Уви отыскала на шее достаточно широкую трещину и не без труда влезла в нее целиком. Вец привычно опустился перед людьми на колени, переждал, пока утихнет боль, затем с грохотом лег на бок, спиной к ветру. И задремал.

К нему приводили стариков и больных, тех, кто едва дождался. Они находили свои трещины, припадали к нежной коже, впитывали ее тепло, взамен отдавая холод. Вец мерз, в колене прокручивали сучковатую ветку, ветер жег спину, но маленькие замерзшие тела, жмущиеся к нему, успокаивали. Он любил их. Каждый раз – любил.

– Ну и холод, – постукивая зубами, сказала утром Уви. – Как ты выносишь его?

– У меня внутри огонь, – ответил Вец, и земля загудела от его голоса.

– Но ведь на всех его все равно не хватит, – возразила Уви. – Ты уйдешь, зима продолжится…

– Ветры приходят вместе со мной, – ответил Вец. – Или я прихожу вслед за ними.

– Совсем себя не жалеешь, – раздраженно откликнулась Уви и замолчала до самого вечера.

К ночи она оттаяла и призналась:

– Я завидую тебе. Тебя везде ждут. А меня никто и никогда.

– Я жду, когда ты заговоришь, – в полусне ответил Вец. – Мне нравится слушать твой голос.

– Хочешь, спою тебе колыбельную?

– Если тебе не трудно.

Она запела – ту самую, с которой все началось. Печальная мелодия и тихий голос убаюкивали, земля плавно покачивалась, и колено больше не разламывалось. Вец прежде не знал, что боль можно унять песней.

Они продолжили путь, не вспоминая о холодных ночах на земле. Уви снова повеселела, нашла забаву – перебираться с одного уха на другое через макушку, где иногда останавливалась и подолгу всматривалась в горизонт. Вец думал, что она представляет себе далекие южные города, ароматы спелых слив и раскисшего винограда, который некому и незачем убирать. Она грезила ими. Они единственные держали ее на плаву.

Еще дважды они останавливались, спасая деревни от холода. Уви по просьбе Веца выносили сухари и дымящиеся травяные отвары. Постукивая зубами, она принимала подношения и вновь заползала в самую глубокую расщелину на коже Веца. В такие дни они совсем не разговаривали.

Перед третьей деревней Уви неожиданно попросила взять ее на ладонь. Вец только теперь заметил росчерки болезненного румянца на ее скулах и усталые глаза.

– Кажется, ветров не слышно, – заметила она вяло.

– Они придут следом за нами, – возразил Вец.

– Может быть, да, а может быть, и нет… – Уви пожала плечами. – Мы не узнаем, если не станем ждать, правда?

Вец не ответил. Прежде таким вопросом он не задавался. Его смыслом были эти деревушки, укрытые снегом. Маленькие островки жизни, такие незначительные и такие уязвимые. Разве мог он пройти мимо их горя?

– Мне холодно, – пожаловалась Уви. – Все время холодно. Я очень устала. Я почти в отчаянии.

– Как и они, – отозвался Вец.

– У них нет выбора. А у нас есть. Я так хочу на Юг, чтобы солнце лилось мне на плечи, чтобы я могла выбросить все эти шкуры и ходить нагишом.

Вец устало взглянул на деревню. Ветры и впрямь задерживались: снег падал мягким невесомым пеплом. Вороны еще кружили, но вскоре их поглотит белое крошево. Уви, обхватив себя руками, отвернулась.

Миновав деревню, Вец почувствовал себя таким изможденным, будто порода его стала трижды тяжелее. Зато Уви приободрилась, забралась на верхушку уха и прижалась щекой к каменному виску.

– Ты сделал меня счастливее, – прошептала она. – Спасибо.

От ее слов стало горячо – забурлил расплавленный металл под каменной кожей, запульсировали трещины белым светом. И только колено просило отдыха, которого Вец не мог ему дать.

Теперь они то и дело пропускали деревни, когда Уви просила об этом. И всякий раз она находила слова утешения, от которых огонь в Веце взметался и раскалял породу. Уви это нравилось: она приникала к его шее, спала за ухом, а когда начинался снег, таявший на ходу, сбрасывала шкуры, забиралась во впадину ключицы и наслаждалась теплой талой водой.

Вец разделял ее радость, но бурление под кожей ему не нравилось.

– Мы должны остановиться, – сказал он, завидев вдалеке заснеженную деревню.

– Нет, – без раздумий возразила Уви. – Мы приближаемся к Югу в два раза быстрее, чем ты до этого. Осталось всего ничего. Да и ветров давно не слышно!

– Мы сильно опередили их, – возразил Вец. – Нужно подождать, и они догонят.

– Ну уж нет! – возмутилась Уви. – Если хочешь остаться, – оставайся, но тогда я пойду пешком. Одна.

Вец не мог себе представить, что его маленькая хрупкая Уви будет пробираться по сугробам в своих куцых шубках, что щеки ее вновь расчертит румянец ледяных ожогов, что она будет голодать и в конце концов наверняка погибнет.

И он вновь прошел мимо.

Спал он теперь лежа, силился впитать весь холод земли, только бы унять подкожный жар. Уви больше не забиралась в трещины, – она спала на его груди, сбросив меха и улыбаясь, – она наконец согрелась. Но Юг по-прежнему манил ее тысячей воображаемых чудес.

– Первым делом я нырну в море, – мечтала она, раскинувшись на макушке Веца. – И буду как рыбка, быстрая-быстрая, ты меня ни за что не догонишь!

Она смеялась, и смех ее переливался у Веца перед глазами. Сквозь радужные круги он разглядел впереди поселение: совсем крошечное – десяток домишек, запорошенные квадраты пашен, россыпь лошадей на выпасе, отыскивающих последние травинки под снегом. Холод здесь, как и на всем побережье, приходил без предупреждения.

– Остановимся… – В голосе Веца послышалась мольба, но Уви мгновенно вскочила у него на голове и грозно топнула ножкой.

– Нам осталась какая-то неделя пути! – воскликнула она. – Отсюда я уже преспокойно доберусь одна! Спусти меня на землю!

Вец упрямо зашагал вперед, не глядя больше ни на деревню, ни на птиц в сизых облаках.

Становилось теплее: они в самом деле почти вплотную подошли к Югу. Уже веяло легким моросящим бризом, уже слышались ароматы тюльпанов и акаций. А Вец шел все медленнее, все мучительнее. Колено не переставало болеть ни на миг, и, чтобы отрешиться от боли, он прислушивался к каждому движению, к каждому вздоху Уви.

Она, однако, больше не ликовала. Ходила по его плечу, подпрыгивая, как по раскаленной гальке. К вечеру она спустилась ему на ладонь, села и продемонстрировала алеющие ступни.

– Я больше не могу, – прохныкала она. – Ты стал слишком горячим.

Вец не знал, что ответить. В голове его помутилось, Уви плавала в мареве, а голос ее шел, как из колодца. Порода лопалась от жара, свечение под ней окрасилось багрянцем и рвалось, рвалось на волю вместе с кипящим металлом.

– Отпусти меня, – сказала Уви. – Мы почти пришли. Я сгорю, если останусь.

Налетел ветер – совсем не тот, от которого защищались люди Севера. Щадящий, почти нежный, он огладил вздыбившуюся кожу Веца, утешением проскользнул в пылающее нутро. Вец взглянул на море, медленно опустился на колени. Раздался звонкий хруст. Что-то лопнуло. Уви взвизгнула. Под ногами Веца растекалось светящееся алое пятно, густое, с осколками породы. От него валил пар, от него чернела трава. Вец вытянул руку так далеко, как мог, чтобы Уви убежала. Она спрыгнула, отскочила от идущей на нее смерти.

– Что с тобой? – Лицо ее исказило ужасом. – Что это?

Вец не знал. У него не осталось ничего, кроме боли. Он слишком раскалился, слишком долго не отдавал тепло, принадлежавшее не ему, а людям. И теперь огонь вырвался из-под кожи, колено взорвалось, и жидкий металл потек, застывая на ходу угольными проталинами.

Ничего не осталось, кроме боли и одной единственной, возможно, последней догадки: если он не остановит течение, Юг превратится в пустошь, цветущие сады – в пепелище, а города – в погосты. Вец вновь взглянул на море и пополз. Его руки подламывались, кожа крошилась, трещала, откалывалась острыми обломками, застревала в земле. Вец продолжал ползти. Из упрямства. От стыда. Ради Уви.

Вода грозно зашипела, едва только каменные ладони вошли в ее лазурные волны. Какое облегчение! Вец продвинулся вперед, затаскивая, как улитка свой панцирь, раскрошенные колени. Вода поднялась, нахлынула, повалил пар. Вец попытался вползти глубже, но руки больше его не слушались. Они застыли. Медленно опустились веки. Он вдохнул аромат цветущей лаванды и парящего пепла. И навсегда уснул.