Впрочем, Гомер был не только сочинитель поэм, он также увлекался познаниями реальности, соприкасающимися с его творческой деятельностью, а именно любомудрием или, по греческому языку, направлением, названным софистикой, где было понятие, что все есть целое, а целое есть одно связанное. такие размышления помогали ему проводить ночи на берегу Большого моря. Однако голод препятствовал всем философским наукам. И как-то раз, проходя мимо женщины, торговавшей свежей выпечкой, он долго разглядывал мучные изделия, не решаясь в свои почтенные тридцать лет схватить булки и бежать. Но помог случай. Один юноша с подпоясанным платьем-халатом прикупил у бубличницы шесть лепешек.

– Так, так, бабуля. Собери-ка мне штучек так шесть лепешек, да самых протопленных! – попросил юноша.

Женщина выглядела лет на пятьдесят пять, молча стала собирать Хесену, завернув в тряпицу.

– Что это?! – спросил Хесен.

– Что? – не понимала его женщина.

– Что это за тряпка такая, бабуль?! – спросил Хесен.

– Это не тряпка, юноша, это укрывало, кстати, тебе за нее один гир! – попросила женщина.

– Что?! За эту грязную тряпку?! – возмутился Хесен.

Собравшиеся позади него люди, изучавшие товар домашней кухонной утвари напротив лавки торговки, оглянулись на возмутившегося молодого человека, но ничего не говорили. Женщина, несмотря на признания городских жителей о том, что городская охрана вела не особый контроль, охранявший торговцев, все же закон покупателя и продавца оставались особые, самые доверенные друг к другу, и она не замедлила этим воспользоваться. Она была не из спокойных торговцев.

– Что значит «тряпка»?! Это настоящий ханаанский хлопок! Я его на рынке за два гира покупала! – отвечала женщина.

– Это?! Да наши прялки Филистии лучше соткут тебе за такую цену! – не унимался Хесен.

Он уже был слегка опьянен вином и сделал нужные покупки, и ему пора было возвращаться домой к Нефертатонптах.

– Эти ваши дикари, филистимлянин?! Не смеши меня! Плати деньги! Охрана! Охрана! – женщина звала рыночную стражу.

– Зачем охрану?! – сказал Хесен, утихомирившись и скорей обращаясь к самому себе. – Давай уже всех сюда ханаанских судей! Торгашка! – сказал он громче, тем самым еще больше возбудил бубличницу.

Отряд, проходивший мимо, заинтересовался происходящим. Кто-то из прохожих останавливался понаблюдать за ними, а кто, просто обратив внимание на скандал, проходили мимо.

Некоторое время женщина не знала, что сказать, и тут она посчитала наглость Хесена как за приближенного к знати Иерусалима.

– Я, молодой человек, знаю, что говорю. С тебя один гир за покрывало… – уже спокойным и ровным голосом сказала женщина.

– Да забирай свой платок грязный! – не унимался Хесен и собирался уйти, как к ним подошли два воина.

Одетые как городская стража, с отличием от других на рыночной гвардии не было стальных наплечников и шлемов, и на ступнях надеты были облегченные сандалии. Но на поясах, также как и у городской боевой охраны, в ножнах запрятаны ножи ассирийской ковки.

– Вот! Вот! Грабит! Не платит! Скоро эти филистимляне всех нас разорят! Им только дай повод, начнут новые набеги, и куда только правитель наш смотрит?! Никакой защиты, никакой охраны! Бандитские лесостепники!.. – не унималась женщина. Казалось, она еще больше стала причитать, когда охрана оказалась рядом. Она знала, на что надавить.

– Халдей! Басрем! Либиец! – говорила она, перечисляя племена, которых в Иерусалиме считали за варваров и проходимцев.

Хесена обступили два служителя городского правопорядка, и один из них со сделанным видом обратился к Хесену:

– Что случилось? – задал он вопрос.

К этому моменту среди горожан появился Гомер, он остановился понаблюдать за происходящим. Ведь где был диспут, там ему пища для размышлений, хотя бы взамен той, в которой нуждался его организм.

– Вы не знаете, она издевается, если я из Филистии, значит, уже бандит!? – не понимал Хесен.

Гомеру был более знаком иврит, чем филистимский язык, который был лишь чем-то схож с иудейской речью, в ней отличались не только предлоги и нередко пропадали наречия. Но иврит был проще, и в нем за неделю Хесену можно было освоиться неплохо. Но в произношении его также ощущалось иноречие, как и у Гомера, в его разговоре больше выделялся звук «р».

– Вы наверняка не бандит, но надо разобраться, – сказал один из стражей.

Пока спорили бубличница, Хесен, и стражи, прошло не так много времени, но этого хватило, чтобы Гомер мог понять ситуацию. Он не спеша подошел к спорщикам.

– Извините, хочу вам добавить, что я только что из Филистии, неделю шел сюда. И я могу удостоверить, что это добродушный народ и гостеприимный, – сказал Гомер.

– Вот! Слышите? Где я тут бандит? Я хлеб сюда пришел покупать! А она мне тряпку… Грязную! Вы что, не любите филистимлян? – спросил Хесен, обращаясь к продавщице.

Стражам все же не нужны были лишние скандалы с соседними племенами.

– Сколько он вам должен? – спросил страж бубличницу.

– Шестнадцать гир, – сказала она.

– Пятнадцать! Я эту тряпку покупать не буду! – сказал Хесен.

Страж оглядел тряпицу и сделал тут же заключение:

– Ткань стара, продайте ее лучше другому, кому она будет нужней, – посоветовал страж.

Женщине не оставалось ничего, как послушаться городского воина. Она тут же предложила тряпицу Гомеру. Гомер отказался.

– Вот видите! Кому она нужна?! – спросила женщина.

– Вот видите, никому, даже этому нищему! Отдайте ее кому-нибудь уже! И не создавайте, пожалуйста, неприятностей на рынке, – потребовал порядка с продавщицы страж.

Женщина размотала лепешки и отдала ткань Гомеру как подаяние и благодетельность, как это было положено к соотечественнику в Иудее. Гомер не знал, что делать с тряпицей, и передал ее Хесену. Юноша поблагодарил его и поспешил скрыться с места.

Пройдя закоулками, Гомер натолкнулся на Хесена.

– О! Почтенный!.. – обрадовавшись встретил его Хесен.

– Будьте почтенны и вы. – Усталый Гомер выглядел понуро.

Хесен заметил это. И также то, что писатель был не из местных людей, судя по его одежде. Он протянул ему лепешку.

– Держите. Я могу понять вас. Я тоже недавно продал Лоскутика. И я знаю, как это далеко находится от дома, и что такое искать пропитание, – сказал юноша. – И я благодарю за тряпицу, евреи – они такие мелочные, даже за тряпку деньги требуют. Кстати, меня зовут Хесен, я родом из Филистии. А вы?

– Я Гомер из Смирны.

Хесен не знал, где это.

– Из Южной Греции, – пояснил Гомер, заметив его вопрошающий взгляд.

– О! Это же самая легендарная земля?! – удивился Хесен.

– Да, но не для тех, кто ищет и пытается понять смысл бытия, – сказал Гомер, поедая хлеб.

– Держи вина, – сказал Хесен.

Он протянул ему помятый медный кувшин. Его предложение как раз подходило чтушего разумность и изыскателю историй. Пусть это был и вызывающий опьянение напиток. Гомер поблагодарил его.

– И что же ты ищешь, Гомер, в землях Ханаана? – поинтересовался Хесен, когда тот отхлебнул вина.

– Царя Соломона. Хочу узнать о его мощи и силе. Я слышал, что он может повелевать джиннами, духами другого мира, – сказал Гомер.

– Духами? – удивился Хесен. – Царь?! Ерунда. Их царь, я думаю, не настолько велик, чтобы обладать такой силой.

– Не знаю, – засомневался сам Гомер, – по слухам…

Хесен хотел рассказать о своем божестве, но толком о нем ничего не знал и посчитал, что иноземцу сейчас не до него, к тому же в хижине Равена его ждала не менее привлекательная особа по имени Нефертатонптах.

– Ну, хорошо, Гомер из Смирны, удачи тебе! – сказал Хесен.

– Еще раз великодушно благодарю тебя, Хесен из Филистии. – Хесен представлялся своим именем данного ему на родине. – За хороший, хоть и не еврейский традиционный, прием, который я бы и его хотел познать…

Они оба рассмеялись.

– А я узнаю о Соломоне, обязательно о нем напишу. Так что будешь у нас в Греции – обязательно почитай… – сказал Гомер на прощание Хесену, уже отойдя от него, обернувшись, направляясь дальше.