглядит обветшалым, краска на фасаде выгорела, покатая крыша зияет черными щербинами, и весь дом словно древний старик скособочился и готов вот-вот отправиться к праотцам. Благодаря толстым решеткам стекла в окнах первого этажа остались целы, но вот входная дверь знавала лучшие времена. Судя по всему, кто-то пытался проникнуть в здание и бил по ней топором, по крайней мере, это единственное разумное объяснение вмятинам и сколам на дереве. Тилль идет за мной, ступая осторожно, стараясь создавать как можно меньше шума, но под ногами шуршит гравий и в полуденной тишине звук кажется слишком громким. Я напряженно всматриваюсь в окна первого этажа, размышляя, мог ли остаться кто-то внутри. Что случилось с персоналом и больными, когда на улицах городов стало по-настоящему жарко, а банды обрели безграничную власть?
Мы подходим вплотную к лестнице, ведущей на крыльцо, останавливаемся и переглядываемся. Оружия нет ни у меня, ни у Тилля и это немного тревожит.
— Как думаешь, там может быть кто-то живой? — задаю я вопрос, с недоверием поглядывая на мрачное здание.
— Сомневаюсь, — отвечает Тилль, но в его голосе звучат неуверенные нотки. — Если бы кто-то туда входил, остались бы следы.
Он указывает рукой на толстый слой красноватой пыли, скопившийся на крыльце. Ни один человек не смог бы пройти здесь и не наследить. Я немного успокаиваюсь, киваю головой и направляюсь внутрь, но в этот момент отчетливо слышу звук, доносящийся из-за двери: грохот падающих предметов и топот шагов.
Сердце мгновенно ухает вниз, я замираю на месте и оборачиваюсь. Тилль тоже не шевелится и прислушивается, но все звуки затихли.
— Там кто-то есть? — спрашиваю я шёпотом. — Люди?
— Не обязательно, — отвечает Тилль. — Это могут быть звери или птицы, крыша то дырявая.
— Наверное, — соглашаюсь я.
Мне требуется несколько секунд, чтобы пересилить животный страх и сделать первый шаг. Тилль был прав, когда сказал, что в этом новом мире любой может быть опасен, а что уж говорить о постояльцах больницы для душевнобольных. Несмотря на жаркий день, волоски на моих руках встают дыбом когда я, поднявшись на крыльцо, протягиваю руку и касаюсь шероховатой поверхности двери. Я толкаю ее со всей силы и она, издав неприятный скрип, поддается и проваливается внутрь. Я машинально отступаю на пару шагов, упираюсь спиной в Тилля и замираю. В первые секунды мне кажется, что из темного проема на нас уставились тысячи глаз и во рту против воли появляется металлический привкус, но Тилль чуть подталкивает меня в спину и произносит:
