Я задумчиво посмотрел на дымящийся горизонт. Леса горят – бля буду. И если эти супчики не успеют убрать ебаное дерево до того, как сюда придёт огонь – мне пиздец, потому что пожар лесной, наверняка, хуй пешкомобгонишь, тем более в резиновых тапках…
Всё так же задумчиво глянул на «ножичек», зажатый в руке хряка, а потом на тот, который оставил лежать на стволе дерева старикан…
Да – они точно не успеют…
– А ты, папуля, не помнишь, как я в этот автобус вообще попал?
– Так же, как и все мы, должно быть. Бежал от тварей.
– И куда же мы все бежим от тварей?
– В лесную деревню отца Анатолия и его товарищей. Там тварей нет совсем. Жить можно спокойно…
– Отец Анатолий, говоришь… – задумчиво почесал подбородок. – Где тут у вас пушки лежат и хавчик, не подскажешь? Ты не подумай, я посмотреть только…
– Так нет у нас оружия же, – нахмурился старикан. – Беженцам строго настрого запрещено его с собой брать. Все вещи перед посадкой досматривали, ты забыл, что ли? А про еду у людей в салоне поспрашивай – обязательно кто-нибудь поделится, тут народ хороший, добрый.
– Да поделилась уже старушка одна…
Значит пушек нет… Хуёво. Хотя, может, старикан и напиздел…
Да нет, по глазам вижу, что не врёт морщинистая рожа, нет у них оружия.
– Ладно, батя, пойду я, – снисходительно похлопал его по щеке. – Но смотри… Чтобы не халтурили тут без меня: пилите как следует, как для себя.
Уже почти начав съёбывать отсюда, я не выдержал и обратился к полухряку:
– Слышь, жирный, сбрей эти усы к хуям, пока тебе кто-нибудь за них ебальник не разбил. Это повезло тебе, что я такой терпимый попался…
Возвращаться за вещами в автобус не стал. Во-первых, хуй знает, где там мои вещи лежат, а во-вторых, если среди них моего оружия нет, то нахуй они мне, вещие такие, нужны. А, есть ещё и в-третьих: один хуй автобус рано или поздно мои вещи в деревню отца Анатолия подвезёт – так нахуя напрягаться? Короче, побрёл налегке.
Глава Б2. И снова сапоги
Не знаю, сколько хуячил по этой ебучей дороге в этих злоебучих резиновых тапках, но успел уже раз пять пожалеть, что не остался у автобуса вместе с другими долбоёбами пилить упавший дуб хлебным ножом.
Сраные тапки постоянно слетали с ног, пяткираздирались об асфальт, резиновые петли натерли между пальцами кровавые мозоли. Бля буду: кого угодно убил бы сейчас за пару нормальных сапог…
Посмотрел на небо: тусклое солнце уже клонилось к закату, нависая над дорогой, теряющейся за горизонтом.
За спиной раздался треск. Обернулся назад, приготовясь отбиваться от дикого гуся с раздроченным еблаком, зажатым между крыльев, спутавшего скрип моих ебучих кожаных тапок с возбуждённым брачным призывом гусиной самки и прибежавшим ебаться.
Но гуся за спиной не было. Передо мной стелился длинный просторный коридор: побитый кафельный пол; толстые ржавые трубы, идущие по пожелтевшему от сырости потолку; по сторонам – шпаклёванные гипсокартонные стены, которые никто не удосужился покрасить, и светлые деревянные двери, установленные по обе стороны коридора через каждые несколько метров.
– В сторону, мужик! – грубо пихнул меня кто-то, оттолкнув к стене. Мимо прошагала компактная стрелковая установка с оператором, облачённым в чёрную броню. Проходя мимо, оператор на мгновение повернул голову в мою сторону. Лицо защищала чёрная маска с нарисованной на ней белой угловатой козьей мордой. Из сурового вида глазных прорезей тускло светило синим светом.
Шаговая машина: по сути тяжёлый пулемёт, защищённый многослойным полимерным прозрачным щитом и имеющий две механические ноги. Такая херовина шла, повинуясь рукам оператора, ведущего её за две рукояти: она чутко реагировала на все его движения и могла не только развивать скорость вплоть до скорости человеческого бега, но и круто разворачиваться на месте, приседать, подниматься по ступеням и даже переходить в режим тарана, чтобы выносить запертые двери.
Шаговая машина, ведомая оператором, ушла вперёд метров на семь. Из глаз оператора ударил яркий синий свет. Он провёл взглядом по левой стене коридора, а затем, развернувшись, просканировал стену справа. Наконец он повернулся в мою сторону и стал разъяснять ситуацию специальными жестами.
Хер знает, зачем он это делал: понял только, что справа за стеной, походу, прячется двадцать два человека, а слева – восемь. Что мне делать с этой информацией? Заказать на всех хавчик с доставкой?
В следующий миг моя голова чуть не взорвалась к ебеням. Этот мудак начал потрошить стену одной бесконечной очередью, ведя стволом из конца в конец. Почему-то в этот момент мне вспомнились "Спартанцы", обстреливающие поселение огородников. Двери разрывало в щепки, стены – в труху и пыль, и эта пыль быстро залила коридор. Так быстро, что уже через мгновение сквозь её плотные облака я видел лишь вытянутое дульное пламя неустаннохуячевшего пулемёта.
Закашлявшись, я отвернулся. За моей спиной сквозь серый туман на меня смотрели десятки синих глаз… Пыль хлынула в мои лёгкие, дышать было невозможно, я начал задыхаться, упал на колени, а потом и вовсе распластался на полу. По моей спине стучала цементная крошка, в ушах шипело. Я попытался вдохнуть: не получилось.
Нужно свалить отсюда нахер…
Резко оттолкнулся руками от пола, открыл глаза и увидел своё лицо. Густая чёрная борода, раскосые глаза, длинные волосы, мокрыми прядями свисающие вниз. Охуенный китаец…
Это было отражение… Моё отражение в ёбаной луже, над которой я стоял в позе «упал-отжался». Вокруг шипел дождь, а по моей спине стучали тяжёлые капли.
Принялся откашливать воду, которой успел наглотаться из лужи.
Вдоволь накряхтевшись, сел на жопу. Вокруг были всё те же пейзажи: лес и дорога.
Светало… Я что, провалялся тут всю ночь? Походу да. Видимо, споткнулся, уебался башкой в асфальт и уснул. Оно и немудрено, – уебаться в смысле, – в таких-то тапках. С ненавистью посмотрел на них: мерзкие резиновые хуесосы валялись в шаге от меня, злорадно улыбаясь своими ебучими петличками. Схватил одного и принялся яростно хуячить об асфальт, периодически поглядывая на второго: пусть смотрит, пусть видит, как страдает его охуевший дружок…
– Ну и кто тут теперь, блять, смеётся?? Кому тут, сука, смешно? А??? Что не смеёшься?? Не смешно нихуя стало??? Иди сюда!
Схватил второй тапок и принялся хуярить об асфальт уже обоими, словно обезьяна пойманными белками.
Отхуярив обоих как следует, натянул на ноги. Пидорасы жалобно скрипнули. То-то же, блять… Теперь можно и подумать, что тут произошло. И я не про избиение тапок: оно может кому-то и могло показаться странным, но только потому, что этот кто-то никогда, блять, не подвергался насмешкам ёбаной обуви. Это обидно. А подумать я хотел о другой ситуации: что это меня вдруг приглючило? Коридор какой-то, пулемёт…
Походу пока я тут "отдыхал", начался дождь, вода натекла в углубление, под ебальник, а когда стало заливать сопла, я и проснулся с перепугу. Инстинкт самосохранения, ебать его в сраку.
Вот и подумали, хули. Ладно, некогда тут рассиживаться: надо как можно быстрее добраться до деревни и заточить чего-нибудь: есть хочу – умираю.
Поднялся на ноги, размял затёкшие мышцы, с отвращением посмотрел на свою пристыженную обувку и поплелся дальше, скрипя при каждом шаге как еблан.
Кажется, старик меня наебал-таки… Пидорас. «Километров пять» я прошёл ещё до того, как устал и устроил незапланированный привал на обочине, а после незапланированного привала я прошёл ещё столько же, если не больше, и никакой деревни…
Ну, хуесос старый… Если до вечера так и не встречу ничего похожего на деревню – вернусь обратно к автобусу и проволоку тебя на твоём очке по асфальту все эти "километров пять", слушая твои вопли как радио…
Насладиться визуализацией наказания охуевшего старика-пиздабола в своём воображении я не успел: заметил вдалеке две фигуры. Они хуячили от горизонта мне навстречу.
