(на самом деле, некоторые скандинавы тоже не совсем понимали, что они на этой тусе забыли, но я до сих пор тактично делала вид, что не замечаю их удивления)
Мужчин много не бывает… Ага, конечно, щас! Ладно, Форсети и Хеймдалль хотя бы делали вид, что стараются вести себя прилично. Ладно, Тюр и Ньёрд откровенно не скрывали, насколько им на всё плевать. Они вчетвером были просто идеальными сожителями, вот серьёзно, но остальные пятеро…
Честно, я сомневалась, что их пятеро, а не в три раза больше.
Конечно, Тору, блин, было тесно и негде было размахнуться. Конечно, Уллю просто было по приколу подтрунивать над отчимом, неплохо так спевшись с Фрейром. Но какого чёрта во всю эту вакханалию ввязался Тот, ехидно так ухмыляясь, явно задумав очередную пакость?! Слишком остроумный и острый на язык, он, блин, создавал бо́льшую часть проблем, не успевая вовремя заткнуться.
— Воплощение мудрости, говорили они, спокойнейший и мудрейший, говорили они, — наблюдая за тем, как Тор гоняется за удирающей от него птицей, мрачно произнесла я. — И где всё это?! Почему вместо адекватного Тота я получила оптом Локи на минималках?!
Рядом со мной раздался кашляющий и очень довольный смех. Обернувшись на него, я увидела перед собой виновника всех своих бед, который где-то раздобыл трубку Гэндальфа (к ответу готовишься, засранец, что ли?!) и теперь бессовестно курил с флегматизмом Авессалома из «Алисы в стране чудес».
— Доволен? — максимально мрачно обратилась к нему я, и Один хитро сверкнул единственным глазом, которого мне очень захотелось его лишить. — Между прочим, это из-за тебя всё это!
— Зато не скучно, — он пожал плечами, ни капли не раскаиваясь, и я фыркнула, скрестив руки на груди:
— Да обхохочешься просто!
Один одарил меня ещё более хитрым взглядом. Я догадывалась, к чему была вся эта авантюра. Мстил мне, засранец, что размышляя в самом начале между ним, Тюром и Тором, я всё-таки первым пригласила именно Тюра. А теперь вот, устроил мне тут божественное мужское общежитие и радуется, довольный, своей выходке.
Я страдальчески закатила глаза. Оставалось только запастись терпением и силами, чтобы пережить это дерьмо, и вооружиться метафоричной скалкой, чтобы разогнать буйных соседей-сожителей. Вопросов, в конце концов, к ним было ещё много, так что они всё-таки были нужны мне живыми и желательно невредимыми.
Один, довольно прищурившись, наблюдал за происходящим с явным удовольствием. И конечно, даже без малейшего намёка на раскаяние.
========== Вопрос 29 ==========
Комментарий к Вопрос 29
«Расскажи, как же ты всё-таки смог соблазнить Ринд?»
Осторожно, изнасилование
Вёльва пророчит ему, что великанский род подарит жену, что сможет родить сына, который отомстит за смерть прекрасного Бальдра. Один никогда не спорит с пророчествами и всегда в почтении склоняет пред ними голову, признавая их превосходство над самим собой. А потому он идёт в страну, где никогда не был другом, в поисках той, что предстоит породить величайшего из мстителей.
Ринд, прекрасная дева из Ётунхейма, горда и неприступна. Взирает она на сватающегося к ней витязя свысока. Он не впечатляет её, и дважды гордячка отказывает ему. Дважды сама прогоняет его тогда, когда Один демонстрирует ей свою добрую волю и даёт выбор.
Но она отвергает его. Гордая Ринд отвергает его, Всеотца, отвергает того, с кем надлежит связать ей свою судьбу. Не браком, нет, но узами иными, не менее прочными и важными.
Впрочем, Один всегда отличался терпением и хитростью.
— Коль не хочешь принимать меня по доброй воле, я возьму тебя силой, — он обращается сам к себе, говорит с равнодушным принятием и давним смирением со своей участью и судьбой.
А после в мгновение ока оборачивается старой, умудрённой жизнью знахаркой. Сгорбленной старухой-ведуньей, которой ведомо страшнейшее колдовство, насылающее проклятия и наоборот исцеляющее от них.
Дивный неведомый недуг сражает ётунскую красавицу внезапно. Она слабеет от него с каждым днём, и краски покидают её лицо. Лучшие знахарки не могут ничего поделать, чтобы помочь ей, и руны молчат, не даря им знания, а деве облегчения. И когда отчаяние завладевает суровым сердцем её отца, когда надежда кажется утраченной, Один вновь переступает порог её дома.
— Имя мне Веха, — сгорбленная старуха скрипит, обращаясь к хмурому турсу. Недобрым огнём сверкают её глаза, а узловатые пальцы сжимают скрюченный, корявый посох, на который она опирается. — Известно мне о недуге дочери твоей, равно как и известно, как следует лечить его.
Глаза убитого горем отца на мгновение вспыхивают, и Один видит в них надежду. Это — добрый знак, ведь за спасение своего дитя любой любящий родитель готов пойти на всё, что угодно, теряя бдительность.
— И что же ты хочешь за своё врачевание, старуха? — басит несчастный отец свой вопрос, и вновь недобро сверкают глаза ведуньи.
— Свою плату я изыму, не беспокойся о ней, — слова её звучат зловеще, но старому ётуну нечего противопоставить им. — А пока прикажи слугам крепко привязать дочь твою к кровати, да рот ей закрыть кляпом — лечение ждёт её непростое, болезненное, как бы не навредила она сама себе.
Слуги суетятся, прежде чем Одина пропускают в светлицу к изнемогающей деве. Раскуривает он травы перед ней и сбрасывает морок, витающий в воздухе.
Недуга у Ринд словно и не бывало, равно как и старуха-ведунья будто никогда не переступала порог дома её отца.
Но стоит перед ней, привязанной и беспомощной, полный силы муж, великий Всеотец, что пришёл взять своё.
Ринд сопротивлялась отчаянно. Сопротивлялась до последнего. Великанская воинственная кровь кипела в её жилах, толкая её скорее умереть, чем быть преданной насилию и надругательству.
Она дёргает руками, но руки крепко привязаны осенёнными рунами путами. Они накрепко прикованы к изголовью кровати, и силы Ринд не хватает, чтобы сломать его и освободиться.
Она пытается кричать, но неистовый отчаянный крик тонет в плотном куске ткани, которым заткнут её рот. Из-за него доносится лишь нечленораздельное мычание, долетающее разве что до слуха Одина, который игнорирует его.
Она брыкается, бьётся ногами, но сильные руки Всеотца мёртвой хваткой придавливают за бёдра к кровати. Ринд пытается свести их вместе, но Один решительно опускается между ними. Резкими грубыми движениями разрывает платье, рвёт нательную рубаху, обнажая женское лоно.
Ринд сопротивляется до последнего. Бьётся в агонии, кричит, пытаясь перекричать преграду в своём рту. Извивается в ярости, дёргает плотно прикованными руками, прожигает ненавистного насильника полным ярости и проклятий взглядом.
Один игнорирует его. Он игнорирует всё, игнорирует Ринд и её попытки вырваться, избежать страшной судьбы, которую ей уготовил Всеотец… Нет, её уготовили ей мудрейшие норны, и хочет она того или нет, но она воплотит её.
Один берёт её силой. С силой и неистовством толкается в женское лоно, что не радо принимать его в себе. Окропляет девственной кровью льняные простыни — в действиях его нет ни ласки, ни сострадания, ни жалости. Лишь сухой расчёт и простая необходимость — прости, милая Ринд, но именно тебе (не) повезло стать матерью великого мстителя, что должен отомстить за смерть лучшего из нас.
И при этом неважно, что зачат он будет в насилии, а рождён в искренней ненависти своей матери.
Ринд кричит и сопротивляется до последнего. Даже когда над телом её творится надругательство, даже когда мужская плоть скользит в её лоне, она всё равно борется и не сдаётся. Слёзы гнева, боли, ярости и отвращения теряются в разметавшихся светлых волосах, и Ринд их даже не замечает.
Ненависть. Боль. Отвращение. Ярость. Они не дают ей сдаться, они вынуждают её бороться до последнего. Не отдаваться насилующему её мужчине, не принадлежать ему. Чтить его как ублюдка, животное, взявшее женщину силой и без её согласия.
В конце концов, в час унижения, когда всё завершается, когда горячее липкое семя исторгается в её нутро, они разжигают огонь в груди женщины, претерпевшей надругательство. Слепое неистовство и желание мести — Один, изнасиловавший Ринд, ещё понесёт в том числе и за это своё преступление наказание. Уж она, ётунская дева, в чьих жилах течёт колдовская кровь, обеспечит ему это.
