– Возможно, – вынужденно согласилась баронесса. – Барон сказал, что вы много испытали в жизни, несмотря на свой юный возраст.

– На самом деле я не так молод, каким кажусь. Наверное, море меня «законсервировало».

– Только не говорите этого моим подругам, а то они все подадутся в моряки, и мне не с кем будет посплетничать.

– Хорошо. Обещаю сохранить этот рецепт в тайне.

– Но со мной-то вы поделитесь?

– С вами – непременно. Тем более, что мне самому он ни к чему. Ни один настоящий мужчина не стремится выглядеть моложе своих лет. А в юном возрасте даже наоборот.

– Значит я с полным правом могу причислить себя к категории настоящих мужчин, потому что я тоже не стремлюсь выглядеть моложе, – сказал барон, как раз в это время появившийся на пороге гостиной и услышавший последнее замечание гостя.

– Кто бы сомневался, дорогой, – ответила баронесса, и непонятно было, шутит она или говорит всерьез.

– А как насчет радости чревоугодия? Или настоящим мужчинам не положено быть гурманами? – спросил барон. Он успел смыть с себя усталость и был в хорошем расположении духа.

– Если ты намекаешь на ужин, то он будет готов через несколько минут. Поскольку мы сегодня сбились с обычного графика, и все очень голодны, я приказала совместить ужин с обедом и подать его к пяти часам.

– Замечательно! – воскликнул барон, потирая лапки. – Боюсь, что до половины шестого я бы не дотерпел.

За ужином (который, надо сказать, был великолепен) Вальмонт, отвечая на расспросы хозяйки, повторил кое-что из того, о чем уже рассказывал барону во время их совместного путешествия – о своем похищении, о жизни среди пиратов, заметив, что тогда-то он и научился так хорошо орудовать саблей и неплохо стрелять, о своем увлечении живописью, которое по сути и сохранило ему жизнь: пираты, среди которых оказалось немало тщеславных крыс, пожелавших быть запечатленными на фоне разных пейзажей и трофеев, не тронули его, а со временем даже стали считать своим товарищем. Ему дозволялось сходить на берег и принимать участие в дележе добычи, благодаря чему он сколотил немалый капитал и в один прекрасный день, улучив момент, бежал.

Ужин затянулся, и когда подали кофе, за окнами было уже совсем темно. Барон, который успел соскучиться по домашней пище (кухня в провинциальной гостинице была сродни остальным удобствам), отдал должное всем блюдам, каковых было подано не менее двенадцати, и сейчас героически боролся со сном. После того, как он несколько раз громко всхрапнул и чуть не свалился со стула, баронесса жестом велела прислуживавшему за столом мажордому проводить барона до его спальни. Тот понял ее без слов – видимо, это было ему не впервой.

– Давайте немного прогуляемся. Эта дверь выходит прямо в парк, – предложила баронесса, когда с кофе было покончено. – Или вы устали?

– Нет, нет. Я с удовольствием составлю вам компанию, – ответил гость.

Они вышли на широкую террасу и оттуда по ступенькам спустились в парк, освещенный разноцветными лампионами. Последние, видимо, выполняли скорее эстетическую, чем утилитарную функцию, потому что на аллее было достаточно сумеречно, что позволило баронессе принять предложенную Вальмонтом лапу.

– Я заметила, что вы очень мало ели, а к некоторым блюдам вообще не притронулись, – сказала баронесса, первой нарушив молчание.

– Я вообще очень мало ем. Чревоугодие не входит в число моих пороков.

– А они у вас есть?

– Не грешит лишь покойник.

– А вы часто грешили? – спросила баронесса.

– Как и все, кто еще в состоянии грешить. Ну, может быть чуть меньше, чем придворные мыши и мышки, поскольку у меня было меньше возможностей.

– Вы всё шутите. Но скажите, вам приходилось убивать? Впрочем, можете не отвечать на этот вопрос, если он вам неприятен.

– Отчего же? Отвечу. Приходилось. Но только в бою. Когда я знал, что моей жизни грозит опасность.

– А такое случалось часто?

– Да как вам сказать. Часто – понятие относительное. Если расценивать его с точки зрения обывателя, который за всю жизнь только раз или два попадает в переделку, то получится, что часто, но с точки зрения моих друзей пиратов – совсем нечасто. Но почему вы спрашиваете?

– Наверное, из присущей всем живым существам кровожадности, – улыбнулась баронесса.

– А я было решил, что вы прикидываете, можно ли нанять меня на роль убийцы.

– Что вы такое говорите!

– А что, устранять соперников и соперниц стало немодно?

– Чтобы устранить соперника, совсем необязательно прибегать к таким радикальным мерам. Есть и другие, более гуманные способы, – сказала баронесса.

– Например?

– Ну, мало ли.

– Попробую ответить за вас. Например, отбить любимого у соперницы и тем самым толкнуть ее на самоубийство.

При последних словах по лицу баронессы пробежала тень. Хотя, возможно, это был лишь отблеск фонаря.

– Чем же такой способ гуманнее? – продолжал допытываться Вальмонт. – По мне так лучше раз и навсегда положить конец страданиям несчастной твари, чем заставить ее пройти через тот душевный ад, через который проходит отверженная мышь.

– Вы сказали это так, словно сами прошли через этот ад, – сказала баронесса, и голос ее прозвучал глухо.

– Как знать. Может, и прошел, – ответил Вальмонт еле слышно.

При других обстоятельствах баронесса не преминула бы зацепиться за эту последнюю реплику, чтобы выпытать у гостя печальную (в этом не было сомнения) историю его любви, но сейчас ей это даже не пришло в голову. Последние слова Вальмонта потревожили воспоминания, которые она давно заперла на ключ в одном из потаенных закутков памяти, запретив себе рыться в этом закутке.

Ее собеседник тоже молчал.

– Становится прохладно, – сказала баронесса через некоторое время. – Давайте зайдем в дом. Да и поздно уже.

Вальмонт не возражал.

Утром следующего дня – часы едва успели пробить одиннадцать – баронесса, находившаяся в своем будуаре, окна которого выходили на подъездную аллею, услышала, как у входа остановился экипаж. Дверцу экипажа украшал герб в виде головки прессованного сыра на красном щите, поддерживаемом двумя закованными в латы мышами.

– Ага! Виконтесса уже тут как тут! – ухмыльнулась баронесса. – В этом городе слухи распространяются со скоростью звука. Стоит только пискнуть, как на другом конце Маусвиля уже известно, кто, где и почему пищал.

Баронесса подошла к зеркалу и припудрила темные круги под глазами, оставленные бессонной ночью: вчерашний разговор с шевалье Вальмонтом никак не шел у нее из головы, не давая ей уснуть. Баронесса опасалась, что виконтесса на правах лучшей подруги устроит ей допрос с пристрастием, а баронесса не была готова отвечать на расспросы. Лишь приведя лицо в порядок и придав ему беззаботное выражение, она поспешила на первый этаж, чтобы поприветствовать гостью.

Виконтесса Фюмезо́н – так звали вновь прибывшую особу – была вдовой виконта Фюмезона, почившего в Бозе около полугода назад. Безутешная вдова до сих пор носила траур, как полагала баронесса, из чувства благодарности к супругу, который, будучи много старше ее, не заставил ее долго томиться в неравном браке, а скончался вскоре после свадьбы, оставив ей хорошее состояние.

– Где он? – спросила виконтесса без обиняков, лишь только дамы обменялись приветствиями. – Я слышала, вы прячете у себя некоего очаровательного юного рыцаря по имени шевалье Вальмонт.

Виконтесса обвела взглядом гостиную, как будто действительно подозревала, что баронесса прячет кого-то в одном из темных углов.

– Я вижу, тебе даже известно его имя, – удивилась баронесса.

– И не только, – ответила виконтесса, лукаво подергивая прелестными усиками.

– От кого, если не секрет?

– От баронессы Дор Блю, которая, в свою очередь, выведала эту информацию у барона Дор Блю, а тому она стала известна из первых уст, а именно от твоего дражайшего супруга Сан Симон да Коста. Так что можешь не сомневаться, о его злоключениях я прознала в мельчайших подробностях. И думаю, не я одна. По дороге сюда мы обогнали карету графини Кёр де Шевр, и пусть я останусь навсегда вдовой славного виконта Фюмезона, если она направлялась не к тебе. Я успела заметить, как экипаж графини остановился возле кондитерской господина Шавру́, так что лучше распорядись насчет чая.