Теперь мне всё понятно. Я робот.

Но как я оказался тут? Почему со мной нет капитана? Почему я написал записку сам себе? Видимо, что-то в моём синтетическом сознании пошло по пизде, и я знал, что так будет. Я знал это заранее.

Готов поспорить, что в лесу меня ждёт какое-то устройство, которое позволит мне починить свои чипы, или что-там за хуйня у меня в синтетической башке, и всё вспомнить.

Теперь я всё знаю…

– Крыса, блять, ёбаная! Пиздабол обоссаный! Падла, гандон, хуеплётная мразь! Что б ты, сука, сдох!

Я орал уже минут десять, пытаясь остановить кровотечение собственной майкой. Несмотря на все мои старания, кровь хуярила и хуярила. Утро, короче, заебись, началось.

Как всё было. Всю ночь я замерзал, как забытый в ванне с пеной пидорас. Вжимался в угол, крепко прижимая к себе обрез, с выпученными глазами, боясь даже, блять, моргнуть, вздрагивая при каждом новом треске веток, в ужасе представляя, как к дому подкрадываются, раздрачивая шерстяные елдаки, медведи-насильники. И когда я говорю "вздрагивая при каждом новом треске веток", я имею в виду реально, блять, при каждом, а тут, пиздец как дохуя трещащих веток – вокруг ёбаный лес потому что, так что вздрагивания быстро превратились в нехуёвую дрожь, от вибрации которой, я постоянно отъезжал из угла комнаты в середину, словно вибрирующий телефон по столу. Кто-то заметил бы, что в постапокалипсисе нет телефонов, и откуда мне, блять, знать, как двигается ебучий вебрирующий телефон по злоебучему столу. И я ответил бы пидорасу: «Да, в постапокалипсисе нет телефонов, но есть, блять, фильмы на DVD, в которых постоянно, блять, ездят обоссанные телефоны, по обоссаным столам, от ёбаной вибрации».

Кто-то так же мог бы заметить, что я много и однообразно ругаюсь матом, даже у себя в голове, в собственных мыслях. Таким телепатам я сказал бы вот что: «Сосите, блять, хуй. Спасибо».

Сука, откуда у меня это постоянное ощущение, что я поэт, пишущий драматическую поэму, а не ебучий, раскаченный донельзя, роскошного вида китаец, выживающий в нахуй пизданувшемся мире? Зачем я общаюсь с несуществующими зрителями? Никто не следит за мной, никто не видит, как я тут драматически охуеваю… Одиночество. Ёбаное одиночество. И почему мне похуй на это? Потому что я охуенный китаец, и мне в хуй не упёрлись зрители, чтобы создавать потрясающую поэтическую драму из собственной жизни. Каждое моё действие – движение кисти по холсту жизни: я не живу – я создаю эпическое полотно, которым целую вечность будет восторгаться единственный, кто его увидит: господь бог.

Тем временем кровь продолжала хуячить, и я, походу, ненадолго отрубался. Надо срочно что-то делать. Быстро вытаскиваю из ботинка шнурок, – ну, настолько быстро, насколько это можно сделать одной рукой. Плотно обматываю клешню повыше, над раной. Кажется, помогло. Принимаюсь резать майку на длинные лоскуты – она вся промокла от крови, но это сейчас похуй, наверное. Плотно забинтовываю руку несколькими полосками окровавленной тряпки.

Вух… вроде получше стало, хотя с такими бинтами хуй поймешь притормозил я кровотечение или нет. Надеюсь, помогло, короче…

Облокотился на стену, устало выдохнул, вытянул ноги.

Вот же ж сучья падла… Как я мог в это поверить? "У тебя нет крови, блять". "У тебя под кожей металл, блять", "Ты машина, блять".

– Хуешина, блять! – пришлось выругаться вслух, чтобы хоть чуть-чуть стравить давление от нахлынувших эмоций.

Я себе руку расковырял до самой кости и могу сказать с уверенностью: у меня пиздец как дохуя крови, и нихуя нет никакого ебучего металла под кожей.

Вот нахуя я решил проверить это говно? И почему не остановился, когда ткнул себя в руку и выступила кровь? Понятно же было, что пиздёжь какая-то, или метафора или ещё какая ебня, но точно не правда. Нет же, я решил, что кровь может быть чисто декоративной, типа для вида, просто тонкая кровавая прослойка под кожей, чтобы обмануть врагов, захотевших убедиться, что я не робот, а человек. Короче, доковырял в итоге до самой кости и, видимо, задел какую-то артерию или хуй его знает. Больно было – пиздец, если честно. А теперь больно сердечку от мысли, какой я всё-таки тупой еблан. Иногда…

В глазах резко начало темнеть. Я отрубился.

***

Стою посреди капитально разъёбанной войной улицы. Выбитые окна, частично обвалившиеся стены, раскуроченные машины и асфальт, выбоины и ожоги от снарядов, пуль, взрывов. Мёртвые солдаты в форме козлиномордых и ещё какие-то другие. Другие одеты в странную белую форму с чёрной бронёй, а поверх этого всего ещё и длинные чёрные сутаны с кожаными накидками на плечи. Чёрные сапоги украшали шпоры, – серебряные, золотые, разные, – хотя, лошадей тут нигде не было. На ебальниках у многих были тактические маски – я о таких слышал: нафаршированы разной охуенной электроникой: сканерами, ночным видением, фонарями, чем угодно. Короче, больше всего они походили на каких-то воинствующих святош, знавших о современной броне и тактических масках, но в душе не ебавших, что такое колёсный транспорт, оттого катающихся на ебучих лошадях (правда, лошадей тут я не видел, но по-другому объяснить наличие шпор не могу).

Рядом со мной стояла здоровенная четырёхрукая шаговая машина. Она была старая, к хуям проржавевшая, повидавшая не одну заварушку, и её неистово трясло, словно что-то огромное очень хотело выбраться наружу. Но люк на морде был опущен, внутри кабины было пусто, так что я терялся в догадках…

– Она на живой тяге… – услышал я хриплый, слабый голос.

Повернул голову. Недалеко от меня лежал один из вояк в сутанах, только на этом была тёмно-серая форма, да и сутана выглядела какой-то более выёбистой что ли. Явно офицер или какой-то важный хуй.

Рожа офицера была обстоятельно раскурочена: дыра на месте правого глаза, нос снесло к ебеням, череп деформирован, щека и губы разорваны, нет одной кисти и ноги. Форма на груди разорвана, броня валяется неподалеку: видимо, он сам её сорвал, почувствовав жар или типа того. На груди мужика была вытатуирована угловатым шрифтом надпись: "Если ты существуешь – останови меня".

– Она на живой тяге… – снова повторил он, – внутри… гориллы.

– Хуиллы… Ты что, блять, за хуй?

– Елисей Ма́ршак… Епископ четвёртого ряда… Чёрное… Духовенство… Надо вколоть… им… транквилизатор…

Голос его слабел с каждым словом. Мужик явно качурился.

***

Резко открываю глаза, словно меня ёбнули адреналином в сердце.

Первая мысль: откуда я знаю, как чувствуешь себя, когда ёбнули адреналином в сердце? Вторая мысль: кто такой Елисей Ма́ршак, и нахуй он мне приснился? Третья мысль: где я, блять?

За следующие минуты две мне удалось найти частичный ответ только на один из вопросов – на третий: я был в ебучем доме, хуй знает где. Вырубился от потери крови, видать.

Чувствовал себя неплохо, даже почти охуенно, если не считать, что рука жутко ныла. Шнурок с руки кстати сполз, пока я спал: видимо, развязался. Попробовал подвигать пальцами: шевелятся. Заебись. Хуясе я лекарь…

Короче, теперь знаю, что я нихуя не робот, и что пиздато лечу любые раны. Не знаю, что делать с этой информацией, так что пора отправляться в лес – искать эту ебучую точку на карте.

Честно говоря, уверенности в том, что я иду верным путём у меня не было. То есть хуй его знает, в нужном ли направлении шла лесная тропа: вполне возможно, она уходила под углом в сторону от отмеченного места или обрывалась, не доходя до него, или вообще была протоптана не козломордыми вояками, а медведями-насильниками, которые, как на работу ходили ебать неосторожно приночевавших в деревне вояк.

Но это как бы хуй с ним: понятно, что за компасом возвращаться в посёлок деда-членоеда я не буду: уж лучше сначала схожу тропу разведать, и вот если она никуда не приведёт или приведёт к медвежачей берлоге, тогда попиздую обратно в поселение – искать ебучий компас.