Пока мы обсуждали историю, стоящую за песней, она уже подходила к концу.

You’ve got me seeing stars brighter than ever

Shining just like diamonds do

I know that in time it could be all ours, brighter than ever

Your love is such a dream come true

I know, I know, I know I need you

Он бросил на меня короткий взгляд со сцены и лукаво улыбнулся. Едва ли что-то доставляло ему большее удовольствие, чем вот так вот заявлять о своих чувствах во всеуслышание и наблюдать, как беспомощно заливается краской мое лицо.

Толпа ликовала. Все сомнения Гарретта улетучились в одно мгновение, публика любила его. Следующие две песни были нам известны. Автобиографическое произведение про купание в ледяном пруду и песня-признание мне в любви.

Я задумчиво нахмурилась, когда он заиграл третью. Гарретт говорил, что его выбор песен будет сюрпризом, и вот мы теперь стоим перед сценой и слушаем одна за другой песни, посвященные мне. Не это ли он имел в виду под «сюрпризом»?

Питер заметил мою озадаченность и хмыкнул, утвердительно кивая.

— Да, от этого Ромео ничего другого и ожидать не стоило. Жду не дождусь, когда услышу еще две новые песни о его волшебной музе. Удивительно, конечно, как ты на него влияешь. Он всегда был продуктивным, так сказать. Но чтобы три новые песни отработанные и отточенные до того, что достойны такой большой публики и всего за месяц? Нет, раньше ничего подобного не случалось. Ты и впрямь его богиня искусства. Но мне обидно! Я ему нянькой за бесплатно работаю уже почти десять лет, а мне он ни одной песни за все это время не написал! Нет, ну ты можешь себе это представить? Ужасно.

В его голосе было столько притворного возмущения, что я не сдержалась и прыснула со смеха.

— Не расстраивайся. Я ему подам идею и следующим его шедевром станет «мой любимый друг мозгоправ».

Питер иронично фыркнул.

— Ну уж не надо, спасибо. Пусть лучше он дальше пишет эти светлые шекспировские песни. Я может и не эксперт в любви, но даже мне на душе легче становится, когда он так поет.

Что правда — то правда. У музыки Гарретта была одна отличительная особенность, что делало его творчество таким притягательным для простого народа: она была легкая и умиротворяющая, как и сам парень. Она рассказывала сказки уставшим душам и заставляла верить в лучшее. Гарретт был волшебником на сцене, заботливым правителем далекой зачарованной страны и он нес ее чудеса в этот серый мир звуками гитары и переливами голоса.

Когда Гарретт пел, легко было забыться и отдать себя на милость этим нежным звукам. Он исцелял израненные сердца так, как умеют только лучшие из талантливых людей. Отдавал собственную ранимую душу, чтобы незнакомым безликим существам в толпе стало чуть легче.

— Спасибо, вы потрясающие! — благодарно воскликнул парень со сцены в ответ на очередной оглушительный рев публики. Когда толпа немного успокоилась, он продолжил: — следующие две песни я буду впервые играть на публике. Надеюсь, вам понравится! Dopamine.

Потекла плавная, завлекающая мелодия и почти сразу Гарретт вторил ей своим не менее манящим голосом.

Wanna feel that stream of dopamine

Wanna feel that stream of dopamine

— О господи, он, что, все-таки посвятил мне песню? Еще так элегантно, не говоря напрямую. Я ему постоянно твержу, что у него проблемы именно с этим нейромедиатором! Мой мальчик не забыл обо мне, — Питер казался таким растроганным, что у него чуть ли глаза не слезились.

Марк громко хохотнул и весело ответил:

— Я бы на твоем месте не спешил с выводами. Слушай дальше.

I mixed up so terribly

Your body language talking over me

And it might not be logical

But baby my mind just won’t let you leave

Марк с Эмили в один голос рассмеялись, а Питер переполнился разочарованием. Я же не могла разделить ни этого веселья, ни чувства разрушенных надежд. Я слушала его голос, слова, в которые так сложно было поверить. Гарретт прямо на сцене рассказывал тысячам совершенно чужих людей о самом личном. Боже, он действительно пел именно об этом. О том, что произошло той ночью и может быть происходило еще десятки и сотни раз до этого в одних лишь фантазиях. В песне было так много того, чего я никак не могла ожидать от этого нежного мальчика. Она была пропитана эротикой. Такой густой и тягучей, что обдавала жаром даже с того расстояния, она проникала в меня, раскаленной рекой текла по венам.

You sip what the devil’s drinking

Hot as hell and I’m thinkin’

Боже, Гарретт, что ты творишь? Что ты делаешь прямо сейчас и почему ты так далеко? Почему я не могу протянуть руку и коснуться твоих спутавшихся волос, почему не могу притянуть к себе и заставить заплатить за все, что ты себе прямо сейчас позволяешь?

Baby, baby, baby can you take away my pain?

— Прости, милая, но слушая сейчас эту песню и наблюдая за тобой, мне хочется попросить вас уединиться, — с легким смешком произнесла Эмили.

Я метнула на нее удивленный взгляд. Очередное предательство. Вот уж от Эмили я никак не ожидала подобных комментариев.

Мужчины рассмеялись, а у меня краска расползлась по лицу до самых ушей. Только спустись со сцены, гаденыш, и я устрою тебе сладкую жизнь.

— Не злись. Он всегда таким был. Вроде весь из себя милый и хорошенький, но стоит запеть, как сразу становится ясно, что в душе у него демоны разводят пожар. Просто в музыке он весь патологически настоящий, обнаженные натянутые нервы. Стоит первым звукам заиграть, и он уже за себя не отвечает.

Я выдохнула. Мне не нужны были никакие объяснения, я и сама это прекрасно понимала, но это было нечестно. Он на сцене мог делать все, что ему в голову взбредет, а мне стоя внизу приходилось смиренно слушать и давить в себе все эти искрящие во все стороны чувства. Это было нечестно. И если он за себя не отвечает на сцене, то я не обещаю себя контролировать, когда он с нее спустится.

Laying in your ecstasy, I’m floating away

С последним придыханием он закончил и смущенно улыбнулся взволнованной публике. На меня не смотрел, не решался. Знал, что я не собираюсь спускать подобное ему с рук, но все равно улыбался.

Ты ходишь по очень тонкому льду, Гарретт. Смотри не сорвись, утягивая меня с собой на дно.

— Спасибо! Большое спасибо! Ужасно не хочу расставаться с вами, но у меня осталась всего одна песня на сегодня. Она для меня особенная и я посвящаю ее самому особенному человеку. Тебе, — он едва выдохнул последнее слово, но и этого было достаточно, чтобы толпа подхватила его с тройным рвением.

Заиграла ритмичная музыка, чем-то невесомо отличающаяся по настроению от предыдущих. Она казалась…тяжелее, напряженнее.

Baby, baby, baby

I’m scatterbrained and lost in love

И слова ложились не так легко, как обычно. Да, конечно, это все еще была песня Гарретта. Такая же волшебная по звучанию, как и все остальные. Но если до этого парень казался добрым сказочником, то сейчас он словно перевоплотился в демона-искусителя. Изменилось и его выражения лица, озаренное ухмылкой. Он знал, что делает. Или скорее чувствовал. Осознанно ломал лед под ногами, срываясь в морозную глубь, которая почему-то не замораживала, а опаляла. На всеобщее обозрение выставлял полыхающий внутри ад.

I picture you in the morning

The hot water and the steam

Oh the way you feel between

Both my hands on your hourglass

— Почему у меня такое ощущение, что я смотрю ваше домашнее видео, — смущенно хмыкнул Питер.

Я решила ничего не отвечать, все равно ничего вразумительного бы не вышло. У меня у самой было такое чувство, что я наблюдаю за чем-то слишком личным.

Музыка продолжала нежными волнами литься со сцены, увлекая за собой уже давно покорившуюся публику. По счастью они ничего не замечали, не видели того почти осязаемого напряжения, которое тянулось от меня на возвышение, где Гарретт совершал первородный грех.

Let me satisfy your soul

Not a saint but do I have to be?