Мимо стремглав проносятся мальчик и фокстерьер. На мгновение меня ослепляет свет фар – автомобиль въезжает во двор и останавливается. Такси, конечно! Выйду к дороге и просто вызову такси.

Но я не выхожу к дороге. Я не вызываю такси. Меня уже ждут. Ждут в узком проходе между домами: их трое, и то, что они ждут именно меня, становится ясно – в горле закипает паника с привкусом желудочного сока, – как только один из них хватает меня за рукав и подтаскивает к себе.

– Я все отдам, – говорю я, едва шевеля губами. Они меня узнали. Нет, они не могут меня узнать: я выгляжу теперь иначе, живу в другом городе, Красный Коммунар, Электровозный проезд, шестьдесят. Моя фамилия – Зарецкая. Я сама себя, вашу мать, не узнала бы.

Они не могут меня узнать, потому что у них нет глаз. В щелях между черными шапками и шарфами, закрывающими лица, – пустота.

Тот, что меня держит, протягивает руку.

– К-р-р-р, – говорит он.

– С-с-с-т, – соглашаются остальные.

Я кое-как стаскиваю с плеча рюкзак, и он тут же исчезает за одной из спин, но меня не отпускают.

– Больше ничего нет.

Я дергаюсь раз, другой. С треском выдираю серебристую ткань куртки из скрюченных пальцев. Они не пытаются сбежать с добычей. Стоят и смотрят, как бегу я. А я налетаю на женщину с продуктовой сумкой:

– Помогите, меня ограбили!

Ее рыбьи глаза пусты.

– Меня только что ограбили, помогите! Они там!

Парень в синей спецовке ускоряет шаг.

– Помо… Пожа…

Подпрыгивая на ухабах, меня огибает коляска с ребенком. Молодая мама невнятно ругается, а ее сын, свесившись набок, вдруг смотрит прямо на меня. Крошечное лицо с бессмысленно приоткрытым ртом удаляется.

Те, между домами, все еще чего-то ждут. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед.

Апрелев, тварь двоедушная!

Его нет ни под фонарем, ни около, нет и его избитой подружки, но я совершенно уверена, что они поблизости – потрошат мой рюкзак и делят на пятерых сдачу со стиков для айкоса, беспроводные наушники, тетрадь с конспектами, содержимое косметички. Телефон.

Твои голосовые сообщения – пошел мужик в лес на охоту, никакого вещества не принес, – дурацкие селфи, – только сказку – наши лихорадочные диалоги обо всем, что мы видели и пытались понять, – с очень дурным концом. То немногое, что от тебя осталось.

Я прячу руки в карманы и нащупываю прямоугольник банковской карты. Забыла убрать в кошелек. Всегда убираю, а сейчас – забыла.

Лампочка над банкоматом мелко моргает. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Ввожу ПИН-код. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Телефон сообщает из рюкзака о списании (кому-то, но не мне).

Будто сбой в матрице, со стороны кавказского ресторана ко мне спешит маленькая женщина с картонкой в руках.

– Я уже давала вам денег.

Она растерянно хлопает светлыми ресницами и не уходит.

– Мне нужно на Электровозный проезд. Как туда доехать?

Она молча поднимает картонку и тычет ею мне в лицо. Там по-прежнему «ЯНА», крест и молитва.

– Я знаю, я давала вам денег. Электровозный проезд…

– Да вон же маршрутка! – бросает через плечо проходящий мимо парень. – Беги!

Убивай или жги, смотри, все бессмысленно и бесполезно-но-но[5].

Тети-Полина связка ключей от квартиры тоже осталась в рюкзаке, вспоминаю я, набирая по карманам восемнадцать рублей за билет. И «Дом, в котором…» – книга, которую я обещала вернуть.

Очередная догадка толкает меня в грудь и усаживает на продавленное сиденье: Джон. Джон, который настоял на том, чтобы Илья непременно пошел меня провожать. И Джон, который сказал: «Он все тебе покажет. Будет весело».

Повеселился?

Всю дорогу я сжимаю пальцы в кулаки. Неподалеку от дома за мной увязывается мужик в черной одежде с надвинутым на лицо капюшоном. После того как мы сходимся, а затем расходимся, он зачем-то разворачивается и тащится следом до самого подъезда, потом обгоняет. Черт с ним. Я вдавливаю три кнопки кодового замка. Яростно топая, поднимаюсь на свой этаж и сажусь на ступеньку: дверь заперта, тетя Поля на смене. Еще неизвестно, что она скажет, когда узнает про потерянные ключи.

Какой-то кошмарный непреходящий сюр.

Март, что мне делать? Что сделал бы ты на моем месте? Ах да. Ты избил бы его и пырнул ножом.

Прислонившись плечом к стене, я закрываю глаза. Просто не верится, что все это действительно со мной происходит. Кажется, совсем недавно мы ходили на «Мешок без дна» в клуб «Фитиль» – такой старенький кинозал на первом этаже сталинского дома. Я его обожаю, всегда запоминается не только что, но и где, а там кажется, что показывают только тебе снятое специально для тебя; было снежно и ветрено, мы грели друг другу руки и губы, в баре оказалось дешевое пиво, и мы набрались этим пивом еще до начала сеанса. Целовались как ненормальные. После кино ты спешил домой, мы разошлись по разным веткам, и тогда уже я достала телефон. А там тринадцать пропущенных от мамы и эсэмэска, что папа умер.

«Погиб», – поправляю я себя и снова вслушиваюсь в звуки. Поначалу их немного: скрип куртки, которая трется о стену, мое собственное дыхание, далекий собачий лай. Постепенно в этой монотонности начинают звучать голоса: их два, и они переругиваются. «Хочу овсянки, – ноет женский. – Овсянки, овсянки, овся-анки-и…» «Мясо! – перебивает мужской. – Сегодня мясо!» «Овсянки-мясо-овсянки-мясо-овс-яс-о-я…» – талдычат они уже хором. Если бы у меня были один рот и желудок на двоих, я бы тоже, наверное, до посинения спорила.

– Это ты мясо?

Я вскакиваю быстрее, чем успеваю открыть глаза. Из-за двери тринадцатой квартиры выглядывает старушечка в ярко-синем платке.

– Ты, говорю, что ли, Майя? – Узнала. Ту самую «тварь из новостей». Я готова спасаться бегством, косулей перепрыгивая через несколько ступеней сразу. – Полинина племянница?

Мой вздох облегчения вполне мог бы стать причиной цунами на другом краю света.

– Это я! Ключи потеряла.

Внезапная фея-крестная с готовностью выпархивает на площадку и отпирает оба тетушкиных замка. Не веря удаче, я устремляюсь в квартиру, но не успеваю поблагодарить, как дверь за моей спиной захлопывается. Щелк-щелк.

– А вдруг ты не Майя! – торжествующе звучит ее голос. И пусть. Я все равно никуда больше не собиралась.

Куртка, джинсы и свитер летят на пол, сама я забираюсь под одеяло и сворачиваюсь в комок. Впервые за долгое время я доверилась. Думала, сможем общаться и даже дружить. Я видела в глазах Джона интерес. Теперь понятно, что его вызвало: приезжая, другая.

– Сама во всем виновата, – шепчу я в темноту. В ответ вдали вскрикивает электричка.

Несколько месяцев подряд я засыпала под твои голосовые сообщения. Включала самое раннее и далее, далее, далее. Ты болтал и смеялся. Вот уже второй раз тебя крадут у меня, выхватывают из рук и уносят. Но кое-что еще осталось.

Я шарю возле кровати и подтягиваю к себе дорожную сумку. В ней, под нижним бельем, носками и пижамами, лежит твой дневник.

Единственная возможность услышать твой голос. Последняя такая возможность. Говори со мной.

Ждал на улице, ел чипсы, внутрь не заходил, хотя вряд ли меня бы запомнили: рюмочная в спальном районе, пиво и водка за копье – вот маргиналы и сползаются. Неподалеку, возле метро, – стройка, но работы не ведутся, все стоит без движения. Раньше на этом месте был сквер. Прохожих почти нет. Около часа ночи вышел мужик, на ногах едва держался, попросил закурить, я ответил, что не курю. Нужно было отвести его на стройку. Я предложил вызвать ему убер. Он согласился. Мы постояли, как будто ждем такси. Я спросил, кто он по жизни. «Стихи пишу». Тогда я спросил, чем он зарабатывает на жизнь. Ответа не получил. Посмотрел в телефон, соврал, что машина подъехала, но водитель заблудился и нужно дойти пешком. Мы пошли. Мне пришлось взять его под руку и тащить. Воняло от него жутко. Пока шли, я попросил его что-нибудь прочесть. Он замычал, и его стошнило прямо на себя. Ни в один убер такое дерьмище не посадили бы. Я завел его на территорию стройки и толкнул. Он упал. Заныл: «Брат, за что?» Я поднял с земли арматуру и несколько раз ударил его за то, что он назвал меня братом. После этого он уже лежал молча лицом вверх и не шевелился. У него в кармане была пачка самой дешевой поваренной соли. Пачка лопнула, и соль из нее просыпалась. Мне в голову пришла странная идея с этой солью. Просто захотелось посмотреть, что будет. Я посолил ему глаза. По щепотке на каждый, а остальное всыпал в открытый рот. Он застонал – значит, еще чувствовал. Мне стало его жалко, я сказал, что скоро все закончится и он перестанет страдать. Достал нож и несколько раз ударил не глядя. Домой вернулся пешком.