Шура взмахивает рукой, словно я сказала какую-то глупость.

– Нет. Конечно же, нет. Ён оставил на тебе метку, так что не переживай об этом.

И прежде чем я успеваю задать еще один вопрос, она утягивает меня к туннелям, ведущим на поверхность.

Шура шагает по северному туннелю, как леопард по снегу. Осторожно. Неслышно. Словно знает это место как свои пять пальцев.

И это разительно отличается от того, как это делаю я – словно белый медведь забрался в угольную шахту.

Мы проходим мимо двух Укрывателей. Они сидят с закрытыми глазами, находясь в каком-то медитативном трансе. Когда я увидела их, то испугалась, что они начнут кричать, чтобы я повернула назад. Но их концентрация оказывается сильнее.

– Они прячут входы, – шепчет Шура, когда мы отходим чуть дальше, а затем оглядывается через плечо. – Лишь живущие в Поселении видят этот туннель.

Подобная сила разума кажется мне невероятной. Мне трудно даже решить алгебраическое уравнение, не потеряв к нему интереса. А каково охранять непрерывно вход? Это очень большая ответственность.

– Их всего двое? Они что, сидят тут все время? – начиная жалеть их, спрашиваю я.

Шура морщится:

– Мы же не монстры, Нами. Они дежурят по расписанию. – На ее лице появляется ухмылка. – Может, и ты когда-нибудь присоединишься к ним. Это ответственная работа – находиться на первой линии обороны Поселения.

– Не знаю, – не желая развивать тему, отвечаю я.

Но больше ничего говорить и не требуется. Потому что то, что находится впереди, полностью завладевает моим вниманием.

И это…

Солнечный свет.

Мы шагаем по туннелю, и я чувствую, как ветер подхватывает мои волосы. Чувствую, как он овевает меня – возносит мою душу, – и груз от произошедшего исчезает.

Я закрываю глаза.

Волны ритмично бьются о пирс. Вода плещется о потертые доски, наполняя воздух множеством брызг. Я ощущаю вкус моря и на мгновение забываю, что оно ненастоящее. Нет ни моря, ни ветра, ни деревянных балок под нами. И приятные чувства тут же окутывает горечь. Потому что в Бесконечности ничто не реально.

Даже я.

Теперь даже я.

Шура протягивает ладонь к воде, ловя пальцами брызги.

– Иногда я представляю себе… Калининград летом: запахи копченой рыбы, сосен и Балтийского моря. – Она хмыкает. – Я ненавидела их при жизни, но сейчас мне этого очень не хватает.

Я вспоминаю мамину лодку и ловушки для крабов. Запах прорезиненного спасательного жилета, который мне так не нравилось носить. Яркие лучи обжигающего солнца и смешинки в маминых глазах, которые появлялись всякий раз, когда я обвиняла ее в массовом убийстве крабов.

Я бы отдала все за еще один день на лодке с мамой.

– Думаю, я понимаю, о чем ты, – тихо говорю я.

Шура опускает руку:

– По крайней мере, у нас остались воспоминания.

Я ничего не отвечаю, потому что единственное, для чего хороши мои воспоминания, – для появления страха. Страха перед новой реальностью, страха за своих родных, которые даже не представляют, что их ждет, страха, что я проведу вечность, тоскуя о том, чего не могу иметь.

Я пытаюсь придумать новую тему для разговора. Что-то, что не испортит мне настроение окончательно.

– Ты из России?

В ее глазах отражается понимание.

– Тебя удивляет, что я говорю не по-русски. Вот только для меня ты говоришь по-русски. – Я хмурюсь, и она поясняет: – Мы слышим ту речь, которую способны понять, но в Бесконечности есть только один язык. Язык нашего сознания.

– У меня возникло столько вопросов, что я даже не знаю, с чего начать. Например, почему твои губы шевелятся так, будто ты говоришь по-английски, если ты отвечаешь мне на русском? Что будет, если я попробую заговорить на другом языке? Станут ли слова звучать по-английски… Боже, я попробовала, но это все еще звучит по-английски.

Я выдаю несколько фраз на испанском, которые запомнила с уроков в девятом классе. И с каждым произнесенным словом мои глаза расширяются сильнее.

Шура хихикает:

– Воспринимай это как мысленный разговор. На самом деле, ты слышишь не слова, а мысли.

– Это совершенно не укладывается у меня в голове.

– И у меня так было, пока я не узнала, что такие люди, как Тео, выросшие в двуязычной семье, иногда вдруг слышат слова на втором языке. – Она пожимает плечами. – Тогда я решила, что это не стоит моих мучений, и приняла это место таким, какое оно есть.

Мы шагаем в ногу по деревянному пирсу, скрытые от посторонних глаз силами Шуры.

– Ты помнишь правила? – спрашивает она через некоторое время, серьезно посмотрев на меня.

Я решительно киваю.

– Не задерживайся на одном месте. Ни с кем не разговаривай и ничего не трогай.

Шура поднимает указательный палец, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов.

– И не отходи от меня. Но если мы по какой-то причине разойдемся и скрывающая нас вуаль рассеется, не ищи меня. Потому что, увидев твой растерянный вид, Колонисты поймут, что ты разумна. Поэтому сохраняй спокойствие, возвращайся на пирс и иди по воде, пока я тебя не отыщу. Поняла?

– Это возможно? – внезапно испугавшись, спрашиваю я. – Рассеивание вуали?

– Иногда. Если вуаль недостаточно плотная, – отвечает Шура, но затем в ее голосе появляются горделивые нотки: – Но со мной подобного не случалось. Мои вуали нерушимы.

Своей самоуверенностью она напоминает мне Финна. Он всегда был храбрецом, который готов прыгнуть в бассейн, даже не проверив температуру, и попробовать новое блюдо, не поинтересовавшись, из чего оно приготовлено. Финн воспринимал это как приключение. Наверное, он и Бесконечность воспринял бы так же.

Я же не делаю ничего, пока не обдумаю все возможные последствия и потенциальные опасности.

Но я пришла сюда, чтобы узнать этот мир, даже если для этого придется столкнуться с неизвестным. В герцогстве Победы небезопасно для людей, но если я сама не увижу, в чем заключается опасность, то никогда не пойму, от чего защищаюсь. Мне нужно понять правила и где находятся границы, чтобы не выходить за них. Чтобы я больше не совершала ошибок.

Чтобы я почувствовала себя в безопасности, если здесь такое вообще возможно.

Я следую за Шурой по узкому пирсу, пока на поросшем вереском склоне холма не появляются нестройные ряды коттеджей, прижавшихся к утесу. С рыболовных сетей, прикрепленных к стенам у дверей, свисают бутылки с фонариками и разбитые ракушки, напоминая флаг. От труб поднимаются клубы дыма, наполняя воздух запахом горящей древесины.

Он напоминает мне о походе с родителями и Мэй и как мы вчетвером сидели у костра. Мама с папой поджаривали сырный хлеб, а мы с сестрой медленно расправлялись с большим пакетом маршмеллоу. А потом мы валялись на спальных мешках на улице, выискивали в небе созвездия и пили газировку. Много газировки.

На меня нахлынула ностальгия – и такая сильная, что мне пришлось приложить все свои силы, чтобы устоять на ногах.

– Со временем станет легче. – Голос Шуры чуть громче шепота, потому что хоть нас и скрывает ее вуаль, любой громкий звук может нас выдать. Она на мгновение встречается со мной взглядом. – Я говорю про воспоминания.

Я сглатываю, борясь с сухостью во рту:

– Я не думала… что умирать так больно. Мне казалось, мы просто… не знаю…

– Обретаем забвение? – Глаза Шуры сияют от улыбки, хотя губы едва дрогнули. – Так было бы намного проще, верно? Не пришлось бы помнить все ужасные поступки, которые мы совершали по отношению к другим. И которые совершали люди по отношению к нам. – Она смотрит на деревню. – Смерть не избавляет нас от наших чувств. А просто лишает возможности повлиять на историю.

Дойдя до первого дома, мы поднимаемся по неровным каменным ступеням и оказываемся на вытоптанной тропинке, вьющейся среди заросших пышной зеленой травой холмов.

– Здесь всегда так тихо? – еле слышно спрашиваю я.

Мы не видели ни одного человека с тех пор, как вышли из Поселения. И хотя из труб идет дым, в деревне, похоже, никого нет.