- ...Надо будет подумать, Смейл. У меня, знаете, с женой вроде условия: все денежные дела обсуждать вместе. До сих пор как-то не приходилось иметь дело с акциями. Миссис Двеллинг очень осмотрительна. Это вроде тормоза для меня - я ведь довольно беспечен, вы знаете. (_Чух-чух_.) Она предпочитает закладные и процентные бумаги. Но посмотрим. Сделаю что могу.

Миссис Ильсбет Паар всегда умудрялась явиться к самому закрытию, когда Джон Леймон связывался по телефону со своими лавками в четырех ближних городах, чтобы получить отчет за день. Ругаясь про себя, он горячо приветствовал миссис Наар. Никакого уважения к маленькой женщине с притворной улыбкой он не питал, но она была очень хорошей покупательницей. Он демонстративно оттолкнул приказчика и сам стал против нее за прилавок.

- Боюсь, вам уже время запирать, мистер Леймон.

- Нет-нет, что вы!

- Но мне, знаете ли, мистер Паар только в три сказал о том, что завтра будут гости. Приезжает его брат с женой.

- Ах, эти мужчины, неосмотрительные мужчины! Ваш муж недостоин вас.

- Ну-ну, будет вам, мистер Леймон. Достоинства тут ни при чем, и вы это знаете.

- Конечно, знаю, миссис Паар! Счастье для нас, мужчин, что достоинства тут ни при чем.

- Мне нужны оливки. Вам бы никогда и в голову не пришло, глядя на моего мужа, до чего этот большой мужчина любит оливки.

Леймон пожелал лично донести до кабриолета корзину с покупками.

- Всего доброго, миссис Паар. Благодарю вас.

Она не слышала его. Вынырнув из тени, по тротуару шел Ловджой Лейн.

- Мистер Лейн, вы! Что вы делаете так поздно в городе?

- Ильсбет Паар! Мне нужно было купить пряжи для матушки.

- Ну, как ваша милая старушка?

- Неважно... благодарю тебя. Совсем неважно.

- Вы в коляске?

- Нет, мэм. Кобыла так уютно прикорнула в стойле, что я предпочел пойти пешком. Мне полезно пройтись время от времени.

- О, мистер Лейн! Сегодня, наверно, ниже нуля. Но я подвезу вас.

- Узнай же, Ильсбет Паар, я чувствовал, что обратный путь совершу в экипаже. Я доверился богу.

- О, мистер Лейн!

- Он ниспосылает ангелов своих к тем, кто верует. И ты - один из ангелов божьих.

- Я всего лишь грешная женщина, мистер Лейн.

- Ни от кого я не стад бы слушать это, кроме тебя. - Он сел на сиденье рядом с нею. - Я знаю, что ты ангел.

- Полноте! - сказала Ильсбет Наар.

- Я поглядел на старую Долли. Ей ни много ни мало, а двадцать лет есть, и я сказал: "У меня не хватает духу вывести тебя из стойла, да еще на склоне дня, когда ты уверена, что работа окончена. Я пойду пешком, сказал я старой кобыле, - и господь позаботится обо мне".

- Вы добрый человек, мистер Лейн.

- Ильсбет Наар, у моей старенькой матушки никого больше нет, кроме меня. И я всегда был предан ей и ни разу не взглянул на женщину с намерением жениться. Но клянусь, Ильсбет Наар, когда я сижу рядом с тобой и так близко, я готов позабыть о своей матушке. Как хорошо, что ты уже замужем.

- Полноте! - сказала миссис Паар, думая о своем муже, который держал ее в ежовых рукавицах. И она подвинулась ближе к мужчине, сидевшему рядом с ней.

- Слыхала ли ты меня, Ильсбет Наар?

Маленькая женщина уронила вожжи на спину лошади; та несколько шагов пробежала быстрее, но потом снова затрусила обычной рысцой.

- О, мистер Лейн! - сказала Ильсбет Паар.

Молча они ехали навстречу холодному закату; горизонт, вспыхнув оранжевым пламенем, угасал в пурпуре. Они ехали вперед, две маленькие фигурки. Плеяды звезд осыпали высокое небо. Вдалеке завыла собака. Копыта ударились о железо. Две маленькие фигурки отодвинулись друг от друга.

- Вот вы и дома, мистер Лейн.

- Благодарю тебя, Ильсбет Паар, благодарю тебя.

- Привет вашей доброй матушке, мистер Лейн.

- Деревенщина, - сказал Сидней Леймон вслух. - А папаша мой кормит их.

Он сидит у стола в своей комнате, на два этажа выше лавки, и смотрит в окно. В этот час он обычно начинает писать: лавка запирается, улица замирает, и он старается избежать ужина в обществе родителей. Все это он тщательно разъяснил своей матери: "Ты же понимаешь, мама, не могу я писать стихи, зная, что прямо подо мной папаша торгует свиной требухой и вареными бобами. И потом, я не могу писать на полный желудок. Так что ужинать с вами вместе для меня невозможно". Часов в десять, когда родители уже спят, он обследует ледник в поисках вареного мяса и пирожков, которые оставляет ему мать. Это единственная трапеза, которую он совершает с радостью.

Он видит, как его отец торопливо устанавливает корзину с продуктами на дно кабриолета, видит, как взбирается на сиденье маленькая женщина, а потом маленький мужчина. Он представляет себе жесткие седые щеки отца, блеск его глаз, когда он торопливо возвращается в лавку. - Прижимистый старик, имеет пять лавок, а не хочет, чтоб я поступил в колледж. Сукин сын!

На столе листы желтоватой плотной бумаги; в пальцах оранжевая ручка с золотым вечным пером (из Чикаго). - Но как, черт побери, писать? Все, что я вижу, уродливо... - Он видит отца, живого и деятельного... ради чего? Почему не находит он другого применения своим способностям, кроме того как сбывать с рук залежавшиеся консервы? Господи! Будь он бандитом, я больше гордился бы им. - Он видит мать, добродушную, большегрудую, всегда в переднике. Она сама готовит обед, потому что... "А что же ей еще делать на свете? Я не желаю, чтоб меня обворовывала наемная служанка только потому, что я в состоянии платить ей жалованье". - Для чего они копят деньги? Почему не дать какой-нибудь бедной девушке поживиться немного? Мне этих денег не видать, покуда я не убью их обоих... - Он думает о Двеллинге и его Лиге. - Тоже рвачи. Под громогласными лозунгами свободы кроется одно желание: вздуть цены. Они ничем не отличаются от моего папаши, только он умнее. Отец силен и может один вести игру, на полученные прибыли открывать новые лавки и тем увеличивать свой доход. Фермеры слабы и должны лепиться друг к другу. Быстрей шагает тот, кто идет в одиночку! Я буду таким, как отец, но в царстве духа. У фермеров ничего не выйдет. Умные одиночки, вроде моего отца, всегда будут создавать среди них раскол... - Глаза его снова поворачиваются к окну. Уже ночь. По ту сторону дороги двухэтажный дом, и за ним виден весь город, в беспорядочной смене теней и света спускающийся к прерии. Мельвилль видит он: кирпичные кварталы центра, три-четыре короткие авеню, обсаженные вязами, а дальше ряды жалких лачужек, где живут нерадивые земледельцы и неряшливые их жены, негритянские хижины, лесопилку, кожевню, газовый завод. - Почему не может город встретить прерию храмами и колоннадой? Лесопилка и негритянские хижины... Потому что это и есть Мельвилль. Вглядитесь (но во всем городе только я один могу сделать это) в добротные дома на улице Вязов, в кирпичные глыбы на главной (кирпичи однообразные, мертвые, непроницаемые, точно мысли домовладельцев), тогда вы поймете, почему город оканчивается хибарками, возле которых в мусоре роются свиньи. О ветер прерии, несущий мусорные вести! Ветер прерии... - Леймон опустил свое великолепное перо на бумагу: _ветер прерии_. Мгновенно представился ему весь Мельвилль: дома, беспорядочно плывущие по течению равнины и от этого сбившиеся в кучи; люди, пытающиеся устоять среди бесконечного моря земли и небес и для этого замкнувшие свои окна, замкнувшие свои мысли и расчеты. Он видит и себя самого: он - воплощение победы прерии над сбившимися в кучу людьми; он голос крови, сказавший их робости: нет! Рука его тянется к перу. Но, подыскивая слова, чтобы привести его в движение, он вспоминает лишь старые напыщенные тропы из учебников стихосложения. Мгновение миновало, Мельвилль исчез. И вскоре Далекая Принцесса, с волосами, пахнущими югом, склонясь из окна Башни слоновой кости, уронила слезу из мирры и ладана на желтоватую бумагу.