– Телевышка! – выкрикнул Стрельцов-Удальцов.
– Всё! – совсем уже рассердилась Изольда Романовна. – Посмеялись и хватит.
Под стихающий хохот одноклассников я плюхнулась на стул.
– Увы, почерк исправить практически невозможно, – продолжала учительница. – Тут уж ничего не поделаешь. А вот почерк Иры Ильиной – это чудо!
И она ласково улыбнулась Ирке.
«Чудо, – подумала я, садясь за парту, – просто Ирка родилась с таким почерком – вот тебе и чудо!»
Улитка, сидящая в гнезде
Расстраиваться из-за того, что Изольда Романовна назвала мой почерк каракулями, я не стала. Ещё чего не хватало! А вот дурацкая реплика Стрельцова-Удальцова про «ужас, летящий в ночи» вывела меня из себя. Так же как и то, что в пример опять поставили Ирку Ильину! Везде эта Ирка! Не много ли для одного человека: и красавица, и умница, и почерк у неё самый-самый…
– Итак, последнее сочинение показало, что все вы неплохо разбираетесь в теме, – продолжала Изольда Романовна. – Меня порадовали работы Сыромятниковой и, разумеется, Иры Ильиной. Работа Смирновой тоже была бы неплохой, если бы не одно «но», о котором я уже говорила…
Я написала на листке «Ужас, летящий в ночи» и… о ужас-ужас! Получилось «Улитка, сидящая в гнезде». Выходит у меня в самом деле безобразный почерк! А я ведь и не задумывалась об этом. Почерк да и почерк. А оказывается, это «ужас, летящий в ночи».
Что же делать? Изольда Романовна только что сказала, что почерк исправить практически невозможно. А вот родители говорят: человек может добиться всего, чего захочет. Кому верить?
– Тема сегодняшнего урока… – продолжала Изольда Романовна, но я её уже не слушала. Мой мозг был занят другим. Нужно было решить – оставить свой почерк каким есть, или же научиться писать так же, как Ирка, а может, ещё лучше. Назло Стрельцову-Удальцову. Пусть только попробует тогда сказать, что мой почерк – это ужас, летящий в ночи!
– Смирнова, перестань витать в облаках! – сердилась Изольда Романовна. – Спустись на землю!
Я не витала. Я принимала решение. А приняв, задумалась, как воплотить это в жизнь. И перед самым звонком мне вдруг пришла в голову мысль, по дерзости сопоставимая разве что с ограблением банка. У меня похолодели руки и ноги: смогу ли я это сделать? Причём, немедленно! Но, похоже, выбора не было.
Ограбление века
Прозвенел звонок на перемену. Все ринулись в столовую. Кроме меня, разумеется. Я пересекла класс и на всякий случай выглянула за дверь. Никого из наших поблизости не было. Я подлетела к Иркиной парте и стала судорожно открывать её рюкзак, но он почему-то не открывался.
Сердце билось часто и гулко. И почему-то возле самого уха. Я уже собралась отказаться от своей затеи, как в этот момент рюкзак открылся, я выхватила стопку Иркиных тетрадей, вырвала из первой попавшейся листок и стала заталкивать тетради обратно. Руки дрожали. Тетради… не заталкивались! Прозвенел звонок, теперь уже на урок, а я никак не могла вернуть тетради на место! Наконец, это удалось; я рванула к своей парте и без сил упала на стул. И вовремя, потому что в этот момент распахнулась дверь и в класс влетели Ирка Ильина, Стрельцов-Удальцов, Жеребцова и Сыромятникова, а потом и все остальные.
Я представила, что было бы, если бы я замешкалась хотя бы на три секунды, и на лбу выступил холодный пот. Ведь Ирка бы стала орать, как резаный индюк, на крик прибежала бы наша классная – Изольда Романовна – и, узнав, что я своровала у Ирки листок, повела бы меня к директору. А он бы сказал:
– Ну что, Смирнова, придётся тебе попрощаться с нашей школой. Таким, как ты, у нас не место! Нет-нет, пока не уходи!
Он вызвал бы телевизионную бригаду и обо мне бы сняли видеосюжет – сначала для новостной программы местного, потом, может, и центрального телевидения. Журналист попросил бы меня показать, как это происходило, и вся страна бы узнала, что когда 5 «А» помчался в столовую, одна из учениц, Зинаида Смирнова, подбежала к рюкзаку своей одноклассницы и… вырвала листок из её тетради! Потом, как это бывает в подобных сюжетах, ситуацию попросили бы прокомментировать всех: Изольду Романовну, директора школы, кого-нибудь из наших, ну, тех же Ирку Ильину, Стрельцова-Удальцова, и… родителей. Родители, конечно, сказали бы, что их дочь всегда была очень хорошей девочкой и что до этого случая никогда не вырывала листы из чужих тетрадей.
Я уже сто раз пожалела, что решила исправить почерк. Конечно, было бы здорово доказать Стрельцову-Удальцову, что я не хуже Ирки, а так… кому нужен во взрослой жизни этот почерк? Кто из нас после школы будет выводить буквы рукой? Куда важнее научиться печатать на компьютере всеми десятью пальцами. А почерк…
«Ну вот, – думала я, возвращаясь домой, – жила себе спокойно и жила. А теперь создала себе проблему. Ведь Ирка всё равно увидит, что в тетради не хватает листка, начнёт расследовать, кто это сделал, и вычислит меня. Получается, что расплата неизбежна! И позор неминуем! О-о-х!!!»
От этих мыслей ноги вдруг стали такими тяжёлыми, что я едва добрела до подъезда. А возле подъезда подумала, что уж если расплата и впрямь неизбежна, то тем более стоит научиться красиво писать. Тогда хоть страдать будет необидно.
Но, прежде чем начать исправлять почерк, я решила побольше узнать о нём в Интернете. Оказалось, что по нему можно определить характер и склонности человека. Так вот: Иркин почерк говорил о том, что его обладатель – образец пунктуальности, обязательности, честности, искренности и твёрдости характера. А мой… Я ужаснулась: показатель расхлябанности, лживости, отсутствия воли. Да если бы только это! Как выяснилось, человек с таким почерком часто совершает противоправные действия. И ведь, судя по сегодняшнему дню, это так! Ведь я продемонстрировала и лживость, и противоправные действия! К счастью, об этом никто не знает. Пока…
Выходит, я правильно сделала, что вырвала Иркин листок, иначе мой почерк точно довёл бы меня до беды!
Как каракули становятся буквами
Дома я достала злополучный листок и посмотрела на Иркину букву «О». Она была ровная, гладкая и аппетитная, как… бублик. Но разве сложно написать точно так же? Оказалось, что сложно: как я ни старалась, «О» у меня получалась похожей на сдувшееся колесо, по краям объеденное крысой. То же самое выходило и с другими буквами. Стало ясно: работы предстоит немерено.
С этого дня жизнь моя круто изменилась. Я приходила домой и, быстро сделав уроки, бралась за исправление почерка: обводила в Иркиной тетради какую-нибудь букву и пыталась вывести такую же в тренировочной тетради. Получались не буквы, а настоящие каракули.
Наверное, Изольда Романовна права, думала я, и мне никогда не научиться писать так же красиво, как Ирка. В отчаянии я отбрасывала в сторону тетради и начинала рисовать – портреты одноклассников давались куда проще, чем эти дурацкие буквы!
– Бедный ребёнок! – иногда доносился из кухни мамин голос. – Сколько же им задают! Уроки делает до самой ночи! А ведь это ещё только пятый класс!
Время от времени в комнату заглядывал папа и гудел:
– И всё-таки, Зинаида, тебе необходимо заняться спортом! Ну что тебе мешает записаться в баскетбольную секцию? Уверяю: тогда и соображать будешь лучше, и уроки делать быстрее!
Прошла неделя, вторая… И вдруг на третьей вместо какой-то каракули у меня получилась буква! Почти – буква.
К концу третьей недели слова в моей «тренировочной» тетради напоминали разбредшееся стадо овец. Часть букв стояли на линии прямо и чётко, а другие, которые ещё оставались каракулями, сбивались с пути, заваливались на бок, а то и вовсе норовили выпрыгнуть за пределы тетрадного листа. С ними ещё предстояло поработать. Зато как приятно стало выводить букву «О», которая так же, как у Ирки, напоминала теперь аппетитный бублик, а буква «Ш» была похожа на ровный, ладно сколоченный забор из штакетника.
