Лера должна была догадаться, что Пашка довольно предусмотрителен, а живя по соседству с оборотнями и волками-переростками, он точно не будет орать на всю округу и размахивать флагом с надписью «Я вкусный! Съешьте меня!». И кроме того, она ведь сама, своими глазами видела, как работали его ловушки. Соответственно, они были, и были повсюду.

Лера теперь болталась вниз головой, подвешенная к дереву.

За секунду до этого раздался треск – ловушка сработала.

Лера безвольно повисла, не соображая. Эта ловушка предназначалась для волка, а попалась в итоге она. Если ничего не предпринять, то есть шанс, что утром ее тело уже будут рассматривать полицейские. Надо было отдать должное Пашке: узел был настолько крепкий, что уже через некоторое время Лера едва могла пошевелить пальцами ноги, веревка без труда удерживала человеческий вес, а ветка, на которой была закреплена конструкция, только слегка покачалась. Домик все еще был далеко, даже если закричать, не услышит. Но тут она увидела какое-то движение впереди. Дверь открылась, и оттуда бесшумной поступью высокая фигура направилась к ней. На миг ей стало жутко, но вдруг Лера поняла – это же Пашка!

– Освободи меня, пожалуйста.

Послышался сдавленный изумленный вздох, и в следующую секунду в лицо Леры ударил яркий свет – ее друг использовал фонарик. Голова уже начинала болеть от крови, которая прилила к мозгу.

– Какого… Почему ты ходишь по лесу в такой поздний час?

– Мне надо кое-что тебе рассказать. Срочно.

– И ты для этого решила…

– Ага.

Пашка заворчал что-то о том, что можно было прийти утром, обменяться номерами телефонов, но «нет блин, тебе понадобилось становиться пиньятой», кладя фонарик в карман и развязывая тугой узел, стянувшийся на лодыжке Леры. Но прежде чем растянуть его окончательно, он сказал:

– Так. Если я развяжу его, ты упадешь и сломаешь себе шею. Поэтому, когда я скажу «три», постарайся упасть на живот, ладно?

– Легко сказать, – мрачно ответила Лера. Кровь уже пульсировала. Голова с каждым мигом, казалось, становилась все тяжелее и могла отвалиться в любой момент, или еще хуже, взорваться. А уж при мысли о том, какое это будет красочное зрелище…

– Раз…

Лера приготовилась.

– Два…

А вдруг не получится?.

– Три!

Пашка резко потянул за веревку, Лера напрягла мышцы живота и дернулась вверх, тут же почувствовав, что теперь ее ничто не удерживает от падения. Через секунду она уже лежала на животе, а веревка болталась в воздухе. Получилось! Приземление хоть и было не самым приятным, но все же лучше, чем висеть на высоте двух метров.

– Спасибо, – Лера едва смогла улыбнуться. Пашка помог ей подняться, они вместе вошли в дом.

***

Острые снежинки резали лицо, глаза, он задыхался в них.

– П-пожалуйста… прекрати…

Говорил он вслух, потому что на мысли сил уже не осталось. Да и голос сдавался – стал похож на жалкое блеяние простудившегося козла.

– Я прекращу, если ты дашь мне то, что я хочу, – ответил ему беспечный и безмятежный, полный сил голос в голове, который был похож на могучее рычание льва.

– Но я… я не могу…

Он сидел на коленях, схватившись обмороженными руками за лицо и похолодевшие волосы.

– Наоборот. Ведь сдаться куда проще, чем бороться, верно? Если ты прекратишь свое сопротивление, я, быть может, даже дам тебе посмотреть на свою деятельность.

– Это н-неправильно…

Он заикался. Давно не чувствовал конечностей, которые покрылись мраморным узором. Это продолжалось всего несколько минут, но было мучительно. Голова разрывалась от боли, лицо покрылось пунцовыми пятнами. Как бы сильно ему ни хотелось сдаться, он пытался… продолжал бороться, гнать паразита разума прочь. Он и подозревать не мог, как далеко все зайдет – эти приступы участились, а сейчас, когда тот потерял сознание от последнего из них, оказался здесь.

– Когда-то мы были друзьями, – невесело усмехнулся голос. – Но теперь ты меня ненавидишь. Я это чувствую. Самое сильное из чувств человека – это ненависть ко всему, что его не устраивает. И ты такой же человек. Жалкий, убежденный в своей правоте, надменный. Знаешь ли ты, каково было мне, когда ты меня прятал в глубь сознания? Я задыхался в твоей самовлюбленности. Теперь я намерен сделать то же с тобой.

Он замер. В памяти стали проступать нечеткие события… которые лишь подтверждали слова голоса.

– Помнишь ли ты хоть один раз, чтобы я поступал правильно по отношению к кому-то другому? К тебе? А поступал ли ты так? Нет, нет, нет!

Несмотря на разговор с голосом в голове, он все еще не понимал, что тому нужно. От холода он уже не мог ничем пошевелить и чувствовал, что вот-вот покачнется и упадет. Волосы его побелели, покрылись тонким слоем снежной пыли.

– Знаю, что ты хочешь спросить: зачем я тебя сюда притащил? Но происходит это в твоей голове, и только. Я могу заставить тебя почувствовать что угодно и увидеть что захочу. Я долго выбирал между раскаленной пустыней и этой ледяной глушью. А еще я нашел твое слабое место, и знаешь что? Ты легко сосредотачиваешься на одном деле и совершенно забываешь про другое. Этим самым ты пропускаешь меня в самые нежные части твоего разума. Что-что? Будешь впредь внимательнее? Не смеши меня, чудила! Я изучил твой мозг вдоль и поперек. И знаю, на какие места стоит надавить, чтобы подчинить тебя себе. Ты только представь, что ты будешь чувствовать, когда наконец поймешь, что я сделал твоими руками уже и что я ими сделаю потом?

«О нет,» – пронеслось в его голове.

– О да, – голос потянул гласные, услышав его мысль и показывая, что имеет здесь любую власть, какую только пожелает, а затем перешел на мягкий, убаюкивающий шепот. – Засыпай. Ведь я уже не один раз проделывал такое с тобой? Знаю, переход неприятный, но затем тебе будет легче. Я обещаю. Больше никто тебя не тронет. Я разберусь со всеми твоими проблемами. Тебе больше не придется беспокоиться за друзей…

Он чувствовал, что дыхание на исходе. Морозный воздух резал легкие, казалось, в этот орган кто-то засыпал целый мешок мелких льдинок, которые теперь то и дело ранили мягкие стенки.

Он был парализован. Не мог сдвинуться с места. Ресницы покрылись тонкой коркой и слиплись, глаза щипало, и из них вот-вот были готовы политься слезы.

Но больше всего он боялся. Боялся этой твари, боялся, что она овладеет им, заставит делать то, чего он совершать не хочет, станет творить ужасные поступки…

И сил совсем не осталось. Хотелось просто свалиться в зыбкую тягучую темноту, которая проглотит его с головой, и совсем неважно, что там происходит снаружи, что там происходит без него…

Сердце билось. Нехотя, лениво. Как будто и ему уже надоели все эти трудности, с которыми приходилось жить, с которыми приходилось бороться.

А сознание… оно угасало. Тонуло в этой вязкой, пугающей мгле, барахтаясь над ее поверхностью, зная, что одно неверное движение – и ты пойдешь ко дну, к далекому, несуществующему дну.

Губы ссохлись. Теперь их было не разлепить. Глотку раздирала жажда. Хотелось взвыть от отчаяния, животного желания найти этого паразита и прибить его на месте, беспомощного ужаса и невыносимой тоски от осознания того, что ты бессилен. Твое тело – марионетка, которой обрезали нитки, а ты – кукловод, не добровольно отошедший от дел.

Ему хотелось сдаться. Так просто.

Но что сказали бы его друзья? Знакомые?

Не придется… беспокоиться за друзей?!

– Нет, нет, пожалуйста, не надо, – перед глазами появилась картинка. Картинка, не дающая ему покоя вот уже несколько дней. Он умолял, тихо, робко, постепенно его голос крепчал, но не получал уверенности в успехе. – Не делай этого…

Голос не глуп. Говорит про слабые, нежные места разума. Но в то же время о друзьях. Выходит, он знает о нем не все, иначе даже не заикнулся бы о том, что заставляло его таять от счастья. Надежда… она есть!

Он чувствовал себя так, словно над ним нависла грозовая туча, а у него в руках была ценная вещь, и необходимо было всеми силами ее спрятать, укрыть. И вещь эта была – мысли, частичка души.