Серж, конечно, знал, что погода в горах переменчива. Он всегда внимательно следил за метеосводками перед походом, стараясь не пропустить ни долгосрочный прогноз, ни прогнозы на один день. Сегодня ничто не давало повода для беспокойства. Да и вчера поздно вечером, выйдя из палатки, Серж обратил внимание на усилившийся морозец и чистое небо. Только вот эта утренняя туманная дымка и светлая полоска неба над ней… Поведение проводника немного встревожило Сержа. Он спросил у Вадима, который шел позади него, мнение по этому поводу.

– По-моему, – ответил тот, – погода должна быть хорошей. А на проводника не обращай внимания, он вообще какой-то странный.

Еще в прошлый раз они придумали способ проведения жеребьевки, кому за кем идти. У Никиты был тогда набор из десяти фломастеров; вспомнив знакомую всем с детства фразу из семи слов про охотника, желающего знать о местонахождении фазана, в которой первая буква каждого слова совпадала с первой буквой названия одного из семи цветов радуги, Степан и предложил каждому вытянуть свой фломастер. Фразу слегка видоизменили, добавив три слова. Получилось: «Каждый рыжий охотник желает точно знать, где сидит фазан-черныш». Добавленные слова «рыжий», «точно» и «черныш» означали соответственно розовый, травяной и черный цвета.

Сержу выпало идти вторым. Степану – последним, и сегодня это почему-то здорово повлияло на его настроение. Заметив это, Серж хотел было предложить ему поменяться, но остановил себя: он знал, что Степан ни за что не согласится.

Они шли по обращенному к югу пологому склону старой, поросшей травой морены[2]. Это было безопасно: можно было расслабиться, не контролировать, как на леднике, каждый свой шаг. Серж всегда в такие минуты поневоле обращал внимание на красоту пейзажа. Сейчас этот пейзаж был трехслойным, как самодельный торт. Верхний слой – бирюзовое безоблачное небо – отделялся от нижнего – горной местности, в цветах которой присутствовали все оттенки желто-коричневой гаммы, – ослепительно-белыми снежными шапками на вершинах. Зелени еще не было, да ее и вообще здесь не густо, даже в начале лета. Сейчас молодая трава только пробивалась и своим свежим цветом еще не могла перебить выгоревшие цвета прошлогоднего покрывала. Но этот факт вовсе не умалял достоинств высокогорной панорамы – она в любое время года захватывающе великолепна. За девять лет альпинистских походов Серж сделал бесчисленное множество фотоснимков и в разных областях Памира, и еще раньше, в самом начале – на Кавказе. Конечно, они давали представление о красоте гор. Но это представление отличалось от действительности не меньше, чем рассказ о бутерброде с черной икрой отличается от самого бутерброда. К фотографии, сделанной на превосходной фотобумаге с наилучшей пленки, снятой при помощи самой качественной оптики, к сожалению, нельзя приложить ни свежий горный воздух, ни головокружительное ощущение пространства. Но все равно Серж сошел в сторону, достал свой «Зенит» и сделал несколько снимков.

Приток реки Оксу, который девять месяцев в году был пересохшим и по всем расчетам не мог служить серьезным препятствием для экспедиции – пик осадков приходился на май, а сейчас была только середина апреля, – оказался на удивление полноводным. Идущему первым Рашиду пришлось продемонстрировать чудеса акробатической ловкости, перебираясь по мокрым валунам с ледорубом вместо шеста на другой берег, где он натянул в качестве поручня веревку от вбитого Степаном крюка. Проводник Зухаб с такой сноровкой перебежал по валунам, почти не касаясь веревки, словно он был в экспедиции самым молодым.

После водной преграды путь в ущелье практически все время шел вверх. Почти каждые пройденные сто метров поднимали их еще на десять – двадцать метров над уровнем моря. Уже через час Степан начал чувствовать, что выдыхается. С каждым шагом силы, казалось, все больше оставляли его. Во рту пересохло, а в руках и ногах почему-то появилась такая слабость, словно он только что переплыл небольшое море – шириной километров двадцать. Приложившись уже трижды на пару глотков к фляжке со смесью чая и фруктового сока и заставляя при этом молчать внутренний голос, упрямо напоминавший, что во время восхождения надо пить поменьше, Степан с досадой думал, что, имея за плечами восемь лет альпинистского стажа, стыдно страдать, подобно новичку, от горной болезни. От таких мыслей, однако, легче не становилось. Наоборот, сухость во рту все усиливалась, хоть он и положил уже под язык пару мелких камешков, а по груди струйкой стекал пот.

Весеннее яркое солнце пригревало все сильнее, хотелось раздеться хотя бы по пояс, но останавливало понимание, что нести снятую одежду в руках или привязанной к и без того тяжелому рюкзаку труднее, чем на плечах. Степан настолько вымотался, что даже и не замечал, что они уже давно идут медленнее, чем раньше, что практически все остальные видят его состояние и по очереди находят предлоги, чтобы то и дело останавливаться: Серж переложил что-то в рюкзаке, потом у Никиты отвязался ледоруб, потом Костя «натер ногу» и стал переобуваться. Наконец Серж объявил привал, невзирая на недовольное выражение лица Зухаба.

– Вот интересно, – сказал Костя, устраиваясь на большом валуне, накрыв его предварительно своим свитером, – наши вожди, они что, тоже альпинистами были? Только эти факты почему-то замалчиваются…

– Ты это о чем? – спросил Серж.

– О названиях наших вершин: пик Владимира Ильича, пик Иосифа Виссарионовича…

– Не богохульствуй, сын мой, – назидательно произнес Борис, сидевший рядом. – И потом, уже давно не пик Иосифа Виссарионовича, а пик Коммунизма.

– Это тоже не лучше. Еще пик Победы есть… Почему не назвать вершину именем человека, который первым на ней побывал, как даются другие географические названия? Чем плохо: море Лаптевых, Берингово море, Магелланов пролив?…

– Лошадь Пржевальского, – в тон ему вставил Вадим, и все засмеялись. – Ты что же, против Победы? Или против коммунизма? Как ты не понимаешь – это от всенародной любви! Просто мы любовь к своим вождям увековечиваем на карте.

– Да я не против! Но мы и так ее увековечиваем – в названиях улиц, проспектов, заводов, Домов культуры. В каждом городе, большом или маленьком, есть проспект или улица Ленина. Что, этого мало? Я не имею ничего против Ленина, но…

– И говорят глаза, – пропел Никита, – никто не против, все – «за»…

– Но почему, например, американцы не назвали свои вершины именами президентов? Они что, меньше любят их, чем мы – своих?

– Просто, – сказал Вадим, – у американцев нет таких вершин, которые были бы достойны имени президента. Самая высокая, Мак-Кинли[3], чуть больше шести тысяч, и та на Аляске.

– А может, Мак-Кинли – это как раз их президент, из первых, а? – предположил Володя-большой.

– Ладно, мужики, хватит трепаться на скучные темы, – сказал Серж.

– Тем более, – помог ему Борис, – что от нас тут ничего не зависит. Да и вообще, мне не жалко, пусть называют Владимиром Ильичем хоть проспект, хоть гору…

Не участвовавший в разговоре Степан полулежал на трех рюкзаках с закрытыми глазами и пытался усилием воли изменить свое настроение, справедливо полагая, что мучивший его последние два с половиной часа приступ горной болезни был вызван состоянием души, а не тела. Лежать, конечно, было нетрудно; но стоило ему подумать о том, что надо встать, надеть за спину тяжеленный рюкзак и тащиться вверх, как его прошибал холодный пот. Перед глазами Степана закружились крохотные точки звезд в черной бездонной пустоте Вселенной, и он попытался определить свое место в ней: микроскопическая пылинка, срок существования которой – ничто по сравнению с Вечностью, одна из миллиардов на затерявшейся среди звезд крохотной планете. Кому интересно самочувствие этой пылинки, на что оно может повлиять, что может сделать эта пылинка за такой короткий срок? Нет, представить себе всю степень своей ничтожности Степан так и не смог. Вытесняла это видение из головы другая картинка: он парит в невесомости в звездной взвеси, вполне в состоянии дотянуться рукой до любой звезды, и держит на ладони своей руки голубой шар размером с яблоко – Землю. Такой красивый! Голубые пятна – зеркальные, скользкие на ощупь, желто-зеленые – шершавые, и те вершины, о которых как раз шел разговор между Константином и остальными, пальцами ощущались как маленькие пупырышки на кожуре апельсина. Вся жизнь на Земле зависит от того, насколько он, Степан, будет бережно относиться к этому голубому шарику, данному ему на хранение.