Тим, шатаясь, двинулся вперёд. Ему не показалось – темнота придвинулась. Здание! Он добрался! Радостно кинулся вперёд, пошарил руками, отыскивая дверную ручку. Когда, распахнув дверь, ввалился внутрь, поначалу ничего не понял. Просто стоял, растерянно улыбаясь, позволяя снегу стаивать с одежды, давая ненавязчивому шуму проникнуть в уши.

– Эти чёртовы нигеры опять обчистили забегаловку Фила!.. – Почему ты думаешь, что это нигеры?.. – А кто ж ещё? С тех пор, как черномазая обезьяна забралась на макушку белого дома, они вконец обнаглели… Эй, приятель, с тобой всё в порядке?

Тим поморгал, затем протёр глаза. Длинная барная стойка, бормочущий телевизор. Лысый бармен и усатый тип в очках и рубашке из светло-голубого денима уставились на него. Он сделал шаг назад, ударился спиной о дверь и вывалился наружу.

Уличный шум оглушил. Шуршание покрышек, визг клаксонов, грохот, рёв, бесконечная болтовня большого города. Небо почти скрылось за вздымающимися вверх отвесными стенами высоченных домов. Но снег и сюда нашёл дорогу, кружась серебристыми ватными хлопьями и падая в грязь.

Глупец. Какой же он глупец, раз думал, что сможет изменить весь мир…

Он открыл рот, чтобы позвать, но не смог выдавить из себя ни звука. Тогда он вернулся в теплое нутро забегаловки.

Забился в самый дальний угол, чтобы поменьше привлекать внимания.

«Я только немного отогреюсь и отдохну», – сказал он себе, закрывая глаза. Он отвык от этого мира. Или мир отвык от него.

Вновь отворилась входная дверь, и звонкий восторженный голос перекрыл гул большого города:

– Ну и сьнега намело!

И Тим замер, боясь повернуться, боясь спугнуть, боясь поверить, что с этим мягким «сьнегом» в его жизнь снова вернулась весна.

У Веца ныло колено – мучительно, перепадами, то вспыхивало, словно кипятком облитое, то простреливало до искр перед глазами. Он шел медленно, припадая на здоровую ногу, не замечая лопающегося под каменными ступнями сухостоя. Ветки хлестали по плечам, но порода его была еще достаточно крепка, чтобы снести любой удар. Перед глазами вспархивали вороны, шили небесный атлас мелкими стежками. Вец жадно следил за ними – помогало не замечать боль и скрежет в колене.

Ночами появлялось ощущение, что раскаленный свинец, кипящий под каменной кожей, остывал. Началось это не вчера, а с началом Длинной зимы, когда возле него собирались все животные леса, надеясь отогреться. Они заползали в расщелины, принося на шкурках снег. Он тихо шипел и туманом окутывал гигантскую каменную фигуру, упрямо шагавшую вперед.

Вец спал сидя, обняв стонущие колени. Ему снился сон: незнакомая деревня, горстка людей у его ног, ребенок, первым коснувшийся живого камня. В груди тогда так затрепетало, что Вец устыдился. Люди упросили его остаться, и он лег на бок, одной рукой прикрыв хлипкие домишки от ледяных ветров. Метель заметала ему лицо, сращивала с землей, но все впустую.

Едва ветер переменился, Вец снова двинулся в путь и только спустя время обнаружил в одной из своих трещин соломенную куколку.

Теперь сквозь сон он вдруг услышал песнь: едва различимую, медленную и печальную. Приоткрыл глаз – чернота и серебряный плевок над головой. Вец вздохнул.

– Ой, ой, – послышалось над ухом. – Не дуй так сильно, не то я упаду.

Словно перо скользнуло по плечу. Вец прислушался.

– Прости, я забралась повыше, – продолжил тонкий голосок. – Здесь намного теплее.

– А что там внизу? – медленно спросил Вец.

– Снега навалило, – ответила невидимая попутчица. – Ты ведь не против, если я здесь посижу?

Здесь – это привалившись к шершавой шее спиной и вытянув ножки вдоль его плеча. Вец снова вздохнул и закрыл глаза, погрузившись в тревожный сон.

Утром она была на месте: сидела, свесив пятки над пропастью, и напевала что-то ритмично-звонкое, радостное.

– Кто ты? – гулко спросил Вец.

– Меня зовут Уви, – ответил голосок. – Подставь ладонь, я покажусь.

Он поднес кулак к плечу – перестук шажков, щекотно. Медленно поднял руку на уровень глаз: девочка размером с его мизинец балансировала, растопырив руки. Рыжие волосы язычком пламени взмывали, подхваченные выдохом Веца. Лисью шубку схватывал поясок. Ножки тоже согревал мех.

– Откуда ты взялась? – пророкотал Вец, и девочка пошатнулась от ветра.

– Забралась, пока ты спал. Жутко замерзла, а у тебя здесь уютно. Можно мне пойти с тобой?

– Но я не возвращаюсь, – возразил Вец.

– Я знаю, – кивнула девочка. – Тут мало того, что холодно, еще и ужасно скучно. Ты ведь идешь на Юг? Я слышала, там целые города утопают в зелени и апельсины сыплются с деревьев прохожим на головы! Там от солнца становишься темнее, там пахнет пылью и свежим хлебом, а улицы все бегут к теплому-претеплому морю. Я так хочу побывать там! Возьми меня с собой!

– Хорошо, но ты не станешь мне докучать в пути, – предупредил Вец. – И я часто останавливаюсь, чтобы помочь твоим родичам.

– Мы любим тебя, – преспокойно заявила Уви. – Ты – наш лучший друг.

Она снова забралась ему на плечо, чтобы он мог лучше ее слышать. Вец ощущал ее легкость, постукивание пяток повыше его ключицы, даже тонкие пальчики, цепляющиеся за край трещины. Иногда она подтягивалась повыше, чтобы согреть ноги о его настоящую, горячую кожу под каменными наростами. Тогда возвращался тот трепет, которого Вец все так же стыдился, и который все так же любил.

– Тебе нравится быть таким сильным? – спросила Уви, когда он в пять шагов одолел курган.

Вец прежде не думал об этом: его природа стелила тропу ему под ноги. Если ты умный, ты должен стать учителем, если ты быстрый, ты должен успевать за двоих, а если ты сильный – будь любезен защищать слабых. Вот и вся правда.

– Мне не трудно, – подумав, ответил Вец.

– Это не значит, что тебе нравится, – возразила Уви. – Мне вот нетрудно плеваться отсюда в птиц, но я этого совсем не хочу. А ты хочешь спасать нас?

– Ничего другого я все равно не умею.

– А ты пробовал?

Нет, он шел с тех пор, как осознал себя. Произошло это внезапно: он не был младенцем, не был ребенком, он был чем-то, что долго дремало, а затем по неизвестной причине пробудилось. Тогда он встал. Расправил плечи. Размял шею. И отправился в путь.

Мир казался ему смутно знакомым, будто он уже бывал здесь, но то ли во сне, то ли в лихорадочном бреду. Мир не смущал его, но и не отзывался внутри. Мир просто был, и Вец в нем просто был, и оба они не могли друг без друга.

– Зачем пробовать, если я и так знаю? – буркнул он, чувствуя подспудно, что вопрос Уви проник слишком глубоко.

– Ты боишься, – поняла Уви. – Ничего, это поправимо.

Он мысленно усмехнулся. Ростом с мизинец, она собиралась сделать его бесстрашным. Но вместе с этой усмешкой пришло и другое чувство – опасения. Как будто это перышко, приставшее к его плечу, в самом деле источало угрозу.

Когда Уви становилось скучно, она начинала карабкаться по каменным рукам, нащупывала крохотными ступнями расщелины в каменной коже, болталась на груди Веца, как обезьянка. Тогда он шел медленнее, а колено ныло сильнее, но он ни разу не пожаловался. Он впервые обрел кого-то. И это приобретение странно действовало на него.

Спустя три дня снова поднялся ветер. Снежная крупа облепила правое плечо – метель наскочила на Веца, задумав ослепить и сбить с пути, но внутри него все еще кипел расплавленный металл, и снег таял, беспомощно соскальзывая с мокрой породы.

Впереди показалась деревушка, уже заметенная по самые крыши. Уви забралась за ухо Вецу и пробормотала:

– Мы остановимся?

Он кивнул. Люди ждали его. Почувствовав дрожь земли и заслышав хруст трущихся камней, они выставили дозорного. А когда Вец вплотную подошел к селению, главная площадь уже кипела нетерпеливой толпой.