— Я бы хотел, чтоб лиственная мгла

Не просто мраком для меня была,

Но чтобы мне лесное бытие

Явило в чащах таинство свое, — процитировала я с максимально возможным выражением, но в итоге лишь откинула книгу с усталым вздохом. Фрост нагонял на меня тоску. — Не то, чтобы я была настолько далека от поэзии, но именно Фрост кажется мне престарелым дедулей с вагоном и маленькой тележкой «очень поучительных» историй из молодости, которые он по пятьсот раз пересказывает на каждом семейном застолье. В общем скука смертная.

Гарретт тепло улыбнулся, поднимая на меня сочувствующий взгляд поверх блокнота с очередным шедевром.

— Я не могу разделить твоего разочарования, потому что мне очень даже нравится Роберт Фрост, но я искренне тебе сочувствую. А еще сильнее, потому что на курсе мировой литературы таких «престарелых дедулей» будет как раз-таки вагон и маленькая тележка.

— И чем же тебе так нравится этот задрипанный поэтишка?

Парень задумчиво поднес карандаш к губам.

— Мне кажется, в его стихотворениях есть что-то волшебное. Они достаточно простые, но их каждая строчка звучит ночным ветром и шорохом летней травы. А мои любимые — это те, которые пахнут сенокосом и полуденной жарой. Он не претендует на глубокий символизм, но и в его строчках есть магия.

Гарретт говорил словами студента филологического факультета и с таким же вдохновением. Во мне это вызвало определенные сомнения.

— Гарретт, ты говорил, что нигде не учился после школы. Это не совсем правда, так ведь?

У парня от удивления округлились глаза и брови выразительно взмыли вверх, но реакция была лишь мгновенной, и он почти сразу весело рассмеялся.

— Ты меня в который раз поразила! Я даже не подозревал, что это можно заметить! Но да, ты права, это была не совсем правда. Но я тебе и не врал, потому что по большей части я действительно нигде не учился. У меня есть только очень небольшой опыт посещения средненького колледжа в моем родном городе. Я изучал литературу, успел пройти только курс мировой и английской, потом пришлось закончить обучение. Предвосхищая твой вопрос, уйти пришлось, потому что мои достаточно влиятельные родители не смогли смириться, что я занимаюсь такой бесполезной глупость, и поэтому они надавили на ректора, заставляя того исключить меня. Он преподавал английскую литературу и был моим наставником, почти что другом. Он не мог просто взять и исключить меня, поэтому рассказал о происходящем и я сам забрал документы, чтобы не доставлять ему неприятности. После этого родители требовали, чтобы я подавался куда угодно на юридический, но я решил сбежать из дома. Вот так и закончилась моя академическая жизнь, — парень говорил ровно и без особой заинтересованности словно рассказывал это уже в тысячный раз и не испытывал при этом совершенно никаких эмоций. Но его тон не мог меня провести, я прекрасно понимала, что Гарретт только что раскрыл мне еще одну деталь о той боли и несправедливости, которые ему пришлось пережить по вине самых близких людей.

— Почему ты решил не продолжать учиться? У тебя была возможность подать документы в местный колледж?

— Была на самом деле, но я не стал ей пользоваться. Посчитай меня, пожалуйста, слабаком и неразумным ребенком, но в тот момент, когда профессор сообщил мне, что родители вновь отбирают у меня единственное, что хоть как-нибудь могло поддерживать мой интерес к жизни, у меня перед глазами в очередной раз разрушился мир. Мне было не привыкать к такому повороту событий, но почему-то именно тогда было невыносимо сложно собрать все обратно по кусочкам. Возможно, я просто устал. Ведь так продолжалось на протяжении всей моей жизни. Стоило мне что-то по-настоящему полюбить, как тут как тут возникали родители и говорили, что мое занятие «бессмысленное и бесполезное», что я «бездарный, эгоистичный и неблагодарный» и все, что я делаю — это только «неразумно растрачиваю ресурсы, которыми меня так щедро наградили мама и папа». Я не смог заставить себя продолжить. Я привык навсегда расставаться с тем, что было не угодно родителям. Только музыку не смог бросить. Но тут ситуация гораздо сложнее, музыка — это все, чем я живу. Это то, что течет по моим венам. То, из чего соткана моя кожа, ногти и волосы. Музыка — это не простое увлечение, которое у меня можно отобрать. Она — это весь я целиком, и разлучить нас можно только забрав у меня жизнь. Но можно сказать, что и это они пытались сделать, — в самом начале голос Гарретта был таким же ровным как и прежде, но в определенный момент воспоминания начали оживать в его памяти во всей своей красе и он стал сбиваться, голос задрожал. Ближе к концу я могла отчетливо слышать, что его нежный альт был переплетен с тонкими нитями отчаяния. Закончил он обрывисто, не позволяя себе продолжить мысль.

— Прости, — прошептала я. — Мне не стоило спрашивать. Я не хотела заставлять тебя вспоминать о больном.

Гарретт вздрогнул и резко выпрямился, немного подавшись в мою сторону. В глазах у него стояло чуть ли не возмущение.

— Не надо! Даже не смей! В моем прошлом нет никакой твоей вины и в том, что оно до сих причиняет мне боль — тоже! — он воскликнул так сердито, что я удивленно уставилась на него, раскрыв рот. Мне не было страшно, потому что его гнев не был направлен на меня, но подобные эмоции все-таки смотрелись странно в глубине всегда таких нежных глаз. Увидев мою реакцию, он опешил и смутился, продолжил гораздо мягче: — Ты спросила, потому что хотела узнать больше обо мне. Это очень приятно, и я тебе за это благодарен. Мое детство и юношество не были счастливыми и воспоминания о тех днях заставляют меня грустить и даже злиться, но я не могу от них бегать и никогда не планировал. Я буду рассказывать тебе обо всем, что покажется тебе интересным и мои чувства при этом не имеют никакого значения. Я не очень хорошо умею контролировать эмоции, поэтому, к сожалению, ты можешь заметить отголоски того, что со мной происходило. Но никогда не вини себя в этом! Для начала это всегда мое собственное желание раскопать эти воспоминания и поделиться ими. Я несу на себе так много чувства вины, что не вынесу, наверное, если еще и ты будешь несправедливо взвалить на себя всякое. И к тому же это я должен просить у тебя прощения. Готов поспорить, ты даже не подозревала, какой занозой в заднице окажется тот ненормальный, которого тебе пришлось вытаскивать из ледяной воды одним февральским днем.

Произнеся последние слова, он издал сдавленный смешок. А я слезла с дивана и подползла к нему поближе, что дать подзатыльник, который с трудом сдерживала, начиная с момента, когда этот дурак снова начал винить себя в сотворении мира.

— Эй, за что? — он поднял на меня обиженный взгляд, потирая рукой ушибленное место.

— Чтобы глупости не говорил. Ты тоже ни в чем не виноват.

Я обняла его, и он расслабился в моих руках как маленький доверчивый ребенок.

========== XXIX. ==========

После обмена нежностями я попросила Гарретта дать мне взглянуть на его рисунки. Он сначала помялся, но в итоге под моим давлением смущенно протянул мне блокнот, открытый на еще не законченном скетче. Вполне ожидаемо там была я. Но этот уже известный мне факт не уменьшил охватившее меня изумление. Да, это безусловно была я, но и совершенно не я в тот же момент. Со страницы блокнота на меня глядело божественное создание, расслабленно разлегшееся на диване. Даже несмотря на то, что это был всего лишь беглый набросок, в каждой линии чувствовалась мягкость и нежность. Девушка на листе блокнота была невесомой как парящий на весеннем ветру лепесток. Она была грациозна как стебель подснежника, но в ее уверенной позе чувствовалась сила стремительно мчащейся реки. Она была невозможно прекрасна, она была похожа на ту, кто могла бы с гордостью занимать волшебный трон рядом с каштановолосым королем. Это было создание достойное Гарретта, но это была не я.

— Кого это ты нарисовал? — да, мне был известен ответ, но он должен был прозвучать вслух, иначе я так и не смогла бы поверить в правдивость моих мыслей.