Вдруг ему пришло в голову: Марта и Тони этого не подумали бы. Они берут день таким, как он есть. - А я? Ведь покуда он длится, он мой. Понедельник и дела не существуют, если только о них не думать.

Десятки заголовков, которые он пробежал и позабыл, сытный завтрак, который он съел и тоже позабыл, подкрепили Дэвида Маркэнда. Великая, изобильная страна его родина. - У меня все основания быть счастливым, почти вслух сказал он. И мысленно возвратился (он редко предавался воспоминаниям) к тому году, когда, после смерти матери, прямо из Клирдена, неоперившимся юнцом он впервые столкнулся с увлекательной загадкой Нью-Йорка... Он увидел, как в тот первый августовский вечер дядя идет ему навстречу по безмолвному дому, уставленному затянутой в чехлы мебелью, дому, который на целый год стал его родным домом. Он увидел студию Корнелии Реннард, куда привел его Том: они сидели на полу на корточках и пили турецкий кофе с апельсинами; и окно ее маленькой спальни, из которого она выбросилась потом. Но прежде она помогла ему своей материнской любовью, помогла ему освободиться от ее любимого брата. И слова Тома: "О, ты мягок, как шелк, но ты можешь быть твердым, как камень, - когда это выгодно". Это верно; когда ему понадобилась помощь друзей, он сумел найти их. Ярче всего ему вспомнилась его первая любовь к кузине, Лоис Дин, - в тот первый год, проведенный в большом доме. И вечер, когда они одни остались в доме и он прикоснулся к ее груди, трепетавшей, как птица. И ее внезапную холодность к нему. Впервые за много времени он вспомнил об Энн, горничной, в то огненное лето прислуживавшей ему и его дяде, пока все семейство Дин находилось в горах. Энн приходила к нему и утоляла сжигавший его огонь; наутро Энн замыкалась снова в холодное безразличие служанки... пока, захлопнув за собой дверь в одну из ночей, она не осталась навсегда замкнутой и безразличной. Она и сейчас еще работала у миссис Дин, будет прислуживать им и сегодня, а он о ней совсем забыл. Лоис же вышла замуж за протеже своего отца, Чарли Полларда... Телефонный звонок прервал его мысли.

Маркэнд неохотно потащился по лестнице в приемную, где на маленьком столике стоял телефонный аппарат.

- Дорогой! - послышался голос Элен. - Я думала, что успею заехать за тобой, но у меня не хватит времени. Встретимся у тети Лоретты в одиннадцать... Ты кончил завтракать? Выходи пораньше, пройдись но парку пешком. Тебе полезно движение, а день сегодня чудесный.

Он кивнул в трубку, неопределенно промычав в ответ. Подниматься по лестнице дальше - значит одеваться; опять усилие. В такое дремотное утро это следовало отложить до последней минуты. Ну и пусть я толстею, а через парк пешком не пойду. В библиотеке, наполненной книгами Элен, Маркэнд опустился в шезлонг и закурил трубку. Он знал, что его комнатные туфли и пижама неуместны в утонченной комнате Элен, с ее книжными полками, голубыми китайскими вазами, в которые вставлены электрические лампы под абажурами из папируса, с ее оранжевым китайским ковром, с ее игрой красок... с французским натюрмортом в простенке между окнами. Даже комнатные туфли вдруг стали ему тесны, как будто ноги его лениво расплывались, как и его сознание. Он скинул туфли на пол, и трубка упала ему на грудь. В голове у него раздались звуки набата, исходившие, казалось, из чашечки цветка на французском натюрморте. Потом он встал и увидел перед собой Лоис Поллард.

- Черт! Я опять заснул.

- Ну что ж. Продолжайте. Кстати, вы еще в пижаме.

- Это завтрак виноват. Я слишком много ел.

Он посмотрел на нее, не вполне очнувшись, сквозь ту призму необычного, которая всегда была перед ним в минуту пробуждения. Утром Элен, теперь Лоис! Он улыбнулся этому сравнению, но продолжал смотреть. Утром Элен, полуголая, сидела у своего стола. Теперь Лоис стояла перед ним в облегающем элегантном синем костюме, в шляпе с пером под цвет, по контрасту с которой ее волосы казались почти золотыми. У нее был сын, ровесник Тони, но грудь ее едва намечалась под одеждой, как много лет назад, когда он прикоснулся к ней. Она, казалось, не замечала взгляда, которым он смотрел на нее сквозь необычное, словно пытаясь определить ее место в мире.

- Я заехала, чтоб отвезти вас и Элен к маме, - сказала она наконец.

- Элен нет дома.

- Ну, так придется взять вас одного. Утро чудесное. Только надевайте зимнее пальто, у меня верх спущен. Вы еще ни разу не ездили в моем "лозье"?

- Можно мне сначала одеться?

- Так и быть - ради мамы и мистера Тиббетса.

Определить ее место. Он видел ее неясно, это не была ни женщина настоящего, ни девушка прошлого. Он ничего не чувствовал в ней, кроме пустоты.

- Я недолго, - сказал он.

- Можете не торопиться. Чарли все равно опоздает. Я ему, пожалуй, позвоню, пока вы будете одеваться. Разбужу его.

По парку они ехали молча.

В гостиной старого дома Динов вся семья в сборе; недостает только Джона Тиббетса, поверенного, который должен огласить завещание.

- Ну конечно, старый шут явится последним! - говорит Барр Грейвен, муж Мюриель Дин. - Он знает толк в сценических эффектах. Пожалуй, для юриста это небесполезно.

Миссис Дин шокирована; она не совсем понимает, что хочет сказать ее зять, но слова "шут" и "сценический эффект" в такую минуту ей кажутся неуместными. Она отводит глаза от этого богемного типа, которого ее упрямая дочка во что бы то ни стало захотела в мужья, хотя Антони сказал, что его дело (издание роскошных книг) - вовсе даже и не дело, а просто сумасбродство. Миссис Дин - дама массивного сложения, с несоразмерно длинной и тонкой шеей; сейчас она несколько взволнована, как и все находящиеся в комнате. Никто из них, однако, не чувствует тревоги. Антони Дин был человек почтенный, другими словами, такой, чье завещание едва ли могло заключать в себе разительную неожиданность. И, разумеется, у него было много денег: у кого же из почтенных людей их нет? Он всегда старался уверить всех, что, кроме его жены, никто не получит от пего и пенни; но говорил это так, что и Грейвен, и Лоис, и Мюриель понимали, что он шутит. Конечно, того, что он имел, хватило бы на всех. А старый Антони Дин к тому же был великодушен: он даже не слишком противился замужеству Мюриель. "Ты можешь позволить себе выйти замуж за человека из богемных кругов", сказал он, но таким тоном, от которого злые глаза Мюриель не стали мягче. И все же положение не лишено некоторой неопределенности. Хорошо бы точно знать, что и как. Одни только Поллард, муж Лоис и непосредственный преемник Антони в делах фирмы, крайне беспечен на вид. Это мужчина лет сорока, с объемистым задом, который особенно выделяется в облегающем коричневом костюме; у него маленькая голова, приспособленная для простых истин коммерции; ему присуща некоторая, почти животная, грация. У Грейвена неуклюжая фигура с наклонностью к полноте - тело художника, оторванного от искусства, мастера, чья родина и эпоха не столько презирают мастерство, сколько просто его не знают; Грейвен чует за беспечностью Полларда уверенность, дающую ему преимущество перед другими. Конечно, он все уже знает. Элен вдруг замечает, что и она почти взволнована. - Что за нелепость! - упрекает она себя за слегка участившееся дыхание. - Я даже не знаю, зачем мы здесь. Дэвид - не Дин. По всей вероятности, дядя оставил ему небольшое наследство, в котором мы, разумеется, не нуждаемся. При заработке Дэвида... - Она не без удовольствия посещает эти собрания в викторианском доме тети Лоретты. Она чувствует свое превосходство над Лоис, пустым созданием, не умеющим использовать ни свой ум, ни свои деньги; над Мюриель, вечно недовольной хозяйкой салона, где она любит бывать, хотя посетители этого салона - знаменитые музыканты, архитекторы и банкиры - только усиливают в Мюриель зависть и сознание, что она хуже других. Мюриель - женщина, которая никогда не любила и потому обречена на вечное одиночество в мире, полном людей. Но так глубоко Элен не заглядывает. Она видит только сложенные в кислую гримасу губы, желтизну кожи, морщину между бровями и испытывает приятное сожаление.