Два часа отсутствия наших разведчиков показались нам вечностью. Но, зато, какой радостью отдались наши сердца, когда мы, наконец, увидели их, живых и невредимых, переваливающихся через бруствер нашего окопа со сверх богатой добычей: двумя пленными немецкими офицерами и двумя ящиками ручных гранат!

И только через час после этого очухавшийся противник открыл озлобленно-яростный огонь по нашим позициям.

Все участники данной вылазки были удостоены Георгиевских крестов, а Калмыкову – ещё и присвоен чин младшего унтер-офицера. Героев вызывали, даже, к представителям французского командования, принявшим участие в их награждении.

Французы искренне восхищались их мужеством и сноровкой, благодаря которым им удалось столь хладнокровно и незаметно сделать проходы во вражеских проволочных заграждениях, обезвредить часовых, забрать ящики с гранатами и выкрасть немецких офицеров с важными документами.

Видимо, до нас французы подобными разведвылазками явно «не злоупотребляли».

Так начались наши суровые фронтовые будни.

Русский Экспедиционный Корпус (в лице нашей 1-й Особой пехотной бригады) попал в самое пекло «Верденской мясорубки» – знаменитого десятимесячного сражения на Западном фронте, в котором, в сумме, участвовали шестьдесят пять французских и пятьдесят немецких дивизий.

В тех жестоких и продолжительных боях общие потери в противоборствующих войсках составили около одного миллиона солдат и офицеров.

Первые погибшие в нашей бригаде появились четырнадцатого июля одна тысяча девятьсот шестнадцатого года, когда двое солдат 1-го полка были заколоты в неравном штыковом бою.

Ещё через два дня, когда мы отбили хорошо подготовленную атаку немцев, наши потери составили уже тринадцать убитых и тридцать шесть раненых, в том числе два офицера. При этом, потери противника (после нашей штыковой контратаки) оказались гораздо большими: сто человек убитыми и ранеными плюс десять человек – пленными.

Французский генерал де Базелер, высоко оценив храбрость наших солдат, прямо сказал тогда: «Русские, по прежнему, остаются непревзойдёнными мастерами штыкового боя».

Ну, а самый ожесточённый бой для нашего 2-го батальона произошёл пятого сентября, когда в течение двенадцати часов нам пришлось отбить сразу пять мощнейших немецких атак, неизменно переходящих в рукопашные схватки. Наши потери, в этот день, составили тридцать пять процентов от всего личного состава. Примерно столько же потерял и весь наш 2-й полк.

Главный удар, тогда, правда, приняла на себя 9-я рота из 3-го батальона нашего полка, недосчитавшаяся вечером две трети своих бойцов.

Первую потерю понёс в том бою и наш дружный офицерский коллектив 2-го батальона. Пал смертью храбрых поручик Лемешев, командовавший своей 8-й ротой, соседствующей с 9-й ротой из 3-го батальона.

Наш вечно спокойный и рассудительный Андрэ, ещё накануне вечером рассказывавший нам, в офицерской землянке, про радужные перспективы своей семейной жизни с любимой женой Верочкой, теперь лежал на холодной сентябрьской земле и смотрел широко открытыми глазами в чужое французское небо.

Немецкая пуля настигла его тогда, когда он, почувствовав критический момент боя, с горсткой своих солдат пришёл на помощь соседям и в яростной штыковой атаке опрокинул немцев, наседавших на уже обескровленную, к тому моменту, 9-ю роту.

Лишь в наступившей темноте этого несчастливого для нас дня нам удалось вынести тело Лемешева с поля боя. Разумовский закрыл ему глаза, а я, забрав его документы для передачи в штаб, послал своего вестового за солдатами из «похоронной команды».

После этого мы молча постояли вчетвером, печально всматриваясь в бледное лицо покойного и удивляясь, про себя, тому, как быстро смерть изменила внешний облик нашего двадцатитрёхлетнего друга, вмиг состарив его на добрый десяток лет.

Эмоций – не было. У нас просто не хватило на них сил. Этот день, утонувший в крови наших солдат и до последнего момента державший нас самих на волоске от гибели, сильно вымотал нас, как физически, так и морально.

Дождавшись «похоронщиков», мы также молча разошлись по своим ротам, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Лишь в последний момент, при отблеске лунного света, я краем глаза нечаянно разглядел предательски скатившуюся по щеке слезу у впечатлительного поручика Орнаутова.

Через две недели после этого боя теперь уже 3-й батальон подвёргся столь же яростной атаке противника, наступавшего под прикрытием сильного огня своей артиллерии. При этом, у немцев, на этом участке фронта, был двукратный перевес в живой силе, но и это им, вновь, не помогло.

По команде своего командира подполковника Верстаковского солдаты и офицеры 3-го батальона, как один, встали из окопов и бросились «в штыки» на наступающего противника.

Их неудержимый порыв отбросил неприятеля до его собственной линии обороны и нанёс ему, при этом, весьма существенные потери.

За эту контратаку 3-му батальону нашего полка приказом французского генерала Гуро был пожалован «Военный крест с пальмовой ветвью».

Вообще, за этот первый период нашего пребывания во Франции, больше всех наград получили солдаты нашего 2-го полка: Георгиевскими крестами были награждены сорок человек, Георгиевскими медалями «За храбрость» – восемьдесят два человека, французским Военным крестом – шестьдесят шесть человек.

Награды получили и несколько офицеров: Орденом святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» были награждены шесть человек, в том числе и поручик Лемешев (посмертно), Орденом святого Станислава 3-й степени «с мечами и бантом» – четыре человека, французским Военным крестом – четыре человека (причём, один из награждённых – генерал Лохвицкий – получил «Военный крест с пальмовой ветвью»).

Кроме того, президент Франции своим указом наградил кавалерским крестом Ордена Почётного легиона подполковника Иванова и поручика Тихомирова, лично участвовавших в нескольких успешных штыковых атаках своего 1-го батальона нашего полка.

Дались эти награды непросто. Ценой им стали два офицера и сто три солдата, погибших и умерших от ран, и два офицера и сто тридцать солдат, получивших серьёзные ранения в этих ожесточённых боях.

В связи с таким массовым награждением русских воинов восторженная французская пресса моментально донесла славу об их мужестве, практически, до всех европейских обывателей.

И тут же журналисты самых известных печатных изданий Европы зачастили на участок фронта, занимаемый нашей Особой бригадой, где большая часть из них довольствовалась посещением штаба бригады, а меньшая – ещё и наших полковых штабов. На передовую же, и вовсе, «просачивались» лишь считанные единицы из всех посещавших нас, тогда, представителей европейского журналистского сообщества.

Отношение к ним, с нашей стороны, было самое доброжелательное, а, порой, по моему личному мнению – даже чересчур: отдельные главные офицерские чины бригады, стремясь произвести наиболее яркое впечатление на представителей иностранной прессы, на мой взгляд, излишне откровенно делились с ними характеристиками наших позиций.

Но, что я, прекрасно помня о данном мне Батюшиным секретном поручении, мог сделать для изменения данной ситуации, если сам безвылазно находился на передовой…

«Гром грянул», как всегда, неожиданно. В один из вечеров начала второй декады октября внезапно началась ожесточённая перестрелка в районе дислокации 1-го батальона нашего полка.

Она продолжалась примерно около пятнадцати минут и закончилась также неожиданно, как и началась. И лишь утром следующего дня я узнал, что прошедшим вечером, якобы, по чистому недоразумению, 2-я рота 1-го батальона некоторое время вела перестрелку со своей же 4-й ротой, в результате чего, после этого короткого боя, у последней оказалось двадцать семь убитых и тридцать шесть раненых нижних чинов.

Это печальное известие меня не только взволновало, но и крайне насторожило, и, пожалуй, впервые за всё время моего пребывания в Русском Экспедиционном Корпусе я явственно почуял незримое присутствие в этом кошмарном происшествии того, про кого меня, столь настойчиво, предупреждал Батюшин.