Более того, результаты исследований, оценивающих, как люди тратят свое свободное время, свидетельствуют, что представители верхних доходных или более образованных групп помимо того, что больше работают, также тратят больше свободного от работы времени на созидательные и общественно полезные активности. Они больше времени проводят, занимаясь учебой и спортом, больше времени уделяют воспитанию детей, тратят больше времени на гражданские, религиозные или благотворительные активности, нежели группы, характеризующиеся более низкими доходами или образованием. Даже оказавшись без работы, выпускники колледжа в США тратят втрое больше времени на самообразование, почти в четыре раза времени больше на поиск новой работы, нежели люди, не закончившие школу. Более образованные американцы, даже оказавшись без работы, тратят больше времени почти на любую активность, кроме просмотра телевизора, нежели их менее образованные сограждане[13].

Аналогичные тенденции выявили и исследования нобелевского лауреата Д. Канемана, которые свидетельствуют, что жители США с доходами более 100 000 долларов в год не только работают на четверть больше тех, кто получает менее 20 000 долларов. Помимо этого, они в почти в полтора раза больше времени тратят на активный досуг (спорт, учеба), больше времени на заботу о детях, магазины, уход за домом, но почти в два раза меньше времени на пассивный досуг (просмотр телевизора и прочее подобное)[14].

Таким образом, объективные данные свидетельствуют, что вынесенные из XIX в. представления о бедных «трудягах» и богатых «бездельниках», укорененные в общественном сознании, прямо противоречат действительности. В реальности в современных развитых странах среди богатых гораздо больше «трудяг», а бедные с гораздо большей вероятностью являются «бездельниками». И данное утверждение верно не только в отношении времени, затраченного на работу, но и в плане любых других созидательных активностей – от саморазвития и воспитания детей до благотворительности и работы по дому.

Все большая часть услуг получается гражданами бесплатно. Имеется в виду не только безопасность или образование, обеспечиваемые государством, но и условно бесплатный доступ к огромному количеству интернет-сервисов.

Таким образом, можно говорить о том, что рост неравенства денежных доходов, наблюдающийся в развитых странах с начала 1980-х гг., не только не означал роста неравенства в реальных условиях жизни, но, скорее всего, происходил на фоне дальнейшего снижения такого неравенства.

Так или иначе, не вызывает сомнения следующее утверждение: в течение последних 200 лет в Западной Европе и США неравенство в объемах реально потребляемых благ и в масштабах времени, тратимого на работу разными слоями населения, в целом устойчиво снижалось.

Отдельно стоит остановиться на следующем тезисе: если потребление какого-то блага (товара, услуги) по факту сильно неравно и доступ к нему сегодня определяется уровнем дохода (доступно богатым, недоступно бедным), то это совершенно не означает, что само по себе неравенство в потреблении такого блага является следствием неравенства доходов. Доступ ко многим благам обречен быть неравным даже в коммунистическом обществе, вовсе не знающем денег.

Самым очевидным образом это проявляется в отношении всего редкого и модного. Популярный писатель или профессор физически не может лично побеседовать со всеми поклонниками своего таланта, лучший кардиохирург – прооперировать всех нуждающихся, известная актриса не в состоянии дать шанс на свидание всем своим фанатам, все население земли физически не сможет хоть раз в жизни отдохнуть на Мальдивах, там просто не хватит места, а количество квартир с окнами на Центральный Парк ограничено, и даже если бы денег не было, все желающие все равно не смогли бы жить в подобной квартире.

Таким образом, следует констатировать, что какая-то часть неравенства в потреблении объективно предопределена даже для самых эгалитарных и справедливых обществ. И этот объективно предопределенный уровень неравенства задает гораздо большую часть неравенства в фактическом потреблении, нежели это кажется на первый взгляд.

Скажу больше: существует очень мало сфер, в которых равное потребление может быть обеспечено даже теоретически. Единственный пример такого рода, приходящий мне на ум, это потребление продовольствия. Мы можем выдать всем равное количество одинаковых продуктов. Развитые страны способны обеспечить всех своих жителей продуктами на уровне, не только превышающем необходимое для выживания, но даже на уровне, сильно превосходящем физические возможности населения съесть все произведенные продукты, и тут равенство в потреблении теоретически достижимо (как минимум с точки зрения пищевой ценности, не касаясь вопросов качества продукции или брендов). Однако даже в отношении одежды равенство обеспечить гораздо сложнее. Даже в коммунистическом обществе, производящем бесконечное количество одежды и обеспечивающем всем равный доступ к ней, все равно в любой момент времени кто-то будет одет (по мнению окружающих) красивее и моднее, нежели остальные. Единственный способ быть равными в одежде – принудительное введение одинаковой униформы для всех.

Рассматривая такие сферы как образование или здравоохранение, можно отметить, что объективно предопределенный уровень неравенства в них гораздо выше. Можно обеспечить всех едой выше предела того, что может быть съедено, однако нельзя быть избыточно здоровым или образованным. При этом и качество медицины, и качество образования очень сильно зависят от профессионализма конкретных врачей и учителей, который априори неравен, поскольку люди наделены разными способностями.

Игнорирование этого факта при обсуждении неравенства в данных сферах приводит к довольно распространенной логической ошибке смешения ряда несвязанных вопросов, первый из которых сводится к распределению ресурсов между отраслями. Возможно, нам понадобятся больше томографов и меньше танков, больше профессоров математики и меньше брокеров. Однако это совершенно отдельная тема, не имеющая никакого отношения к неравенству.

Если же исходить из того, что ресурсы, расходуемые на образование или здравоохранение, заранее предопределены (у нас есть заданное количество учителей и врачей заданного качества), то возникает две составляющих неравенства: устранимая (теоретически возможно обеспечить равное время одного врача или учителя, уделяемое одному пациенту или ученику) и неустранимая (учителя и врачи заведомо не равны по квалификации, и кому-то достанется плохой, а кому-то – хороший).

Следовательно, на неустранимую составляющую приходится большая часть наблюдаемого в развитых странах неравенства в данной сфере. Качество образования в престижной школе или ведущем университете в сравнении с плохими школами и университетами в гораздо большей степени определяется профессионализмом педагогов, наличием мотивации у самих учащихся (но плохих ведь тоже надо где-то учить), нежели размером и обустройством кампуса или численностью класса. В данной ситуации, скорее всего, нужно говорить не об устранении неравенства, а о его принципах. Действительно, более справедливо попадать к лучшим учителям благодаря своим способностям, а не финансовому благополучию родителей. Кто-то считает справедливыми квоты для меньшинств. Однако выбор между данными вариантами относится к дискуссии о том, как отбирать тех, кто получит услуги лучшего качества, а не о том, чтобы их уровень был одинаковым.

В сфере медицины до определенных пределов работают те же принципы: донорских органов не может хватить на всех нуждающихся, а лучший нейрохирург все равно способен прооперировать лишь немногих. И будет ли он выбирать пациентов, исходя из их доходов или по результатам лотереи, неравенство это не изменит. Изменение степени неравенства доходов очень мало способно повлиять на фактическое неравенство в потреблении подобных услуг.