— У тебя все время играет одна и та же музыка, — замечает Маша, пока мы занимаемся довольно монотонной работой — достаем ароматную от кондиционера для белья одежду из пакетов и вешаем ее на плечики, чтобы затем развесить на рейлы по цветам. — Не надоело?

— Я вообще годами слушаю одно и то же. Считай, это для меня что-то новенькое.

— Всего-то каждый день целую неделю, — хмыкает она. — Рейлы офигенные. Куда ты их потом денешь?

— Не знаю. В мою комнату они не поместятся. Их сделал отец Саввы. Наверное, верну обратно.

— Аристарх? Почему-то я так и подумала. У них огромный дом. Им они точно пригодятся.

— Это же он устраивает чтения Библии, да?..

Некоторое время она молчит, прикидывая, куда пристроить длинное теплое платье, в котором я была в «Яме», и вешает его так, чтобы было видно от входа, хотя по цвету оно туда не подходит.

— Ага. Они не православные, какая-то другая вера, я не очень в этом разбираюсь.

— Свидетели Иеговы?

— Не знаю, — морщится она. — Я вообще в Бога не верю, мне просто нравится общаться с Саввой.

Я вспоминаю его узкие плечи и лицо с длинным носом, печальное, даже когда он улыбается, и, пожалуй, понимаю, о чем она говорит.

— А он верит?

— Говорит, что нет.

— И знает о твоей… девушке?

— Само собой, — усмехается Маша и разводит руками. — Аристарх не в курсе, если ты об этом хотела спросить.

Мне ужасно хочется рассказать ей про Марта и подкаст. Она говорит и ведет себя как человек, способный поверить, что я ничего не знала, и хотя бы попытаться понять, что у меня нет кнопки выключения любви… У меня появился бы друг, с которым можно все обсудить. А что, если она не поймет, испугается и по секрету поделится с кем-то еще?.. Дело вовсе не в том, что мне некуда ехать, — на средства со сдачи квартиры я могла бы снять комнату где-нибудь в Питере и более-менее сносно существовать на остаток, но я не хочу терять Машу. И тете Поле я нужна куда больше, чем она мне, — хоть она и отнекивается, но деньги, которые я перевожу, ей не лишние. А у меня никого нет. Больше никого нет. Только она и Дима, с которым мне не терпится познакомиться.

Когда вся одежда на местах, Маша собирается ненадолго забежать в «Печатную». Мы могли бы пойти вместе, но я хочу пролистать книгу до конца и оставить ее Джону. Поэтому мы целуем друг друга в щеки, еще раз осматриваем гараж в поисках несуществующих недостатков и расстаемся на пороге — я привычно заваливаюсь в кресло и пытаюсь сосредоточиться на тексте, но буквы разбегаются. По правде говоря, я с ума схожу от волнения перед завтрашним днем.

Нужно будет поставить другую музыку, что-то более популярное. Я отправляю вдогонку Маше сообщение с вопросом, есть ли у нее блютус-колонка. Она подтверждает это анимированным стикером с собакой, которая как бы говорит «Да», я скидываю такой же Джону, сигнализируя, что все готово, и оставляю книгу на диване. Между страниц я вкладываю записку со словом «Спасибо» — так, чтобы ее кончик остался виден снаружи, — и уже начинаю мысленно составлять плейлист для распродажи, медленно двигаясь к выходу, но внезапно натыкаюсь на Джона. Можно подумать, нарочно дожидался Машиного ухода.

— Привет!

Это я, потому что он по-прежнему со мной не разговаривает.

— Как тебе?

Тоже я. Джон обводит взглядом пространство, но по выражению его лица невозможно догадаться, что он об этом думает.

— В понедельник верну как было.

— Не надо. — Его первые слова за всю неделю. В колледже он усердно делал вид, что меня нет, на занятиях садился то рядом со Стасей, то с Викой, а иногда оставался в печальном одиночестве. Я же все это время внимательно слушала преподавателей и, к своей огромной радости, начала въезжать в суть предметов. Несколько раз перед тем, как пойти в гараж, я задерживалась в библиотеке колледжа, штудируя книги, которые рассыпа́лись на отдельные листочки прямо в моих руках. Но нет уж, нет-нет, — и я собирала их обратно, не всегда в правильном порядке, но тем не менее не оставляя им шанса скончаться именно сейчас, когда они так мне нужны. Джон тоже заглядывал в библиотеку. Ничего не брал и уходил. Я писала ему в «телеграме»: «Буду через час», — а когда приходила в гараж, дверь была уже отперта.

***

Классе в пятом я однажды вернулась домой в слезах: мой приятель Мишка, с которым мы хорошо общались и приглашали друг друга на дни рождения, решил, что больше со мной не дружит. Учительница английского дважды похвалила меня на уроке, и ему это не понравилось. Я была сильна в английском, но вроде бы не зазнавалась. Мишка перестал меня замечать. Обсуждал мою одежду с другими так, словно меня нет, хотя я стояла рядом. Поначалу я пыталась подружиться обратно, но он не собирался со мной говорить, зато стал нарочно задевать меня плечом, проходя мимо. Это было обидно и странно, ведь всего несколько дней назад он приходил под окна моего дома и кричал: «Майя, выходи!» А еще раньше играл со мной в приставку, и моя мама готовила нам пиццу. Я не понимала, как все могло настолько испортиться за сорок пять минут урока английского.

Мама тогда сказала: «Это все возраст. Сейчас мальчики будут дружить с мальчиками, а девочки — с девочками, но через несколько лет все изменится».

А папа сказал: «Молчат слабые. Миша не говорит с тобой, чтобы ты почувствовала себя виноватой, хотя виноваты вы оба. Ты — в том, что задирала нос, он — в том, что обиделся, вместо того чтобы стать сильнее в предмете».

«А что же мне делать?»

«Ничего, — пожал он плечами и разломил котлету. — Уважай его выбор».

Спустя два года Мишка придет на площадку возле моего дома, когда там уже будет сидеть Март. Выходит, по-своему правы оказались оба — и мама, и папа.

***

Мне незачем здесь оставаться. Глядя на Джона, я вспоминаю папины слова. Бравада о королях и шутах — слабость. Как и страх, который Джон наводил на других, а теперь то же самое пытался проделать со мной. Ничего не вый…

«До зари остается только вдох…»[18] — Джон включает бумбокс. Моя любимая песня из этого альбома. Я танцевала под нее, когда оставалась одна. А теперь он протягивает мне руку. Это похоже на приглашение к перемирию.

Мы сближаемся, он кладет ладонь мне на талию. «Качели вверх, качели вниз — закон», — грустно признает Кинчев. Я чувствую слабый запах можжевельника из-под расстегнутой куртки Джона и сильный — уличной свежести от его волос. Возможно, я в нем ошибалась. Мы покачиваемся в такт музыке посреди моего космоса и гирлянд. Рейлы, увешанные одеждой, покачиваются тоже. Сверху опускается ароматный коричный купол.

— Я сделал то, что обещал, — шепчет Джон. Вместо ответа я улыбаюсь ему в плечо, потому что не помню, о каком обещании идет речь. — Я рисковал жизнью ради тебя.

Нечему тут улыбаться. Он говорит о своей чертовой магии. Бывшее капище, пролетающие мимо без остановки поезда. Желания, которые непременно сбываются. Меняют свое или чужое будущее. Бред…

Я долго взвешиваю слова, прежде чем ответить:

— Тогда все обязательно получится.

— Желание нельзя отменить, — шипит он. — Иначе я бы это сделал.

Очередная пауза дается мне с трудом. Слова рвутся с языка, но все они не о том, что сейчас действительно важно. Для начала нужно освободиться из его рук — и я делаю шаг назад, а потом еще один. Теперь запах корицы всегда будет напоминать мне об этом вечере и злобной физиономии Джона.

— Отличный способ проверить, существует ли магия.

— Как тебе мой шут, а? — взвизгивает он уже окончательно чужим, не поддающимся контролю голосом и, поняв это, оскаливается. Перекошенный рот вопреки всем законам анатомии ползет куда-то за ухо. Джон больше не кажется мне симпатичным. — Хорошо тебя обработал? Кончила? Если нет, мне придется его наказать!

Ладони мгновенно потеют, и я вытираю их о джинсы. Дверь легко открыть. Я несколько раз на нее оглядываюсь.

— Рассказывай, — велит он все с той же гримасой. — С самого начала. Как сняла номер в гостинице и потащила его туда. Как вы раздевались. Что ты почувствовала, когда увидела его…