День клонился к вечеру, и город наводнили довольные и загорелые туристы. Они неспешно прохаживались по улицам, с вялым интересом разглядывая витрины магазинов, вывески ресторанов, сидели на скамейках в парках, толкались на индейских базарах, присматривая диковинные сувениры для своих родственников и друзей.

— Чёрт, хорошо им всем, — сказал Рихард.

— Кому? — не понял Шнайдер

— Туристам. Отдыхают, по барам ходят, а мы едем чёрт знает куда, искать сами не знаем что.

— Я тоже был таким туристом всего две недели назад. Рихард, не завидуй чужому счастью.

— Да не завидую я, так, просто обидно. Я здесь впервые, но ничего так толком и не увижу, кроме этого вонючего аэродрома. Чего мы там в темноте найдём? Ты хоть знаешь, что искать? Я уж не спрашиваю, где…

— Понятия не имею, но мне кажется, что мы приедем на место и всё сразу поймём. Ты не помнишь, эта девушка, она может тебе что-нибудь говорила?

— Я ничего не помню. Совсем. Словно стёрли всё, чернота, пустота. Ни проблеска воспоминаний. Может, я, когда падал, головой ударился? — Рихард потрогал затылок, провёл рукой по волосам. Перед выходом он привёл себя в порядок и даже умудрился кое-как поставить ёжик.

— А голова не болит?

— Нет, разве что тяжёлая, но не болит.

— Значит, всё в порядке, — сказал Шнайдер и выглянул в окно.

Город остался позади, и теперь они ехали по широкой заасфальтированной дороге. Машин почти не было, лишь где-то впереди виднелся ярко освещённый экскурсионный автобус, да позади медленно ехала чёрная колымага с выключенными фарами. Зажглись редкие фонари, и Шнайдер видел, как в их свете вьются сотни мелких мошек.

— Мы уже скоро приедем, давай, если хочешь, когда вернёмся, сходим куда-нибудь. Я же не обязан из-за этой дамочки-приведения сидеть безвылазно дома. Да и ты тоже, — сказал он, повернувшись к Рихарду.

— Нет уж, спасибо большое. Сходили с утра в кафе, очень приятно отдохнул. Мне что-то больше не хочется слышать проповеди, раздающиеся из-под крышки унитаза, хватило на всю жизнь.

— Да ладно тебе, забудь уже. Она обычно не такая шумная, просто ты зря телефон свой расколотил, видимо, ей больше ничего не оставалось. Она хотела, чтобы ты поверил.

— Ну, ну, — Рихард закатил глаза, — поверил, тоже мне. Почему ты её защищаешь? Я, между прочим… — он не договорил, потому что машина вдруг резко остановилась. Шнайдер посмотрел в окно, но аэродрома не увидел.

— Эй, в чём дело, поехали дальше! — сказал Рихард, но, вспомнив, что водитель не говорит по-английски, стал махать рукой, указывая на дорогу.

Таксист сидел словно истукан, не реагируя на своих пассажиров. Вдруг он громко и как-то по-женски взвизгнул, осенил себя крестом, резко крутанув руль в сторону, вдавил педаль газа и стал разворачиваться.

— Эй, что происходит! Стой, амигос. Куда ты едешь? Тормози, идиот!

Рихард перегнулся через сиденье и попытался крутануть руль в обратную сторону. Таксист повернулся и со всей силы ударил его по лицу. Рихард опешил и сел на своё место, прижимая руку к разбитой губе.

— Дьявол, там дьявол! — закричал водитель по-испански и стал указывать рукой куда-то вперёд, при этом продолжая разворачивать машину.

Шнайдер заметил, что старая колымага, ехавшая сзади, резко остановилась и тоже сдаёт назад. Он посмотрел на Рихарда, увидел кровь, сочащуюся из-под его пальцев, посмотрел на широкую спину водителя, заметил, что его рубашка подмышками вымокла от пота, посмотрел на дорогу и, словно во сне, протянул сильные руки и, схватив водителя за шею, стал душить его. Водитель захрипел, отпустил руль, вцепился пальцами в руки Шнайдера, пытаясь разжать мёртвую хватку барабанщика, стал елозить на сиденье, но вырваться не удавалось.

— Выпусти нас из этой машины, сейчас же, — прохрипел Шнайдер, наклонившись к самому уху водителя.

Рихард смотрел на всё это и не мог поверить своим глазам. Шнайдер вдруг, в одну секунду, превратился из цивилизованного европейца в дикаря с горящими глазами и жаждой крови. Его лицо, обычно мягкое и дружелюбное, исказила гримаса злобы, глаза сделались колючими и холодными, губы растянулись в жутком оскале.

— Прекрати, прекрати, Шнайдер! — закричал он и попытался оттащить ударника от уже начинавшего синеть таксиста.

Рихард коснулся руки барабанщика, измазав своей кровью, но тут же отдёрнулся, словно получив разряд тока. Рука Шнайдера была такой горячей, что, казалось, ещё пара секунд, и кожа начнёт плавиться и лопаться от этого невыносимого жара. Рихард оглянулся по сторонам, сам не зная, чего он ищет, и увидел за собой под задним стеклом машины закрытую пластиковую бутылку с водой. Схватив её, он скрутил крышку и, не понимая, что делает, плеснул воду другу в лицо. В первую секунду ничего не происходило. Шнайдер лишь сильнее сжимал пальцы, но прошло немного времени, и Кристоф ослабил хватку, а потом и совсем отпустил несчастного таксиста. Тот тут же закашлялся и стал растирать шею.

— Что ты творишь?! — прошептал Круспе.

Шнайдер медленно повернулся к нему:

— Я не знаю, — ответил он. — Не знаю, что на меня нашло, он ударил тебя, и у меня сорвало крышу, я никогда так не поступал раньше. Боже мой, Рихард, я схожу с ума. Я ведь совершенно не контролировал себя, я же мог его задушить, — он замолчал и испуганно посмотрел на водителя, который по-прежнему растирал рукой побелевшую шею и с опаской поглядывал в зеркальце заднего вида на пассажиров.

— Надо выметаться отсюда, пока он полицию не позвал, — Рихард постепенно приходил в себя.

Он открыл дверь со своей стороны и выбрался наружу. Шнайдер продолжал сидеть в машине и, казалось, не собирался вылезать.

— Извините меня, простите, — сказал он водителю по-английски, но тот лишь в испуге отшатнулся, закрываясь руками.

— Ты вылезешь из этой машины или нет? — спросил Рихард, нагнувшись к открытой двери.

— Да, я уже иду, — нерешительно ответил Шнайдер и медленно выбрался на воздух.

Водитель тут же сорвался с места, даже не подождав, пока Шнайдер закроет дверь, круто развернулся и умчался прочь. Они остались совершенно одни. Рихард огляделся. Наступала ночь. На горизонте, там, где пики гор, казалось, касались неба, медленно угасало солнце. Широкая заасфальтированная дорога уходила вправо и тонула в вечернем сумраке, освещаемая лишь жёлтым светом редких фонарей. Слева, там, откуда они приехали, она делала крутой поворот и скрывалась за густыми деревьями. До поворота на грунтовую дорогу к аэродрому оставалось не больше ста метров, но она была пустынна, не освещена и совершенно не манила усталого путника.

— И что нам делать дальше, душитель? — Рихард был зол, он пнул ногой маленький камушек, и тот покатился в траву.

— Я не знаю, — Шнайдер испуганно посмотрел на гитариста. — Рихард, я не знаю, что на меня нашло.

— Да хватит уже! Я тоже не знаю, что на тебя там нашло, но от этого мне не легче. Лучше скажи, что нам делать?

— Пойдём пешком, здесь уже не далеко.

— Ночью, по заброшенной дороге? И куда мы придём?

— Нам всё равно придётся куда-нибудь идти. Или обратно в город по трассе, или до этого аэродрома. Там, на аэродроме, вроде какой-то дом стоял, наверное, диспетчерская, попробуем попросить диспетчера вызвать нам такси. Да и тебе лицо бы умыть не грех, в таком виде нас ни один водитель не посадит.

— Он мне губу разбил, подонок. Завтра всё распухнет, — Рихард осторожно дотронулся до разбитой губы и поморщился от боли. Кровь уже не шла, но губа действительно начала припухать. — Да ты и сам не лучше. Мокрый весь.

Шнайдер убрал со лба прилипшие мокрые пряди, попробовал отряхнуть обрызганные брюки, футболку, но потом плюнул, махнул рукой и сказал:

— А что он кричал про дьявола?

— Да откуда я знаю, белая горячка, наверное, началась. Там ни единой души на дороге не было, а он всполошился. И ты тоже: чего ты с ума, что ли, сошёл? Ты знаешь, какие у тебя были горячие руки, я чуть пальцы не обжёг. Ты сам не чувствовал?