С направлением от врача, температурой, болью в спине и приличным животом лечь в больницу оказалось не так просто. После слов «беременная двойней» меня тут же послали назад в гинекологию. Вернее, напрямую в роддом, хотя рожать я пока не собиралась. Почему-то в нашей системе здравоохранения считают, что у беременных есть только один орган – матка. И ничего другого у них болеть не может. Пришлось подключать связи, родственников, вызванивать главврача больницы, чтобы, с его одобрения, получить положенное койко-место в палате, спасительные капельницы и пенициллин внутримышечно без новокаина. После каждого укола я сцепляла зубы до скрипа, плакала и еле-еле ковыляла в палату. Дети в животе начинали недовольно пихаться во все стороны, а я плакала еще сильнее, подсчитывая, сколько еще иголок в меня будут тыкать ежедневно.

В отделении нефрологии я была местной достопримечательностью, бабульки-завсегдатаи выспрашивали, на каком этаже нынче открыли гинекологию, и советовали обязательно класть в кашу масло. Медсестры и врачи жалели, но продолжали лечебные издевательства надо мной. Заведующая отделением лично взялась вести меня и несколько раз подчеркнула, как хорошо, что я вовремя обратилась к ним, как будто они ждали меня с распростертыми объятьями, а в роддом отправляли кого-то другого. При мне ночью в отделение поступил какой-то непутевый пьяница, которого подобрали на улице и по причине недержания отвезли в нефрологию. Он пробыл в отделении почти сутки без документов и каких-либо признаков необходимости пребывания в стационаре вообще. При этом мне в приемном покое, как вы помните, сначала отказали. Но мне грех жаловаться: почку спасли, беременность тоже. Правда, очередной узист поставил под сомнение пол моих детей. Передо мной опять замелькали хулиганистые мальчишки-двойняшки из «Электроника» и «Гарри Поттера». Сомнения не покидали меня до самых родов. Я, конечно, просила еще раз другую узистку посмотреть пол, и она вроде бы тоже разглядела мальчика и девочку, но УЗИ двойни после 30-й недели беременности малоинформативное: чья-то рука, чья-то нога, сплошная мешанина, в которой трудно понять, какая часть тела кому принадлежит. На самом деле было уже и не важно, кого мы ждем, главное – родить здоровыми и свое здоровье сохранить.

После выписки из нефрологии на работу в офис я уже не вернулась. Сразу позвонила начальнику и сказала меня больше не ждать. Работа сейчас была не на первом месте, да и не таким уж ценным специалистом я была. Декретный отпуск с двойней оформляют в 28 недель, и до того времени меня держали на дневном стационаре при гинекологии, чередуя бесконечные анализы и капельницы. Наступила промозглая слякотная осень, живот продолжал расти. В женской консультации другие беременные при виде меня расступались, предполагая, что я на последнем сроке и меня вот-вот свезут в роддом. Я и правда туда вскоре отправилась, но только не рожать, а на сохранение. Я отчаянно надеялась продержаться примерно до начала декабря и родить в 36–37 недель.

Участковый врач женской консультации ответственно передала меня в руки своей знакомой в роддоме. Однако в отделение меня принимал другой врач – сухой и крепкий гинеколог-мужчина средних лет. Полистав мою карточку и просмотрев все анализы, он удивился:

– Да все нормально у тебя. Анализы неплохие в принципе. Чего они тебя положить решили? Перестраховываются, что ли?

В ответ я только пожимала плечами. С врачами в моем положении было страшно спорить. Сказали ложиться на сохранение в роддом – я послушно легла.

– А шейка у тебя все-таки короткая, – сказал он после УЗИ. – Возвращайся в палату, сейчас пришлю к тебе медсестру.

Зашла медсестра, и все перевернулось с ног на голову. Я отозвалась на фамилию, и женщина быстро затараторила:

– Сейчас сделаем тебе укол, завтра ровно в это же время подойдешь ко мне в процедурную, сделаем второй.

– А что это?

– Дексаметазон – для раскрытия легких у ребенка. Вот, выпей эту таблетку и сходи в туалет, сейчас поставлю тебе капельницу. Ее нельзя капать быстро, иначе начнется тахикардия, придется полежать несколько часов. Когда уровень жидкости дойдет до этой отметки, выпьешь вторую таблетку.

Я хотела разреветься во весь голос. Какое раскрытие легких у детей? У меня еще только 28 недель, я не собираюсь рожать. Почка почти отвалилась, только-только на место поставили, теперь еще и тахикардией угрожают. Уж с сердцем-то у меня проблем никогда не было. Более опытные соседки по палате просветили, что такую капельницу всем ставят, у кого есть угроза преждевременных родов. Повернувшись лицом к стенке, стараясь не хлюпать носом, я пыталась хоть как-то поудобнее устроиться на металлической жесткой кровати. Только что все было хорошо – и вот уже угроза преждевременных. Отчаяние заполняло меня с каждой новой каплей вводимого лекарства.

И тут в палату вошла моя спасительница, под чье крыло меня и отправляли. Ольга Владимировна была привлекательная и ухоженная молодая женщина-врач. С ней пациентки чувствовали себя как за каменной стеной. Она была нам и врач, и мама, и муж, и подруга, и наставник. Легко догадаться, что коллеги в отделении ее недолюбливали. Ольгу Владимировну это нисколько не смущало, она просто делала свою работу так, как считала нужным.

Меня перевели в другую палату, объяснили всю ситуацию, успокоили. Ничего критичного не происходило, просто мне помогали продлить беременность как можно дольше. Живот к тому времени уже был большой, шейка матки сокращалась, готовясь к родам. Нянечка, которая мыла в палате пол, однажды спросила:

– Ну что девчонки, кто сегодня идет рожать? – и начала наматывать тряпку на швабру.

– Никто не идет, мы сохраняемся, – ответил кто-то из соседок.

– Что, и даже ты не идешь? – любопытная нянечка спросила у меня напрямую.

– Я – тем более.

Зло брало от таких вопросов. Хотелось приклеить табличку на лоб: «У меня двойня, 28 недель, я не рожаю, я на сохранении».

Роддом – срез общества, в нем сталкиваются абсолютно разные женщины, не с каждой из них хочется вести задушевные беседы, поэтому лишний раз о подробностях своей ситуации я не болтала. Уже тогда меня раздражало повышенное внимание к двойне. И хотя всех девочек в палате объединяла одна задача и беременности у многих были сложные, все же особенности были существенные. Никто, включая врача, не мог подсказать, как правильно должна шевелиться двойня. Очередной тест на мне не работал, живот был каменный, мучал постоянный тонус. Врач тщательно подбирала мне дозу лекарства, чтобы этот самый тонус снять. Пить таблетки приходилось строго по расписанию каждые четыре часа, даже ночью. Вставать по будильнику и выходить в коридор, чтобы не будить соседей по палате. Сначала нужно было выпивать одну таблетку, чтобы избежать тахикардии, а через полчаса вторую. Глаза слипались, сердце прыгало где-то в горле, становилось ужасно жалко себя, но вариантов не было. Тонус не хотел отступать.

Во время очередного осмотра я пожаловалась врачу, что не чувствую шевелений со вчерашнего вечера. Ольга Владимировна взяла трубочку и начала слушать сердцебиения в животе. По ее леденящему кровь взгляду, в котором одновременно читались страх и жалость ко мне, я поняла, что дела плохи. На ватных ногах я поползла за врачом в кабинет УЗИ.

– Найди мне второе сердце, – тревожно попросила она своего коллегу.

Мое сердце можно было не искать, оно замерло где-то в пятках.

– Ну вот одно, вот второе, – через бесконечные несколько минут узист показал нам, что все в порядке.

Врач облегченно выдохнула и расслабилась, как будто речь шла о ее собственных детях. Все было в порядке – беременность продолжалась. Меня решено было отпустить домой, чтобы в скором времени забрать снова, уже на роды. Я помню немало больничного хамства и равнодушия, но и такого вот сочувствия и внимания персонала было много.

Дома меня ждали заботливый муж, все те же таблетки по будильнику и ужасное открытие. Кожа на животе и внутренней стороне бедер была исполосована красными глубокими растяжками. Увидев себя в полный рост в зеркале, я впервые плакала не из-за боли или страха за малышей, а из-за жалости к себе, по ускользающей красоте. Ну как этот огромный живот снова сможет стать плоским, а пупок впалым? Растяжки, пожалуй, и побелеют, но так и будут висеть дряблой кожей, так что прощайте раздельные купальники. Меня ломало, как оборотня в полнолуние, хотелось выть от отчаяния. Беременность проходила тяжело и безрадостно, приближаясь, однако, к своему логическому завершению. В 33 недели живот был на все сорок две, шейка матки сгладилась и организм принял решение: пора бы уже и родить.