Прочтите Нагорную проповедь Христа,
Верите ли вы в нее?
Это и есть моя платформа.
Если вы христианин,
Голосуйте за Яна Януссена.
- Ну, что вы скажете?
- Проповедь - вещь хорошая, - сказал Маркэнд и помедлил. - Думаете, вам удастся применить ее на деле в Южной Дакоте?
- Не вижу причин сомневаться. Вопрос вот в чем: будут ли за нее голосовать?
- Я бы сказал: да, если только вы сумеете их убедить, что действительно примените ее на деле. Но если вы уже...
- Об этом вы не беспокойтесь. Я спрашиваю вас об одном: правильно ли я изложил это? Как сказать еще лучше... еще убедительнее?
- Понимаю. - Маркэнд медленно кивнул. - Вы не спрашиваете моего совета о том, как вам осуществить заветы проповеди, если вы будете избраны. Вы только хотите, чтоб я помог вам использовать проповедь... для выборного лозунга?
- Вот именно.
- У вас уже есть определенный план на случай, если вас выберут?
Крупное тело задвигалось, и взгляд стал жестче.
- Конечно. Самое важное - это предварительные выборы...
- Понятно.
Януссен представил Маркэнду свою жену и дочь совершенно таким же тоном, каким говорил: "Вот ваша спальня, вот уборная". (Но он испытывал больше гордости, показывая ванную, сверкающую кафелем и фарфором.) Женщины не сели за стол вместе с мужчинами. Маркэнд стал замечать...
Дочь, подававшая завтрак, была высокая девушка лет семнадцати, с глазами, которые глядели на него словно из-за железной решетки... на него, друга ее тюремщика. Она была похожа на отца: походкой, пропорциями тела, разрезом глаз, соотношением носа и рта. Но и глаза, и горькая складка губ говорили о такой ненависти к отцу, что сходство становилось жутким. Казалось, будто часть Януссена в ненависти отделилась от его тела и стала противотелом, противодухом: плоть женщины против плоти мужчины, ее ненависть против его себялюбия. В матери, запуганной и бесформенной, видно, ничего не осталось от той, какой она была когда-то.
После обеда Януссен поднял вопрос о предвыборных речах. Он думает совершить агитационную поездку по всему штату. Не хочет ли Маркэнд сопровождать его, на выгодных условиях, в качестве секретаря и советника? Маркэнд отказался. Тотчас же Януссен стал торопливо забрасывать его вопросами. Он как будто напоминал Маркэнду о том, что им оплачен его железнодорожный билет и что банкир, даже в том случае, когда он друг фермеров, привык получать полностью то, за что он платит деньги. Поэтому Маркэнд принялся за выполнение своей части обязательств, давая советы, исправляя фразы - и в то же время томясь желанием поговорить с дочерью банкира.
После ужина Януссен вышел. Маркэнд сидел один, покуда девушка убирала со стола.
- Присядьте со мной, выпьем по чашке кофе.
Она бросила на него взгляд, полный презрения и горечи, и вышла в кухню.
Поздно ночью в Картьере останавливался поезд, идущий на Сен-Поль. Этим поездом Маркэнд и решил ехать, несмотря на протесты Януссена. Он пошел в кухню попрощаться: обе женщины уже исчезли оттуда.
Он сидел в душном вагоне, докуривал и снова набивал свою трубку, подхлестывая свое негодование. - Вот вам банкир, который живет в доме с панелями из красного дерева и замучил жену и дочь домашней работой. Без сомнения, он выжимает последний цент из должников и тратит деньги, чтобы пройти в губернаторы с Нагорной проповедью в качестве закона для всего штата. - По возмущение вспыхнуло в Маркэнде и улеглось: глядя на Януссена, он видит самого себя. - А что я сделал со своей женой ради своего спасения?
Его трубка погасла; успокоившись, он пытается представить рядом с Януссеном и его забитым семейством Маркэнда и его семью... - Януссен должен идти своим путем. Его жена должна по-прежнему медленно умирать, не слыша ни одного ласкового слова, которым могла бы питаться ее любовь. (Женщины не могут жить без любви.) Девушка (горькая складка губ и черные глаза) в один прекрасный день уйдет из родного дома, сохранив в сердце холодную ненависть к отцу и еще более холодное презрение к матери. И если какой-нибудь добрый человек станет искать ее любви, она будет оскорблять его, хотя бы на гибель себе, чтобы отомстить своим родителям. Януссен? Избранный или забаллотированный, он размотает все свои денежные излишки и в какой-нибудь год финансовых затруднений обанкротится, а его вкладчики добрые люди, которых он собирается спасать Нагорной проповедью, - потеряют последние свои гроши. Януссен, факир на час, должен продолжать свой путь. Я должен продолжать свой.
В Сон-Ноле он занял номер в том же отеле; чувство дали и одиночества стало его плотью. - Я буду жить в этой комнате, пока хватит денег. О, хоть бы что-нибудь путное сделать в Мельвилле! Хоть бы одну истину вынести из мучительных дней съезда, из всего прочитанного, из всех встреч с фермерами. О, применить бы эту истину на деле... Заставить Двеллингов понять ее и применить на деле! - Он потребовал перо и бумагу; он сидел долгие часы в бессолнечной комнате, изо всех сил стараясь излагать свои мысли как можно понятнее.
Усталый и словно постаревший, Маркэнд снова в Мельвилле. - Кто изменился, я или они?
Кроме Тима Дювина, Кристины и Клары, все, казалось, стали иными. В последний день, проведенный в темной комнате в Сен-Поле, Маркэнд взял листки со штампом отеля, на которых против аккуратно выписанных вопросов стояли неразборчивые, стертые, вновь написанные и вновь перечеркнутые каракули ответов; взял и разорвал на мелкие клочки. Только одно было ясно: - Я утрачиваю сознание, что в Мельвилле делал полезное дело, и эту утрату не могу перенести. - Эта утрата и стала тем растущим чувством одиночества, которое не покидало его с первых дней съезда. На все другие вопросы: в чем правда Лиги? в чем ее ошибки? нужны ли фермерам политические деятели? должны ли политические деятели быть бесчестными и неразборчивыми в средствах?.. - у него был лишь один ответ: не уверен, недостаточно знаю, чтобы быть уверенным. - Лучше вернуться к работе в "Звезде", как будто бы ничего не случилось. - Он попытался заняться чем-то другим - и вот терпит неудачу.
Его сомнения проникают в беседы с Двеллингом, который передает о них Эстер, сочатся непонятной враждебностью... к чему? Однажды в разговоре с Двеллингом и Смейлом он вышел из себя.
