Все мы ангелы, пока в нас ведьму не разбудят…

− Собрали деньги? − ехидно ухмыляясь, прогнусавил сборщик налогов.

Вот и что ему скажешь? Он уже третий год от нас несолоно хлебавши уезжает. Для графа наши грошики − это так, мелочи, конечно, но у Фрола работа такая − эти самые грошики выбивать. Да только что с нас взять? Как отца не стало, так и нет у нас денег. Мать крутится, как белка в колесе, я тоже, чем могу, подсобить стараюсь, но попробуй прокорми ватагу детворы, где мал мала меньше?

К тому же, семью нашу в округе недолюбливают. За спиной о чём только не шепчутся: и ведьмы мы, и злодейки. Мол, не зря же испокон веков считалось, что мельники все с нечистой силой в родстве состоят. Живём мы в хибаре, и как раз при мельнице, так что оно даже и хорошо, что от села поодаль, так выходит подальше от злопыхателей. Раньше селяне языками так открыто не чесали, батьки побаивались, а ныне им никто не указ, ведь мужика в доме теперь нет.

В те времена мы и от голода не сильно пухли. Хоть наша мельничка и не единственная в округе, но отец народ приманивал цену сбавляя, да ещё и заказы аж из города брал. Сам зерно вёз оттуда, муку обратно, а теперь кому в такую даль тащиться? Матери не до дальних дорог при троих малых детках на руках. Да и меня одну она не отпустит, вот и перебиваемся мелкими заказами от жителей ближайшей деревеньки. Прожить бы как-нибудь, не до налогов.

Вот такая беда. Хотя… стоит заметить, пухну я от голода в правильных местах. Сельские мужики-то вон как слюни распускают. Да только толку от того? Мне уже двадцать, а я всё в девках. Что и не мудрено. У нас же как принято? Женился, и если у жены в доме кормильца не осталось, то либо всё семейство к себе забираешь, либо уходишь в дом к жене. А кому оно надобно к нам-то идти? Это ж помимо меня ещё и мать мою корми, и братьев младших, а про долги, что выплатить придётся, вообще молчу.

Да и хозяйство у нас куценькое: пара кур да огород кой-какой. Вот только на каменистой почве много ли вырастет? Ну и мука, конечно, куда ж без неё-то на мельнице, у кого денег нет, натурой, то есть − зерном платят. А мы не гордые, мы и продуктами порой за работу берём, и вещами. В хозяйстве всё пригодится. Так что не жируем. С хлеба на воду перебиваемся. Ну ещё грибы да ягоды из леса таскаем, когда время есть, но это хоть и подспорье, да времени на гулянки по лесу нет. Кому такое приданое надобно? Правильно − никому. Хотя… был у меня дружок сердечный когда-то, даже свататься собирался, да не срослось.

− Предлагал я тебе, − масляно поблёскивая крохотными, как у поросёнка, глазками, вкрадчиво проворковал сборщик налогов, намекая на весеннее предложение в полюбовницы к нему пойти, на время, покамест жена его на сносях. − Каталась бы как сыр в масле.

Вспомнился тот день, как мамка, заслышав его реченьки, прогнала охальника метлой с нашего двора, и непрошеная улыбка сама на губах расцвела. Ох и не ожидал старый кобель, что отпор ему посмеют дать. Уж такое забавное лицо у него было, аж вспомнить приятно!

− Что скалишься, − сразу набычился мужичок. − Отскалилась ты своё, Лейка. Граф велел вам два месяца сроку дать.

− Ой ли? − не поверила я. − Что графу до наших грошиков…

− Грошик к грошику складывается, − выдал Фрол народную мудрость, с таким лицом, словно сам только что измыслил. − На меня возложена обязанность налоги собирать. А от таких как вы − одни хлопоты. В общем, не сыщете всю сумму за последние три года, заберут у вас в счёт долга и мельницу, и халупу, а на остаток долга… − его глазки окинули придирчиво-оценивающим взглядом мою фигуру, − даже не знаю, что ещё взять-то можно…

У меня от этих намёков всё внутри перевернулось. Кипит, бурлит душа, а тело так и рвётся, в буквальном смысле слова, зубами в глотку его поганую вцепиться. Да уж… бывают у меня такие странные порывы, но пока контролирую, и то хорошо.

− Шёл бы ты, дядька Фрол, подобру-поздорову, − пытаясь держать себя в руках, тихо говорю, а он то ли не расслышал, то ли сделал вид, и дальше свою палку гнёт:

− Ну… в кабак при тракте можешь в конце концов податься, коль я тебе не мил, − продолжает распинаться этот гад. − С пьяни может кто на тебя и позарится, в глаза не заглянув.

Вот же гад! На себя бы в зеркало глянул. Пороси и то краше. Ишь! Глаза ему мои не нравятся. Ну странные они у меня, да. И что? Дело в том, что там, где у всех зрачок, у меня лишь серебристый кружочек, а радужка настолько светло-серая, что кажется будто прозрачная. Благо брови да ресницы тёмные, густые. Вкупе пусть и непривычно смотрится, но, по-моему, красиво!

− Ну или к графу… − не унимался гость непрошенный. − Гладиаторы-то народ хоть и подневольный, да до баб охочий, не бельма ж им твои мять. Может и сгодишься. Что, не хочешь?! Аль рискнёшь на арену вылезти? Ха! А чо… − опять окидывает меня взглядом, и весело ему, гаду. − Ты ж не мечом, так грудью своей многих завалить сумеешь. Они ж прям сами к твоим ногам падать будут, на лету порты стягивая.

− Р-р-р-р-р… − вырвалось из моего горла непроизвольное, а мужичонка тут же отшатнулся, осенил себя святым кругом, да помаленьку-потихоньку стал к дороге-то отступать.

− Да ну тебя, малахольная, − выкрикнул и, вскочив на свою клячу, припустил прочь. − Два месяца у вас!

Он-то уехал, а внутри словно огонь горит. Всё тело прямо-таки рвётся ему вслед. И явно не затем, чтобы приголубить. Стою, сжимаю, разжимаю кулаки, дышу глубоко, но медленно, пытаясь успокоиться. Вот вроде и пелена с глаз спала, и мыслить трезво уже могу.

Это что ж выходит-то? Через два месяца холода придут, а нас из дома погонят?! И куда идти? Ну я-то выкручусь как-нибудь. Пусть и не знаю пока, как именно. А мамка с малыми? Значит… значит, срочно нужно деньги искать. Сколько он там говорил? Тридцать золотых? Вот же демоны! Да я ж таких денег не то чтобы в руках не держала, а даже и не видывала никогда.

Так, в размышлениях, прихватила мешок с зерном да к мельничке-кормилице и побрела. Как ни крути, а с Фролом не поспоришь, ведь что ему стоит перед графом словечко супротив нас-то замолвить? Земли-то его. Возжелает и выгонит, как пить дать, выгонит.

Дума думается, а руки знай себе дело делают. Засыпала я зерно, прихватила мешок с уже готовой мукой, оттащила в сторонку, да так, пригорюнившись, на него и села. Благо крепкий оказался, по швам не треснул.

Почему я в мамку не пошла − хрупкая да голубоглазая? К такой бы точно посватались. Кстати, мысли о своей непохожести на родных меня частенько посещают. Батька-то был светловолос да зеленоглаз, мать голубоглазая, а косы гладкие, блестящие и яркие словно огонь. А я? Волосы тёмные, и не понять, в кого курчавятся, да не волною или красивыми завитушками, а этаким барашком. И в кого я такая дылда? Батя, когда жив был, макушкой едва до уха мне доставал. Словно подкидыш какой-то, ей богу.

− Лейка! Лейка! − со стороны недалёкого подлеска донёсся запыхавшийся голосок старшенького из братцев.

Кинула взгляд в его сторону и чуть с мешка не сверзилась. Дети всей оравой тащили волоком мамино тело, благо она миниатюрная, хрупкая, не то что я. Как рядом очутилась, сама не помню.

− Что случилось? − осматривая её, спрашиваю.

− Серебрянка на кусте была, − всхлипывая, произнёс явно запыхавшийся Земка.

Оно-то и понятно, пацанёнку-то всего пять годков, легко ли ему было на пару со старшеньким-погодкой мать тащить? Ведь ещё и за малым глаз да глаз при этом нужен.

− Серебрянка – это плохо… − обречённо вздыхаю.

Так зовётся небольшая, но очень ядовитая змейка, изредка встречающаяся в наших лесах. Мало кто после её укуса выживал, а уж без помощи знахарки и вовсе шансов нет.

− Парим, быстро к матушке Катион беги. Что хочешь делай: моли, в ноги падай, но приведи сюда. Да чтоб одна нога там, другая тут. Ясно?