– Меня не уволят без отработки, – как-то жалостливо сказала вдруг мама. – Да, и праздник же. У Лиса конец четверти.

– Понимаю, – папа кивнул.

Лис уже едва себя сдерживал. Ему хотелось кричать, как дикому зверенышу, выть. Да, что-происходит-то? Понимает он! Чего именно?

Но выдавил тихо:

– А вариант, как раньше, не рассматривается? Обязательно все рвать?

Папа посмотрел прямо в глаза сыну. Долго. Серьезно. В самую глубину души.

– Иногда надо, Лис. Я не смогу приезжать так часто, как мне бы хотелось. А когда редко – рвется само.

Мама не спорила. Она опустила глаза и вздохнула. И как-то совершенно невольно вспомнились мамины телефонные разговоры с подругами, когда она жаловалась на то, что муж то ли есть, то ли нет, и секретные звонки, когда она уходила в ванную, включала воду и говорить старалась или односложно, или шепотом. И напряженность между родителями вспомнилась, когда они будто каждый раз заново привыкали друг к другу. За своими проблемами, а потом победами Лис как-то оставлял все это на втором плане, в качестве декорация к своей жизни.

Назавтра истерику закатила бабушка. Она вдруг картинно повалилась на диван, принялась открывать и закрывать рот, как рыба на суше, хвататься за сердце. Мама накапала ей сердечного.

– Что это вообще за разговор такой? Срываться всем! У него работа! – через несколько минут она уже с ненавистью смотрела на зятя, потом перевела взгляд на дочь. – А у тебя не работа? У ребенка – не школа! Город наш не город, конечно же, провинция гнилая! И люди здесь не те! Квартира, между прочим, дедушки моего мужа! Продавать ее надумали? Ты гвоздь сюда вбил?

– Вбил, – сухо ответил папа и ушел на балкон несмотря на то, что на улице стояла зима.

Лису стало вдруг стыдно. Бабушка несла какой-то бред. Тот самый, который едва не понес он, вчера. Да, и вообще, все это поведение: разве так себя должен вести взрослый человек?

– Все уже решено, – сказала мама. – Не надо этого цирка.

– Чего решено? – бабушка нахмурилась, словно понять не могла, кто перед ней заговорил, мебель или живой человек. – Нет, уж, вы свою жизнь можете ломать, как хотите! А внука я вам не отдам! Да, Елисеюшка? – она непривычно засюсюкала, словно Лис оставался маленьким, дошкольником. – Ты же останешься с бабушкой?

Лис помотал головой. И ушел. На улицу. Едва накинув куртку и впихнув ноги в ботинки. Шарф и шапка остались на вешалке. Но просто все эти события, все слова будто душили Лиса, не давали вздохнуть как следует. А на улице – мороз, то, что надо.

Он побродил около подъезда. Набрал Докию, но сбросил, не дождавшись ответа. Пнул ледышку. Потом другую. Они отлетали, как шайбы у голкипера.

Лис обвел взглядом двор. Одинокие качели. Заснеженные кустарники. Коробка, летом футбольная, зимой хоккейная. Детский лабиринт и горка. Будет странно, наверное, однажды выглянуть в окно – и увидеть совсем другое. Переступить через прежнюю жизнь, как через порог.

Лис так задумался, что не сразу понял, что в кармане куртки заливается телефон. На экране высвечивалась Докия.

– Да? – он и забыл, что набрал ее, а потом сбросил, поэтому вопрос прозвучал удивленно.

– Звонил?

– Мы уезжаем, – сообщил довольно-таки буднично.

И Докия среагировала на тон:

– На новый год? Круто же!

– Насовсем.

Она повторила далеким эхом:

– Насовсем, – не вопросом.

И не пообещала, что придет провожать.

Докия оглядела купе, соседку – остро пахнущую потом и пирожками толстушку среднего возраста и присела на свое место.

– Девушка, у вас низ или верх? – деловито поинтересовалась соседка.

«Начинается» – мелькнула мысль, от которой стало одновременно и стыдно, и весело, и неудобно.

– Низ, – для иллюстрации Докия даже хлопнула по сидению.

– Тогда мой Гришик сверху, ничего? – толстушка беззаботно улыбнулась, даже не задумываясь о двусмысленности своего вопроса.

Докия невольно улыбнулась в ответ.

– Ничего.

Минут через пять пришел Гришик: высоченный парень лет восемнадцати – косая сажень в плечах, с ярко-голубыми глазищами и залихватскими вихрами – затащивший в купе два огромных чемодана.

– Мам? – спросил низким басом, смущенно бросив взгляд на Докию.

– Айда, ставь сюда, – толстушка подскочила и открыла сиденье. Потом скомандовала: – Лезь туда.

– Мам, – на этот раз в голосе послышался упрек.

– Девушку я предупредила. Девушка все понимает. И не возражает, – соседка подчеркнула последнее слово.

Гришик вздохнул. Глянул на Докию, прячущую смех за притворным кашлем. Видя, что парень все сомневается, она яростно закивала головой.

Он понурился, покраснел, и полез наверх. Покопошился там чего-то, а потом затих.

– Обувь-то сними, – запоздало присоветовала толстушка.

– Мам, – только огрызнулся Гришик.

Женщина коротко глянула на Докию, на сына, опять на Докию, хохотнул и махнула рукой.

– Остолоп. Большой вымахал, а ума не нажил. Ничего, один поживет, оботрется, облупится, – заговорщицки подмигнула девушке. – Еду сдавать его.

– Куда? – удивилась Докия.

– Так в общагу же. Устрою, чтобы все чин по чину, и домой. У меня, кроме него, еще трое. Сейчас с мужем и свекрухой остались. Чую, наведут порядков!

– Мам! – выказал недовольство Гришик.

– Чего, мам! – толстушка повысила голос, но беззлобно. – Будто неправду говорю.

Докия отвернулась к окну, пряча улыбку. Скучать в дороге, похоже, не придется. Оставалось еще пустое место, но надежды, что соседка переключится на кого-то другого со своими «семейными историями» было мало.

Поезд тронулся. Соседка деловито разложила на столе провиант: пирожки, курицу, семечки. И кратко поведала, куда поступил Гришик (оказалось, что в тот же универ, где училась Докия, только она уже перешла на магистратуру, а парень только готовился грызть бакалавриат), что ее звать Ольга (можно без отчества, возраст ведь состояние души, а ей в душе всегда семнадцать, максимум двадцать пять), что на следующей станции к ним в купе присоединится дочка ее сестры Галина (дюже странная, хоть и умная, с заскоками и экстазами).

– Трансами, – лаконично поправил мать Гришик со своего места.

– Слазь, давай, – скомандовала Ольга. – Кушать будем.

– Мам, – буркнул парень.

Судя по взгляду его матери, слезать он не собирался. Докия тоже перекусывать не захотела.

– Так семки хоть грызи. Надо ж рот делом занять, – с легким сожалением предложила Ольга и продолжила дальше рассказывать о себе и своей семье.

На следующей станции в купе вплыла Галина: очень высокая, белокожая и темноволосая, с томным взглядом, она могла сойти эталоном красоты в каком-нибудь семнадцатом-восемнадцатом веке. Сейчас же она бы показалась несовременной и какой-то несвоевременной, если так можно сказать о человеке. Лет ей было, наверное, к тридцати.

– Галочка! – обдала малиновым приветствием вошедшую Ольга. – Гришик, поздоровайся с сестрой!

– Привет, Галь, – довольно равнодушно отозвался парень, едва выглянув со своей полки.

– Галочка, ты садись. Я на ночь наверх переберусь, а ты тут, – продолжала суетиться толстушка.

– Теть Оль, – неожиданно низким голосом отозвалась вновь прибывшая, – я не немощная какая, сама наверху лягу, – и легонько махнула рукой по слегка выпирающему животику.

Да она беременная! И заскоки и экстазы не помешали.

Докия словно смотрела очередную серию сериала. Вот и новый персонаж добавился со своей историей.

Галина кивнула девушке с легким вопросом в глазах, потом присела рядом с теткой, достала книгу и воткнула в нее немного островатый нос.

– Перекусывать будешь? – не унималась Ольга.

Галина вздохнула, на миг оторвалась от книги, достала из своей сумки влажные салфетки, вытерла руки и молча взяла теткин пирожок. А потом опять продолжила чтение.

Ольга, как ни удивительно, молчала. То ли семейные байки закончились, то ли стеснялась племянницы, то ли еще что. Гришик на своей полке вовсю сопел, даже иногда похрапывал.