– Вы должны ехать в комендатуру, в город. Вы пришли из-за границы, незаконно жили здесь много дней и должны нести за это наказание. Вы должны пояснить, с какими целями вы проникли в нашу страну.

Он был непреклонен и никаких объяснений слушать не захотел, повторив снова:

– Вы должны все сказать в комендатуре.

Что же, по крайней мере, это уже походило на нормальный человеческий разговор на понятном языке. Упираться не имело смысла: злоумышленниками они не были, скорее жертвами неудачно сложившихся обстоятельств. Поэтому, вероятно, их выслушают и отпустят.

Часа полтора их трясло в фургоне грузовика по горной дороге. Просторная комната с решетками на окнах в здании комендатуры показалась им номером люкс в наилучшей гостинице по сравнению с жильем, которым им приходилось довольствоваться за последний месяц. Правда, кормить их опять не торопились. Остаток дня тот приехавший за ними человек в галстуке по очереди снимал с них допросы. К вечеру принесли по тарелке недоваренного риса и палочки, которыми его надо было умудриться отправить в рот.

Потом три дня с ними никто не общался, кроме дежурного охранника, приносившего им подобие еды два раза в день. Когда они готовы были взбеситься от этого нудного ожидания, к ним в камеру пришло человек пять, самый главный и самый неприятный на вид, наверное, комендант, визгливым голосом и до такой степени коверкая русские слова, что передать это на письме не представляется возможным, зачитал им нечто вроде обвинительного заключения. В этом «документе» говорилось, что они являются шпионами Москвы, засланными сюда с целью сбора разведданных, а также ведения подрывной деятельности, направленной против завоеваний Великой Культурной Революции, специально обученными бандитами и успели за короткое время совершить много преступлений, а именно:

– незаконно проникли на территорию страны, нарушив государственную границу;

– незаконно проживали в доме Ли Цына, не имея ни международных паспортов, ни разрешения местных властей, то есть грубо нарушив паспортный режим;

– собирали сведения о пограничных укреплениях, о наличии в этом районе страны воинских частей с целью определения возможности прорыва в этом месте границы советскими войсками и захвата ими китайской территории;

– завербовали для осуществления своих целей и работы в дальнейшем в пользу враждебного государства китайского гражданина Ли Цына и его дочь, настраивали также в этом духе правнука Ли Цына;

– при попытке задержания и доставки в комендатуру оказали сопротивление комендантскому патрулю, покалечили несколько мирных жителей, а также патрульных, одному из которых вывихнули руку, а еще двое получили сотрясение мозга.

Теперь они должны предстать перед судом и понести наказание за свои преступления.

Принять все происходящее за не совсем удачную шутку не позволяло выражение лиц коменданта и его спутников, на которых была написана лишь причастность к исполнению дела государственной важности.

– Они что, все это серьезно? – растерянно спросил Андрей. – Это же бред собачий!

– Мы протестуем, – сказал Серж коменданту, – и требуем вызова представителя посольства нашей страны…

В ответ комендант сказал что-то стоящему рядом с ним китайцу, тот выкрикнул в открытую дверь короткую команду, и в камеру ввалилось несколько солдат с автоматами Калашникова в руках.

Их вывели из здания комендатуры; на улице поджидала толпа орущих что-то китайцев, почти у каждого из которых была в руках небольшая толстая книжка с портретом вождя Мао на обложке. У многих были еще и палки, ими китайцы так и норовили побольнее достать арестованных русских. Конвоиры этому не препятствовали. Их затолкали в тот же фургон, в котором привезли сюда, тыча стволами автоматов в бока. Вадиму досталось больше всего: ему разодрали ухо, когда он пытался отбиться от палки.

– …ные…венбины…, – выматерился он, закрывая пальцами ссадину, из которой сочилась кровь, когда их уже закрыли в фургоне и грузовик тронулся, – неужели им все это так и сойдет?

– Ты неправильно произносишь это слово, Вадик, – положив руку ему на плечо, сказал Серж, изо всех сил стараясь не поддаваться раздирающим его эмоциям. – Надо говорить «хунвейбины».

– Э-э, нет! – возразил Никита. – Эти скоты не заслуживают, чтобы их правильно произносили.

– И дочку Ли Цына мы видели всего один раз мельком, – вспомнил Рашид обвинительное заключение. – Мы с ней даже познакомиться не успели, не то что завербовать…

– «Двое получили сотрясение мозга…» – процитировал Володя-большой. – Да как же может быть сотрясение того, чего нет?

Он чувствовал себя немного виноватым в том, что прибавил к списку их преступлений еще один пункт.

В Пекин их доставили военно-транспортным самолетом. Здание столичной тюрьмы, похоже, строилось одновременно с Великой Китайской Стеной. Чувствовалось, что толстенные, некогда красные, а теперь почти черные стены их нынешнего жилья хранили в себе столько невысказанной информации о тысячах соприкоснувшихся с ними людских судеб, что горе русских альпинистов здесь сразу стало маленьким-маленьким. Стены давили их, как мельничные жернова, поэтому они по достоинству оценили то, что их не рассовали по одиночкам, а поместили всех вместе, где они могли по-прежнему общаться и морально поддерживать друг друга.

Если не хочется мыться, то для самоуспокоения достаточно вспомнить фразу о том, что до сантиметра – не грязь, а потом само отваливается. В применении к покрывавшей стены камеры плесени толщина, при которой она отваливалась сама – сантиметр, два или пять сантиметров? – легче всего проверялась в том углу, который был отведен для отправления естественных нужд. Вообще, все было как в классической, описанной в сотнях исторических романов тюрьме: крохотное клетчатое окошко под высоким потолком, слезоточивые стены, крысы, обедающие вместе с узниками, угрюмый молчаливый надзиратель и счет дням при помощи процарапанных черточек на стене.

На тридцать пятый день к ним в камеру пришел человек, разговаривавший на родном русском языке так же свободно, как и они. Он поздоровался, представился работником Советского посольства и достал из кармана газету «Комсомольская правда» с заметкой о гибели на Памире экспедиции из десяти альпинистов. Там же было десять фотографий; газету читали молча, по очереди подходя в самый светлый угол камеры.

– О том, что вы живы, – сказал человек, назвавшийся Кириллом Николаевичем, – никто из ваших родных пока не знает. Не хотим, сами понимаете, заранее заставлять их переживать сильные эмоции, ведь они не так давно похоронили вас… Тем более что… – он помедлил, – ваше возвращение на Родину сопряжено с большими трудностями. Против вас выдвинуты серьезные обвинения, а сейчас такой политический момент… Ну, вы люди грамотные, понимаете, что к чем у.

Он опять сделал паузу, потом произнес надолго повисшие в воздухе слова:

– Китайская сторона запросила за каждого из вас выкуп в сумме, эквивалентной десяти тысячам долларов.

– И какое же решение, – спросил Борис, подавив комок в горле, – приняла советская сторона?

– Пока никакого, – ответил Кирилл Николаевич. – Мы обсуждаем этот вопрос на самом высоком уровне. То, как он решится, видимо, будет сильно зависеть от вас.

– От нас? – изумился Никита. – Но каким же образом?..

– Поговорим об этом позже. – Кирилл Николаевич поднялся с нар. – Я смогу придти снова через несколько дней.

Эти несколько дней тянулись как резиновые. Варианты возможной зависимости такого важного решения от них самих обсуждались столь же постоянно, сколь и безрезультатно. Они готовы были сделать все. Но что надо было сделать?

Теперь для разговора в отдельном кабинете Кирилл Николаевич приглашал каждого по очереди. Первым оказался Борис – может быть, потому, что случайно прогуливался по камере ближе всех к двери. Он вернулся через пять-шесть минут с таким сияющим лицом, что все остальные сразу воспрянули духом.