— Что, малыш Фрейр, — огненный великан смеётся со злобной насмешкой, — любовь и ласки прекрасной Герд стоили того, чтобы сейчас пасть от собственного меча?

Фрейр молчит и лишь крепче сжимает в руках своё нынешнее оружие. Оленьи рога не трещат в твёрдой хватке, а Фрейр сам не жалеет ни об одном мгновении, проведённом с любимой супругой. Хоть и ценой за них теперь станет его погибель.

В конце концов он с самого начала знал, что это была плохая идея сознательно давать врагу оружие. И в то же время это была единственная возможность быть рядом со своей возлюбленной.

Гуллинбурсти с неистовством мчит своего хозяина и друга к его врагу. Сурт смеётся, размахивая солнечным мечом, но Фрейр уверенно парирует удар рогами, хоть и знает, что это бесполезно: клинок его меча как и прежде разрубает всё, чего касается, и кость разлетается в стороны крошкой.

— Это конец, малыш Фрейр, — Сурт замахивается для следующего удара, и его противник чувствует кожей, как плавится в огне весь окружающий его мир.

Уворачиваться бесполезно, и Фрейр идёт в бой с голыми руками. Огненный великан опаляет его своей мощью, и раскалённое лезвие меча пронзает тело. Огонь наполняет жилы в прямом смысле, обращая в прах изнутри, и Фрейр не может сдержать громкий вопль, когда мышцы и кожа сгорают прямо на нём.

Он слышит отголоски низкого раскатистого торжествующего смеха, прежде чем его воспалённые глаза закрываются навсегда. Смерть его наступает быстро, и возможно, оно к лучшему.

В конце концов, Фрейр ни о чём не жалел.

========== Вопрос 22 ==========

Комментарий к Вопрос 22

«Представь, что ты с Фрейей единый бог. Каковы были бы твои обязанности, силы, как бы тогда сложилась твоя жизнь и отношения с другим асами?»

В ту пору для смертных дуализм был в порядке вещей. Общество крепло и строилось, люди осознавали себя и своё место в этом мире. Их тогда было немного, но те, что остались, помнят сквозь налёт перерождений, каково это.

Зиу и Зиса, Ньёрд и Нертус, Лодур и Локи, и они, Фрейр и Фрейя. Два божества в одном теле, две ипостаси в одном проявлении, два начала, сменяющие друг друга и взаимовытекающие. Это сейчас они — брат и сестра. Это сейчас они две отдельные личности. Но и Фрейр, и Фрейя ещё помнят те дни, когда они были едины.

В ту пору у них были не то чтобы другие обязательства. Они были божеством плодородия и любви, божеством, дающим плодючесть всему живому: полям, скоту, людям. Они были мирным божеством и любимым народом, потому что они были зачинателем жизни и символом процветания общины.

А потом смертные начали мигрировать. И к их племенам начали приходить чужаки.

Их женская ипостась постепенно взяла на себя воинствующие функции. Именно в облике Фрейи Фрейр тогда шёл в бой. Ведь тогда именно женщина, мать и кормилица, стояла во главе любой семьи, и именно от неё её дочери и сыновья вели свой род.

А потом всё опять меняется. И постепенно главенствующие функции на себя забирает мужчина. И восприятие смертных снова меняется, и в один прекрасный день Фрейр осознаёт себя именно Фрейром, а прекрасная Фрейя становится его сёстрой-близняшкой.

Иногда, однако, сияющий ван задумывается над тем, что было бы, если бы сознание смертных было чуть более стабильным. Если бы те божественные пары так и остались одним целым.

Каким бы тогда был Тюр?

Каким бы тогда был Ньёрд?

Каким бы тогда был Локи?

Каким бы тогда был сам Фрейр?

Любовь и война — вот два аспекта, в котором они были бы. Если бы они и дальше были одним божеством, Фрейя всё также вела бы валькирий в бой и делила бы с Одином урожай душ. Фрейр же обладал бы ещё большей сексуальностью и либидо, и большинство смертных конунгов и героев наверняка вели бы свой род от него.

Притом не каждый из них называл бы Фрейра своим отцом.

Зачинатель и податель жизни, отец и мать в одном воплощении, — Фрейр был бы… необычным. Однако тогда, пожалуй, лишь он смог бы приблизиться к пониманию Локи, который не по своей воле застрял в этом странном пограничье.

Интересно… а его, Фрейра, другие асы тогда тоже презирали бы? Ведь он не из их числа, но заложник, которого они добровольно взяли у чужого народа.

Любовь и война, рождение и смерть — противоположные ипостаси в одном теле. Он определённо был странным божеством, и вряд ли смертные смогли бы в полной мере понять и принять его. По крайней мере, сейчас, в ту эпоху, когда всё изменилось, и на смену одному мировосприятию пришло другое.

Но в то же время… Локи же они как-то терпят, правда?

Иногда Фрейр задумывается об этом, глядя на свою прекрасную сестру. Но с их последнего перерождения прошло уже так много времени, что он почти не помнит, как было раньше, и честно говоря…

Он рад, что теперь они с Фрейей различны. И быть вновь едиными он не хотел бы.

========== Вопрос 23 ==========

Комментарий к Вопрос 23

Текст на ивент по Гарри Поттер АУ

Фрейр всегда был тщеславен, и тщеславие это ходило рука об руку с высокомерием. Выходец из старой, знатной, баснословно богатой даже по магическим меркам семьи, Фрейр никогда не знал в чём бы то ни было отказа.

Он был красив, словно дьявол, мог обольстить любую девушку своей белозубой улыбкой и галантными манерами, а после бросить, втоптать в грязь её честь и гордость и смотреть с надменным превосходством на несчастную так, словно она была не более чем пылью под его ногами.

Он был талантлив и сведущ во многих сферах магии, прежде всего в зельеделии. На всём курсе не было лучшего мастера в изготовлении и выдумывании ядов; никто лучше него не готовил любовные зелья и зелья помутнения рассудка.

Да, пусть он не был силён в боевой магии так же, как многие его сокурсники, но не только грубой силой выживали студенты в Дурмстранге. Фрейр был мастером интриг, с ловкостью он дёргал за невидимые ниточки других учеников и стравливал их между собой, словно разъярённых псов. Там обронить небрежную сплетню, тому шепнуть несколько слов ядовитой лжи, того подставить под удар…

Избалованный Фрейр как мог утолял свою скуку, и многие его «друзья» за глаза звали его Ингви. Друзья, которых сам Фрейр считал лишь разменными монетами в удовлетворении своих прихотей и замыслов.

Тщеславие и гордыня, осознание собственной власти и мощи толкают Фрейра всё дальше и дальше, и очень быстро ему становится тесно в тех рамках, в которые магов загоняет страх и собственная слабость. Большего, ему хочется большего, хочется полёта и размаха, так, чтобы весь мир увидел и узнал о Фрейре. Но замкнутое магическое сообщество стесняет его, давит, словно грозится уничтожить, и Фрейр злится.

Как так вышло, что они, владыки и сильнейшие этого мира, терпят подобное унижение?! Потакают желаниям жалких людишек, которым нечего противопоставить им, могучим и родовитым колдунам! Разве не пришло время вырваться из оков и заявить о себе, напомнить о своём могуществе и вспомнить былую славу?..

— Не-маги должны заплатить свою цену за столетия нашего угнетения, — вкрадчивый шёпот, ядовитый и опасный, сам находит Фрейра тогда, когда он больше всего в нём нуждается.

Сверкают во тьме обсидианом и льдом два разноцветных глаза, и высокая фигура сама ткётся из тени.

— Я ищу таких же, как ты, Фрейр, обиженных и жаждущих справедливости, — речи Геллерта Гриндельвальда оплетают разум и звучат словно самое действенное и желанное лекарство.

Панацея, способная разрешить все проблемы, и губы Фрейра сами по себе растягиваются в пьяной улыбке. Вот оно решение; вот он выход; вот то, в чём действительно нуждается весь магический мир, униженный и поставленный на колени.

— Ты нужен мне, Фрейр, — Гриндельвальд скользит вокруг словно хищник, примеряющийся к жертве, готовый в любое мгновение вонзить в неё свои клыки. — Идём со мной, и ты сможешь показать всему миру, на что способен. И твои таланты будут оценены по достоинству, истинно по тому, чего ты заслуживаешь. Больше не придётся прозябать в безызвестности и стеснении, Фрейр, ведь ты будешь со мной там, где свершится торжество магов.